ей  в
магазине  стандартных цен  на  улице  Реомюр...  Если не  ошибаюсь,  это тот
магазин, что у Севастопольского бульвара, налево, не так ли?
     - Да, мосье...
     Губы  у нее  задрожали,  и Мегрэ  показалось, что она  хочет ему что-то
сказать, но не может решиться.
     -  Магазин  открывается  в  девять  часов  утра,  не  правда  ли?  И он
расположен неподалеку от улицы Сантье, куда ваш отец - как  это считалось  -
ездил  каждое утро  на  работу. Вы, наверно, нередко проделывали  этот  путь
вместе...
     - Всего несколько раз...
     - Вы уверены в этом?
     - Иногда случалось, конечно...
     - И вы расставались с отцом у места его службы?
     - Да, неподалеку... На углу...
     - Так что у вас никогда не возникало никаких подозрений?
     Он тихонько попыхивал своей трубкой  и с самым невинным видом смотрел в
это юное личико, на котором теперь отражалось такое смятение и тревога.
     -  Я уверен, что столь молодая особа, как вы, не позволит себе говорить
неправду полиции...  Вы хорошо понимаете, что это могло бы кончиться для вас
неприятностями,  тем более  в такую  минуту, когда  мы  делаем  все  от  нас
зависящее, чтобы разыскать убийцу вашего отца.
     - Да, мосье.
     Она достала из  сумочки носовой платок,  приложила его к  глазам и тихо
всхлипнула, вот-вот готовая расплакаться по-настоящему.
     - У вас красивые серьги...
     - Ах, мосье...
     - Нет, действительно, очень красивые. Разрешите? Право, можно подумать,
что у вас уже есть поклонник.
     - О, что вы, мосье!
     - Они золотые, и эти два граната в них - настоящие.
     - Нет, мосье... Мама тоже думала, что настоящие, но...
     - Но?
     - Я ей сказала, что нет...
     - Потому что вы купили эти серьги сами?
     - Да, мосье.
     - Значит, вы не отдавали жалованья родителям?
     -  Отдавала, мосье. Но было  решено, что деньги за сверхурочные  я буду
оставлять себе...
     - И сумочку вы себе тоже купили сами?
     - Да, мосье.
     - Скажите-ка мне, голубушка...
     Она удивленно подняла голову, и Мегрэ рассмеялся.
     - Ну, хватит.
     - Что хватит, мосье?
     - Морочить мне голову!
     - Честное слово...
     - Простите, минутку... Алло! Коммутатор? Дайте мне магазин  стандартных
цен на улице Реомюр... Да...
     - Погодите, мосье...
     Он сделал ей знак замолчать, и она залилась слезами.
     -  Алло...  Магазин? Не могли  бы вы соединить меня с директором?.. Ах,
это вы сами?...  Говорят из сыскной полиции... Мы хотели бы  получить у  вас
сведения об  одной вашей продавщице... Мадемуазель  Франсине  Трамбле... Да,
будьте  любезны... Как? Уже три месяца? Благодарю вас... Возможно, я днем  к
вам заеду...
     Он обернулся к девушке:
     - Ну вот, мадемуазель!
     - Я бы и так вам призналась...
     - Когда?
     - Я хотела набраться храбрости...
     - Как это произошло?
     -  А вы маме не скажете?.. Ведь это я  из-за нее  не хотела говорить...
Опять  пойдут  слезы  и причитания... Если бы  вы знали  маму!..  Я  вам уже
говорила, что иногда мы  ездили в метро вместе с отцом... Он с самого начала
был против того, чтобы я поступила на работу,  и особенно  в этот магазин...
Понимаете?  Но  мама настояла: она говорила, что мы не настолько богаты, что
она и так еле концы с концами сводит, а это такой удачный случай... Она меня
сама повела к директору... Ну, вот...  А месяца три  назад  я утром  ушла из
дому без денег и спохватилась только на углу улицы Сантье, когда попрощалась
с отцом...  В тот  день  мама поручила  мне зайти в несколько магазинов... Я
побежала за папой... Но он прошел мимо дома "Куврэр и Бельшас" и затерялся в
толпе...
     Я подумала, что ему нужно купить сигарет  или еще что-нибудь... Я очень
торопилась... И я пошла к себе в магазин... Днем я улучила свободную минутку
и решила сбегать к отцу на работу... Там мне сказали, что он уже давно у них
не служит...
     - И вечером вы все ему рассказали?
     - Нет... На следующий день я  пошла за  ним... Он  направился в сторону
Сены. По дороге получилось так, что он  оглянулся и увидел меня... Тогда  он
сказал: "Тем лучше"...
     - Что значит: "Тем лучше"?
     - Ему не нравилось, что я работаю в  магазине. Он объяснил мне, что ему
уже давно хотелось забрать меня оттуда... Он сказал, что устроился на другое
место и оно гораздо лучше, чем прежнее, потому что теперь ему не надо сидеть
целый день в четырех  стенах... Тогда он и повел меня в магазин и  купил мне
эти сережки... "Если мать станет спрашивать,  откуда они у тебя,  скажи, что
это поддельные"...
     - Ну, а потом?
     - Я ушла с работы, но  маме  я  ничего не  сказала. В  дни получки отец
давал мне  деньги, которые я  раньше получала в  магазине.  Иногда  мы с ним
встречались в городе и ходили вместе в кино или в ботанический сад...
     - А чем ваш отец занимался в течение дня, вы не знаете?
     -  Нет...  Но я хорошо  понимала, почему он ничего не говорит матери...
Если бы он  стал ей давать  больше  денег, ничего бы не изменилось... В доме
был  бы все тот же  беспорядок... Это трудно объяснить, но если бы вы у  нас
пожили, вы поняли бы... Мама неплохой человек, но...
     - Благодарю вас, мадемуазель.
     - Вы с ней будете об этом говорить?..
     - Пока еще не знаю... Скажите, пожалуйста, вам не случалось видеть отца
в обществе какого-нибудь другого человека?
     - Никогда.
     - Он никогда не давал вам никакого адреса?
     - Мы всегда встречались где-нибудь около  Сены,  у Нового  моста  или у
моста Искусств.
     - Последний вопрос:  во  время  этих  встреч он бывал одет  так же, как
обычно, то есть в ту же одежду, которую носил у вас дома, на улице Де-Дам?
     - Однажды,  это было  только один раз,  недели две назад,  он  пришел в
сером костюме,  которого  раньше я  на нем  не видела,  потому что  дома  он
никогда в нем не появлялся.
     - Благодарю вас... Вы, разумеется, ни с кем об этом не говорили?
     - Ни с кем.
     - А нет у вас дружка где-нибудь по соседству?
     - Клянусь вам...
     Он  был доволен,  хотя причин для этого  не  было:  дело  не  только не
прояснялось, но, наоборот, запутывалось. Возможно, он был  рад, что интуиция
не подвела  его и ночная догадка подтвердилась? А может быть, причина была в
том, что  он  уже  "заболел"  своим  беднягой Трамбле, который  столько  лет
умудрялся  водить за нос эту зловеще унылую Жюльетту и скрывать от  нее свою
вторую жизнь?
     - Люка, вели войти этому господину...
     Теодор Жюсьом, продавец птиц с Луврской набережной в Париже.
     - Я пришел в связи с фотографией...
     - Вы узнали убитого?
     -  Еще  бы,  мосье. Он был  одним  из  моих  лучших  клиентов... И  вот
приоткрылась еще одна сторона жизни Мориса Трамбле. Не реже раза в неделю он
заходил  в лавку Теодора  Жюсьома и просиживал там  целые часы, слушая пение
птиц. Его страстью были канарейки. Он покупал их во множестве.
     - Я продал ему не меньше трех больших вольеров.
     - Вы отвезли их к нему на дом?
     - Нет, мосье. Он увозил их сам, в такси.
     - А его адреса вы не знали?
     - Я не знал даже его фамилии. Он просил называть его мосье Шарлем.  Так
все его и звали,  не только  мы  с женой,  но и наши  продавцы.  О,  это был
ценитель,  истинный  ценитель.  Я  никогда  не  мог  понять,  почему  он  не
показывает своих канареек на  конкурсах.  Некоторые  из  них отлично пели  и
могли бы завоевать не один приз, уверяю вас, это были бы первые призы...
     - Как, по-вашему, он был человеком богатым?
     -  Богатым?  Нет,  мосье...  Обеспеченным...  В  нем  не  было  заметно
скупости, но счет деньгам он знал...
     - В общем, человек вполне положительный?
     - Превосходный человек, и клиент, каких у меня не много...
     - Он никогда не приходил к вам еще с кем-нибудь?
     - Никогда...
     - Благодарю вас, мосье Жюсьом...
     Но мосье Жюсьом не уходил.
     - Есть  одно  обстоятельство, которое меня  занимает  и  несколько даже
беспокоит... Если верить газетам, то в квартире на улице Де-Дам  нет никаких
птиц. Если бы канарейки, которых он покупал у меня, находились там, об этом,
разумеется, не преминули бы написать, не правда ли?  Их было у него никак не
меньше двух сотен, а ведь это не каждый день...
     - Иначе говоря, вы опасаетесь, что они...
     - ...Да, находятся в таком месте, где теперь, когда нет  мосье Шарля, о
них некому позаботиться...
     - Хорошо, мосье Жюсьом, я обещаю: если нам удастся разыскать их, мы вас
об этом тотчас  поставим в  известность, и  вы сможете  позаботиться  о  них
должным образом, если, конечно, не будет поздно.
     - Благодарю вас... Это, главным образом, моя жена тревожится...
     - До свидания, мосье Жюсьом...
     Дверь закрылась.
     -  Ну-с,  дружище  Люка,  что  ты  обо всем  этом  думаешь?  Заключения
экспертов получил?
     - Только что принесли...
     Прежде  всего заключение судебно-медицинского  эксперта.  Из объяснений
доктора Поля следовало, что смерть Трамбле была делом чистой случайности.
     Сорок  строк  медицинских  терминов  и  рассуждений, в которых комиссар
ничего не смыслил.
     -  Алло, доктор  Поль?.. Не будете ли вы любезны объяснить мне,  что вы
хотели сказать в своем заключении?
     - Что,  собственно, пуля не должна  была проникнуть  в  грудную  клетку
убитого, потому что обладала для этого недостаточной пробивной силой, и что,
не  угоди  она каким-то  чудом  в тонкую  мышечную ткань  между ребрами, она
никогда не достигла бы сердца и не могла бы причинить ранения, опасного  для
жизни. Ему просто не повезло, вот и все! - заключил доктор Поль. - Нужен был
известный угол прицела... И чтобы он сидел именно в такой позе...
     - Вы полагаете, что убийца учел все это, когда целился?
     -  Я  полагаю, что убийца  -  болван...  Болван, который,  быть  может,
стреляет и не совсем уж плохо, раз он  сумел застрелить  вашего Трамбле,  но
который  никогда  не сумел бы прицелиться  так, чтобы  пуля попала  именно в
сердце... По-моему, он вообще слабо разбирается в огнестрельном оружии...
     Это подтвердил  также и Гастин-Ренетт,  эксперт по оружию. Согласно его
заключению,  пуля   была  от  пневматического  ружья,  какими  пользуются  в
ярмарочных тирах, свинцовая, трехмиллиметровая.
     Любопытная деталь:  убийца  тщательно отточил  пулю, чтобы  сделать  ее
более острой.
     Когда Мегрэ обратился за разъяснениями, эксперт ответил:
     - Да нет, ее убойная сила от этого  нисколько не увеличилась. Наоборот.
Проникая   в   тело,  закругленная   пуля   причиняет  больше   вреда,   чем
остроконечная.  Человек,  сделавший это,  несомненно,  воображал,  будто  он
придумал что-то очень умное, в действительности же он в огнестрельном оружии
ничего не смыслит.
     -  В общем, дилетант. Где-нибудь, наверно в детективном романе, вычитал
что-то такое и понял как раз наоборот.
     Вот и все,  что удалось установить  к одиннадцати  часам утра на другой
день после убийства Мориса Трамбле.
     На  улице Де-Дам Жюльетта  металась между своими повседневными делами и
новыми заботами, которые принесла с собою смерть главы семьи,  к тому же еще
смерть насильственная. В  довершение всех бед  с утра до вечера  ее осаждали
газетчики, а на лестнице подкарауливали сидевшие в засаде фоторепортеры.
     - Что нужно было от тебя этому комиссару?
     - Ничего, мама...
     -  Ты говоришь неправду...  Все  и  всегда говорят мне неправду... Даже
твой отец и то лгал мне, обманывал меня целые годы...
     Слезы текли у нее  ручьем, она всхлипывала, шмыгала носом и  продолжала
говорить, суетиться по хозяйству, раздавать  тычки детям, которых нужно было
успеть к завтрашнему дню, для похорон, одеть во все черное.
     Где-то двести голодных канареек ждали, когда их накормят.
     И, обращаясь к Люка, Мегрэ со вздохом сказал:
     - Остается только ждать...
     Ждать  результатов  от опубликования фотографий, ждать, что люди узнают
Мориса Трамбле, или мосье Шарля.
     Бывал же он где-нибудь  в  течение  этих семи лет. Если он переодевался
вне дома, покупал певчих  птиц и клетки  для них, значит, где-то у него было
пристанище, комната,  квартира, возможно, целый дом? И, стало быть, он  имел
дело с  хозяином либо  с консьержкой или прислугой? Быть  может, у него были
друзья? Возможно, даже любовница?
     Смешно  сказать, но Мегрэ вел это дело  не без некоторого  волнения,  в
чем, пожалуй, не решился бы признаться и самому себе.
     "Бедняков не убивают..."
     И вот уже  человек, которого Мегрэ  никогда в  своей жизни  не видел, о
чьем  существовании  он  даже  не  подозревал,  такой  вначале  серенький  и
неинтересный, человек, который умер нелепейшей смертью, сидя на кровати, где
дремала унылая Жюльетта, - и к тому же от пули, которая вовсе не должна была
его убить, - человек этот стал близок Мегрэ.
     Ружье из ярмарочного  тира... Из таких ружей сбивают курительные трубки
или шарики, прыгающие на струе воды...
     Да  и сам  убийца,  старательно  отточивший  свинцовую пулю  в  надежде
сделать ее  более  вредоносной...  Судя  по  всему,  он  тоже был всего лишь
несчастным   бедняком,   этот  человек,   после  которого   в  номере  отеля
"Эксельсиор" не нашли ничего, кроме старой расчески с выломанными зубьями.
     У него больная печень. Вот почти и все, что было о нем известно.
     Люка снова отправился на охоту. Скучная  работенка  -  ни  радости,  ни
славы. Побывать во  всех магазинах  и  лавках Парижа, где продается  оружие.
Потом во всех тирах,  потому  что этот субъект мог купить ружье  именно там.
Инспектор Жанвье опрашивал  торговцев  с  Луврской набережной и с набережной
Мессажери, а  также  хозяев  бистро  у Нового  моста и моста  Искусств, куда
Трамбле, возможно,  заходил  выпить  стаканчик  вина в  ожидании  дочери,  с
которой обычно здесь встречался.
     Наконец, толстяк Торанс занимался шоферами такси, потому что далеко  не
каждый день приходится перевозить пассажиров с большими птичьими вольерами.
     Что касается  Мегрэ, то он в это время сидел в  ресторанчике на площади
Дофина  и благодушествовал, потягивая пиво на  открытой террасе,  затененной
красно-желтым полосатым тентом. Кружка была уже  наполовину пуста, и теперь,
в ожидании  часа,  когда можно  будет  отправиться  домой завтракать,  Мегрэ
наслаждался своей трубкой, однако брови его беспрестанно хмурились.
     Что-то смутно беспокоило его, но он никак не мог понять,  откуда у него
это беспокойство.  Кажется, ему  что-то сказали, не то вчера, не то  сегодня
утром, его это сильно поразило,  что-то очень важное, но вот что именно - он
забыл.
     Какая-то коротенькая, ничего не  значащая фраза. И все же  - он  хорошо
помнит -  тогда он ее сразу про  себя отметил. И еще  подумал,  не в  ней ли
скрывается ключ ко всей этой загадочной истории.
     Итак,  от  кого же  он  ее  слышал?.. Может быть, на допросе,  от  этой
высокогрудой девушки в красненькой шляпке?.. Он перебирал в уме все, что она
ему говорила... Возвращался вновь к сцене  на  углу улицы  Сантье, когда она
побежала за отцом и увидела, что он прошел мимо места своей работы...
     Сережки?..  Нет... Иногда  отец с  дочерью  тайком ходили в  кино...  В
общем, Франсина была любимицей Трамбле... Он испытывал, должно быть, немалую
гордость, когда шел с ней гулять или покупал ей потихоньку  от матери ценные
вещи...
     Нет, не то... Коротенькая фраза была связана с чем-то  совсем другим...
С чем  же?.. Сверху откуда-то  падал на него косой луч солнечного света, и в
этом  луче  кружились  нескончаемым хороводом тончайшие золотые пылинки, как
бывает в комнате, где только что перестилали постель...
     На улице Де-Дам, вот где он ее слышал... Открыта была дверь на кухню...
и  говорила Жюльетта... О  чем же  это она  тогда  говорила, что  ему  вдруг
показалось - еще немного, и он все поймет?
     - Жозеф, сколько с меня?
     Совсем коротенькая фраза. Всю дорогу  он пытался ее вспомнить.  И дома,
когда он, скинув пиджак и  положив локти на стол, сидел за завтраком, он все
еще продолжал думать о ней. И  мадам  Мегрэ, видя, что муж чем-то  озабочен,
под конец вовсе умолкла.
     Но, подавая фрукты, она все же не выдержала и проговорила:
     - Скажи, разве, по-твоему, это не отвратительно, когда человек...
     Еще бы!  Но  ведь мадам Мегрэ не знала Жюльетту. Она не видела квартиры
на улице Де-Дам.
     Коротенькая фраза  была у него уже на  кончике  языка, где-то рядом  со
словами жены.
     "Скажи, разве это не отвратительно..."
     Еще  усилие.  Одно  небольшое  усилие. Но  озаряющая  молния  так  и не
вспыхнула.  Он  бросил  салфетку  на  стол, набил  трубку,  налил себе рюмку
кальвадоса  и  присел у  окна - отдохнуть перед тем, как отправится снова на
набережную Орфевр.


III. След рыболова с удочкой

     В  тот  же день в шесть часов  вечера  Мегрэ и  Люка выходили  из такси
далеко  за  Аустерлицким  мостом  на  Привокзальной набережной.  С ними  был
какой-то похожий на бродягу, обтрепанный, хромой человечек.
     И тут наконец  Мегрэ осенило, и коротенькая фраза, которую он так долго
и тщетно пытался припомнить, неожиданно всплыла в его памяти: "Он не выносил
шума".
     Трамбле, этот бедняк, убитый в ту минуту, когда он в нижнем белье сидел
на  краю постели  и  скреб свои  больные  подошвы, Трамбле, живший на  улице
Де-Дам с пятью детьми, озорниками  и неслухами, и  с женой, которая только и
знала, что ныть да жаловаться, - этот Трамбле не выносил шума.
     Есть  люди,  которые не выносят  определенных  запахов,  другие  боятся
холода  или жары.  Мегрэ запомнился один бракоразводный процесс: разводились
супруги, прожившие вместе  не то  двадцать  шесть, не то  двадцать семь лет.
Требуя расторжения брака, муж заявил суду:
     - Я не могу привыкнуть к запаху моей жены.
     А Трамбле не выносил шума.  И потому, когда он в силу каких-то пока еще
неясных обстоятельств получил возможность оставить работу  в фирме "Куврэр и
Бельшас" на шумной улице Сантье, он  устроил себе пристанище здесь, на одной
из самых пустынных набережных Парижа.
     Это была тихая, широкая набережная. У причалов лениво  покачивались  на
воде ряды  сонных барж. Вокруг все дышало провинциальным покоем - и  стоящие
вдоль Сены  маленькие двухэтажные  домики, среди которых случайно затесалось
несколько  многоэтажных домов  и бистро, где,  казалось, никогда  не  бывает
посетителей,  и дворы, где прохожий с удивлением замечал копающихся в навозе
кур.
     Открытие   принадлежало   папаше   Ла    Сериз,   хромому    оборванцу,
квартировавшему под  ближайшим  мостом,  как  сам  он не  без высокопарности
заявил, когда раньше других пришел со своим сообщением в префектуру.
     Пока он ожидал приема,  их явилось еще трое - разношерстная публика, но
все  такие же оборванцы, как и папаша Ла Сериз,  типы,  которых не встретишь
нигде, кроме как на парижских набережных.
     - Я первый пришел, правда ведь, комиссар?.. Полчаса  тут сижу... Их еще
и не было... Так что награда мне причитается...
     - Что еще за награда?
     - А что, разве не дают награды?
     Где же справедливость? Папаша Ла Сериз был искренне возмущен.
     -  Как же так? За сбежавшую собачонку и то награду дают. А тут  человек
хочет показать, где жил этот несчастный, которого убили...
     - Ладно, сообразим для тебя что-нибудь, если дело будет того стоить.
     И они начали спорить и торговаться: сто франков... пятьдесят... Сошлись
на  двадцати. Его взяли с  собой. И вот  они стоят перед побеленным известью
двухэтажным домиком с закрытыми ставнями.
     - Я его здесь почти что каждое утро видел. Придет и сядет с удочкой вон
там, как раз где буксир... Тут и завязалось наше знакомство... Поначалу дела
шли у него неважно. Но я  ему помог:  объяснял, давал  советы. И  славных же
брал он потом плотичек, и  можно сказать - на голый  крючок! С моей помощью,
конечно... В  одиннадцать часов  смотает,  бывало, лески,  свяжет  у