отна.  Некоторые
уверяют,  что  у  него  на  лодке  происходили   настоящие   оргии.   Он
иллюстрировал эротические книжки, которые продают из-под  полы.  На  это
он, главным образом, и жил. Вот и все, шеф. Теперь я сижу у  телефона  и
дожидаюсь звонка из Остенде. У вас там все в порядке?
   Через стекло кабины м-р Пайк показал Мегрэ часы.
   На них было ровно пять, и англичанин удалился по направлению к  вилле
майора.
   Комиссар сразу повеселел; ему даже показалось, что У него  начинается
отпуск.
   - Ты передал мои поздравления Жанвье? Позвони моей  жене  и  попроси,
пожалуйста, от моего имени, чтобы она навестила его жену  и  отнесла  ей
подарок или цветы. Только, ради Бога, не серебряный стаканчик.
   Он  опять  остался  наедине  с  Аглаей,  отделенный  от  нее   только
решетчатой  перегородкой.  Девушка   явно   веселилась.   Нисколько   не
стесняясь, заявила:
   - Интересно бы посмотреть  какую-нибудь  книжку  с  иллюстрациями  де
Грефа. Как вы думаете, они у него  с  собой,  на  лодке?  -  Затем,  без
всякого перехода, продолжала:
   - Забавно! Оказывается, ваша профессия намного легче, чем думают.  Со
всех сторон к вам стекаются сведения. Так вы считаете, что  убил  кто-то
из них двоих?
   На ее конторке стоял большой  букет  мимоз  и  мешочек  с  конфетами,
который она протянула комиссару.
   - Здесь у нас так редко что-нибудь случается! Что касается  господина
Филиппа, то я забыла вам сказать: он много пишет. Я, конечно, писем  его
не читаю. Он бросает их в ящик, но я узнаю его почерк и чернила. Не знаю
почему, но он пользуется только зелеными.
   - Кому же он пишет?
   - Фамилий не помню, но пишет он всегда  в  Париж.  Время  от  времени
отправляет письмо своей матери. Письма, которые  он  посылает  в  Париж,
гораздо толще.
   - А много корреспонденции он получает?
   - Довольно много. Кроме того, журналы и газеты.
   Ежедневно для него приходит что-нибудь печатное.
   - Ну а миссис Уилкокс?
   - Она тоже много пишет: в Англию, на  Капри,  в  Египет.  Я  особенно
запомнила Египет, потому что позволила себе попросить у  нее  марки  для
моего племянника.
   - По телефону она звонит?
   - Звонила раза два-три  из  кабины  и  всегда  заказывала  Лондон.  К
сожалению, я не понимаю по-английски. - И добавила:
   - Я сейчас буду закрывать. Мне полагается закрыть, уже пять. Но  если
вы хотите остаться, чтобы ждать разговора...
   - Какого разговора?
   - А разве месье Люка не сказал,  что  он  позвонит  вам,  как  только
получит сведения из Остенде?
   Вероятно, она была не опасна, однако во  избежание  разговоров  Мегрэ
предпочел не оставаться с ней наедине. Аглая была удивительно любопытна.
Например, она задала ему такой вопрос:
   - А своей жене вы не будете звонить?
   Мегрэ предупредил ее, что, если его вызовут по телефону, он будет  на
площади, недалеко от "Ковчега", и, покуривая трубку, спокойно  спустился
к тому месту, где разыгрывалась партия в шары. Теперь он мог вести  себя
совершенно  непринужденно,  ведь  рядом  не  было  м-ра  Пайка,  который
наблюдал за каждым его словом и жестом. Ему тоже очень хотелось поиграть
в петанк, и он несколько раз задавал вопросы относительно правил игры.
   Комиссар был очень удивлен, когда убедился, что дантист, которого все
называли Леоном, оказался первоклассным игроком. Сделав  вприпрыжку  три
шага, он попадал на расстоянии двадцати метров в шар противника, который
откатывался вдаль, а сам зубной врач принимал скромный  вид,  как  будто
считал свой подвиг чем-то совершенно естественным.

***

   Комиссар зашел в кафе  выпить  стаканчик  белого  и  застал  Шарло  у
игрального автомата, в то время как его приятельница, сидя на  банкетке,
рассматривала иллюстрированный журнал.
   - А где же ваш приятель? - удивился Поль.
   Для м-ра Пайка это, наверное, тоже  было  чем-то  вроде  отпуска.  Он
находился в обществе соотечественника.
   Мог  говорить  на  родном  языке,  употребляя  выражения  и  остроты,
понятные только бывшим воспитанникам одного и того же колледжа.
   Предвидеть прибытие "Баклана" было нетрудно.
   Каждый раз наблюдалось одно и то  же:  на  площади  словно  возникало
некое течение, устремлявшееся вниз, к  морю.  Проходили  люди,  все  они
направлялись к гавани. Потом, когда катер подваливал к причалу, наступал
как бы отлив. Те же люди проходили в обратном направлении,  а  вместе  с
ними вновь прибывшие с чемоданами и пакетами.
   Мегрэ тоже пошел по направлению к морю, рядом с мэром, толкавшим свою
неизменную  ручную  тележку.  Он  сразу  увидел  на   палубе   "Баклана"
инспектора и Жинетту, которых можно было принять за двух приятелей.  Там
были и рыбаки, возвращавшиеся с похорон, и две  старые  девы,  туристки,
направлявшиеся в "Гранд-отель".
   В группе людей, встречавших "Баклан", комиссар узнал  Шарло,  который
пришел вслед за ним и так же, как он, выполнял, казалось, некий  ритуал,
сам не очень-то в него веря.
   Ничего новенького, шеф? - поинтересовался Леша, едва ступив на берег.
- Если бы вы знали, какая там жара!
   - Все прошло хорошо?
   Жинетта, конечно, оставалась с ними. Она казалась очень  усталой.  Во
взгляде ее сквозила тревога.
   Все трое направились к "Ковчегу", и Мегрэ  казалось,  что  он  уже  с
давних пор ежедневно проходит этот путь.
   - Хотите пить, Жинетта?
   - Охотно выпила бы аперитив.
   Они пили его вместе, на террасе,  и  Жинетта  всякий  раз  смущалась,
когда чувствовала на себе взгляд Мегрэ.
   А он задумчиво уставился на нее, как человек, мысли которого далеко.
   - Я поднимусь к себе, - сказала она, ставя на стол пустую рюмку.
   - Вы позволите мне подняться вместе с вами?
   Леша, почуяв что-то новое,  пытался  отгадать,  в  чем  дело,  но  не
осмеливался задавать комиссару вопросы.
   Он остался за  столиком,  а  Мегрэ  поднялся  по  лестнице  вслед  за
Жинеттой.
   - Знаете, - сказала  она,  когда  они  вошли  в  комнату,  -  я  ведь
действительно хочу переодеться.
   - Это меня не стесняет.
   Она пыталась пошутить:
   - А если стесняет меня? - Однако она тут же сняла шляпу.  -  Все-таки
мне очень тяжело. По-моему, Марселен жил здесь счастливо.
   Должно быть, по вечерам в это время Марселей тоже  играл  в  шары  на
площади в лучах заходящего солнца.
   - Все были с ним очень милы. Его здесь любили.
   Она  поспешно  сняла  корсет,  оставивший  глубокие   следы   на   ее
молочно-белой коже. Мегрэ, повернувшись к ней спиной, смотрел в окошко.
   - Вы помните вопрос, который я вам задал? - спросил  он  безразличным
тоном.
   - Вы несколько раз его повторяли. Никогда  бы  не  подумала,  что  вы
можете быть таким резким.
   - А я, со своей  стороны,  никогда  бы  не  подумал,  что  вы  будете
пытаться что-то от меня скрыть.
   - Разве я от вас что-нибудь скрыла?
   - Я вас спрашивал, почему вы приехали сюда, на Поркероль, хотя знали,
что тело Марселена уже перевезено в Йер?
   - А я вам ответила.
   - Вы мне солгали.
   - Не понимаю, что вы имеете в виду.
   - Почему вы не сказали мне о телефонном звонке?
   - О каком звонке?
   - О том, что Марселей звонил вам накануне смерти.
   - Я совсем забыла про это.
   - И про телеграмму тоже?
   Мегрэ, не оборачиваясь, знал, как  она  реагирует  на  его  слова,  и
продолжал следить за партией в шары, которая разыгрывалась неподалеку от
террасы. Оттуда доносился гул голосов. Слышался звон стаканов.
   Он чувствовал себя спокойно, уверенно, да и м-ра Пайка не было рядом.
   - О чем вы думаете?
   - Я думаю о том, что поступила  не  правильно,  и  вы  это  прекрасно
знаете.
   - Вы уже оделись?
   - Сейчас, только надену платье.
   Комиссар направился к двери и приоткрыл ее, желая  убедиться,  что  в
коридоре никого нет. Когда он  вернулся  на  середину  комнаты,  Жинетта
стояла перед зеркалом и причесывалась.
   - Вы ни с кем не говорили о "Ларуссе"?
   - А с кем мне было говорить?
   - Не знаю. Например, с господином Эмилем или Шарло.
   - Не такая уж я дура, чтобы говорить про это.
   - Потому что хотели сделать то, что  не  удалось  Марселену?  Знаете,
Жинетта, вы ведь очень своекорыстны.
   - Это всегда  говорят  женщинам,  которые  пытаются  обеспечить  свое
будущее. - В голосе ее вдруг почувствовалась горечь.
   - Я думаю, вы скоро выйдете замуж за господина Эмиля?
   - При условии, что Жюстина решится умереть и в  последний  момент  не
оставит  таких  распоряжений,  которые  помешают  ее  сыну  на  ком-либо
жениться. Только не думайте, что я это сделаю с большой радостью!
   - Словом, если бы  комбинация  Марселена  удалась,  вы  не  стали  бы
выходить замуж?
   - Во всяком случае, не за этого зануду.
   - Тогда вы бросили бы свое заведение в Ницце?
   - Ни минуты не задумываясь, клянусь вам.
   - И что бы вы стали делать?
   - Уехала бы  в  деревню.  Все  равно  куда.  Разводила  бы  цыплят  и
кроликов.
   - Что же Марселей сказал вам по телефону?
   - Вы снова скажете, что я лгу.
   Он пристально посмотрел на нее и уронил:
   - Теперь уж нет.
   - Ладно! Наконец-то вы стали мне верить! Так вот, он мне сказал,  что
случайно напал на замечательное дело. Именно так он и выразился.  И  еще
добавил, что  на  этом  деле  можно  сорвать  большой  куш,  но  он  еще
окончательно не решил.
   - Он ни на кого не намекал?
   - Нет. Но я не помню, чтобы он когда-нибудь напускал  на  себя  такую
таинственность. Ему нужна была справка. Он меня спросил, нет ли у нас  в
доме "Большого Ларусса". Я ответила, что в  нашем  доме  таких  книг  не
держат.  Тогда  он  стал  настаивать,  чтобы  я  пошла  в  муниципальную
библиотеку и посмотрела.
   - Что же ему хотелось узнать?
   - Ну что ж, была не была! Все равно вы до всего уже  дознались,  и  у
меня не осталось никаких шансов.
   - Неужели никаких?
   - К тому же я в этом деле ничего не поняла. Мне казалось, что если  я
приеду сюда, то здесь на месте что-нибудь придумаю.
   - Кто же умер в тысяча восемьсот девяностом году?
   - Значит, вам показали телеграмму? Так он ее не уничтожил?
   - На почте, как обычно, сохранилась копия.
   - Какой-то Ван-Гог, художник. Я прочитала, что он покончил  с  собой.
Он был очень бедный, а теперь за его полотна дерутся, и  стоят  они  Бог
знает сколько. Я думала, уж не отыскал ли Марсель  какую-нибудь  из  его
картин.
   - А это было не так?
   - Думаю, что нет. Когда он мне звонил, он  даже  не  знал,  что  этот
господин умер.
   - Что же вы тогда подумали?
   - Клянусь вам, я ничего не поняла. Я только подумала, что раз Марсель
с помощью этих сведений может загрести деньги, то  почему  это  не  могу
сделать я. Но это пришло мне в голову, только когда Марселя уже убили.
   Ведь для своего удовольствия никого не убивают.  У  Марселя  не  было
врагов. У него нечего было украсть. Понимаете?
   - Вы полагаете, что преступление связано с  картиной  Ван-Гога?  -  В
голосе Мегрэ не было иронии. Он сидел, глядя в окно и покуривая  трубку.
- Вы, безусловно, были правы, - добавил он.
   - Теперь поздно. Раз вы уж здесь, мне все это ни к чему.  А  вам  все
еще нужно, чтобы я оставалась на острове? Учтите, для меня это отдых  от
работы, а пока вы меня здесь задерживаете,  старая  хрычовка  ничего  не
может сказать.
   - В таком случае оставайтесь.
   - Благодарю вас. Вы опять становитесь таким,  каким  я  вас  знала  в
Париже.
   Он не дал себе труда ответить ей комплиментом.
   - А теперь отдыхайте.
   Мегрэ спустился с лестницы, прошел мимо Шарло, который бросил на него
насмешливый взгляд, и уселся на террасе рядом с Леша.
   Наступило самое сладостное время дня. Весь  остров  отдыхал,  и  море
вокруг него, и деревья, и скалы, и даже почва  под  ногами  прохожих  на
площади теперь, когда спала дневная жара, казалось, дышали в ином ритме.
   - Узнали что-нибудь новое, шеф?
   Мегрэ попросил проходившую мимо Жожо принести ему чего-нибудь выпить.
   - Боюсь, что да, - ответил он наконец, вздыхая.
   И так как инспектор посмотрел на него с удивлением, продолжал:
   -  Я  хочу  сказать,  что  мне,  конечно,  не  придется  здесь  долго
оставаться. А тут так хорошо, не правда ли? Но ведь, с  другой  стороны,
есть еще и мистер Пайк.
   Не лучше ли из-за м-ра Пайка и из-за того, что он станет рассказывать
в Скотленд-Ярде, быстро и с успехом закончить дело?
   - Господин Мегрэ, Париж на проводе.
   Видимо, Люка получил информацию из Остенде.

Глава 8
М-Р ПАЙК И БАБУШКА

   Было воскресенье и настолько воскресное, что  от  этого  чуть  ли  не
тошнило. Полусерьезно-полушутя Мегрэ всегда охотно утверждал, что у него
есть способность чуять воскресенье, еще не встав с кровати, даже еще  не
открыв глаза.
   Здесь с колоколами творилось нечто невообразимое.
   Однако это были не  настоящие  церковные  колокола,  а  тонкоголосые,
легкие, как те, что бывают в часовнях  и  монастырях.  Вероятно,  воздух
здесь был чище,  плотнее,  чем  всюду.  Было  хорошо  слышно,  как  язык
колокола ударял по бронзе, извлекая из нее какую-то маленькую  ноту,  но
тут-то и начиналось удивительное.
   Первое звено звуков вырисовывалось  в  бледном  и  еще  свежем  небе,
расширялось несмело, как кольцо табачного  дыма,  принимало  совершенную
форму круга, из которого, словно по волшебству, выходили  другие  круги,
все крупнее, все чище. Звуковые круги уходили за пределы площади, домов,
распространялись  за  гавань  и  разносились  далеко  над   морем,   где
покачивались маленькие лодки. Чувствовалось, что звуки летят над холмами
и скалами, и они еще не успевали замереть,  как  язык  снова  ударял  по
металлу, и возникали другие звуковые круги; они опять множились,  рождая
все новые и новые, и их слушали с таким же невинным изумлением, с  каким
смотрят на фейерверк.
   Даже в простом звуке шагов по  неровной  почве  площади  было  что-то
пасхальное, и Мегрэ, бросив  взгляд  в  окно,  ожидал  увидеть  девочек,
пришедших к первому причастию и путающихся маленькими  ножками  в  своих
длинных вуалях.
   Как и накануне, он надел туфли, брюки, накинул пиджак  поверх  ночной
рубашки с воротом, вышитым красным шелком, спустился по лестнице,  вошел
в кухню и был разочарован. Он бессознательно  хотел,  чтобы  повторилось
вчерашнее утро, хотел сесть у плиты  возле  Жожо,  приготовлявшей  кофе,
увидеть прозрачный прямоугольник открытой двери. Но  сегодня  здесь  уже
было с полдюжины рыбаков. На пол была  опрокинута  целая  корзина  рыбы:
розовые морские ежи, синие и зеленые рыбины, нечто вроде морской змеи, с
красными и желтыми пятнышками,  названия  которых  Мегрэ  не  знал.  Еще
живые, они обвивались вокруг ножки стула.
   - Желаете чашку кофе, господин Мегрэ?
   Его обслуживала не Жожо, а сам хозяин. Может быть, потому,  что  было
воскресенье,  Мегрэ  чувствовал  себя  как  ребенок,   которого   лишили
обещанного удовольствия.
   С ним это бывало,  в  особенности  по  утрам,  когда  он  подходил  к
зеркалу, чтобы побриться. Он смотрел на свое широкое  лицо,  на  большие
глаза, под которыми часто появлялись мешки, на поредевшие волосы.
   Нарочно, словно  для  того,  чтобы  напугать  самого  себя,  принимал
строгий вид. Говорил себе:
   - Вот господин дивизионный комиссар!
   Кто посмел бы не принимать его всерьез? Множество  людей  с  нечистой
совестью  дрожали  при  упоминании  его  имени.   Он   обладал   властью
допрашивать их до тех пор, пока они не закричат от  страха,  посадить  в
тюрьму, послать на гильотину.
   На этом самом острове находится некий человек, который  так  же,  как
он, слышит звон колоколов, дышит воскресным воздухом,  человек,  который
еще накануне вечером пил вино в том же ресторане, что и  он,  и  который
через несколько дней будет раз и навсегда заперт в четырех стенах.
   Мегрэ проглотил чашку кофе, налил другую, отнес ее к себе в  комнату;
он с трудом мог поверить, что все это серьезно: еще так недавно он носил
короткие штанишки  и  утром,  по  морозцу,  с  закоченевшими  от  холода
пальцами переходил площадь у себя в деревне, чтобы прислуживать во время
мессы в маленькой церкви, освещенной только восковыми свечами.
   Теперь он был взрослым, и никто этому не  удивлялся;  только  он  сам
время от времени с трудом мог представить себе,  что  это  действительно
так.
   Может быть, и у других иногда возникает такое же ощущение?  Например,
м-р Пайк: не спрашивает ли он себя иногда, как люди могут принимать  его
всерьез? Не возникает ли у него порой, хотя бы изредка, такое  ощущение,
словно все это только игра, "жизнь в шутку"?
   А майор? Может быть, он просто  толстый  мальчишка,  какие  бывают  в
каждом классе, пухлый  и  сонный,  над  которым  даже  учитель  невольно
начинает подсмеиваться?
   Вчера вечером, незадолго до происшествия с Политом, м-р Пайк произнес
ужасную фразу: это было внизу, когда почти все, как и накануне  вечером,
собрались в  "Ковчеге".  Естественно,  инспектор  Скотленд-Ярда  сел  за
столик майора, и в эту минуту оба они, несмотря на разницу в возрасте  и
телосложении, казалось, принадлежали к одной семье. Им не только привили
в колледже одинаковые манеры, но и позже, Бог знает где,  они  научились
одинаково вести себя после выпивки.
   Они не были грустны, скорее охвачены тоской по родине и держались как
бы  отчужденно.  Они   производили   впечатление   двух   "боженек",   с
меланхолическим снисхождением взирающих на мирскую  суету.  Когда  Мегрэ
подсел к ним, м-р Пайк вздохнул:
   - На прошлой неделе она стала бабушкой.
   Он не смотрел на ту,  о  ком  говорил,  имя  которой  всегда  избегал
называть. Но речь могла идти только о м-с Уилкокс.  Она  была  здесь,  в
другом конце зала, и сидела на банкетке в обществе Филиппа. Голландец  с
Анной занимали соседний столик.
   М-р Пайк помолчал, потом прибавил уже не таким бесстрастным голосом:
   - Ее дочь и зять не позволяют ей показываться в Англии. Майор  хорошо
их знает.
   Бедная старушка! Потому что вдруг обнаружилось,  что  м-с  Уилкокс  в
действительности старая женщина. Не хотелось  даже  насмехаться  над  ее
косметикой, над ее крашеными волосами - у корней они были седыми - и над
ее искусственным возбуждением.
   Это была бабушка, и Мегрэ в тот момент вспомнил  свою:  он  попытался
представить себе, как бы он реагировал в детстве, если бы  ему  показали
такую женщину, как м-с Уилкокс, и предложили: "Пойди поцелуй бабушку!"
   Ей запрещали жить на родине, и она  не  протестовала.  Она  прекрасно
знала, что последнее слово будет не за ней и что она окажется не правой.
Как те пьяницы, которым дают только строго определенную сумму  карманных
денег и которые пытаются плутовать, стреляя рюмку то здесь, то там.
   Случалось ли ей, как случается пьяницам,  расчувствоваться,  думая  о
своей судьбе, и плакать в одиночестве, забившись в угол?
   Может быть, с ней это бывает, когда она много выпьет? Филипп в случае
надобности наливал ей  рюмку,  в  то  время  как  Анна,  сидя  на  своей
банкетке, думала только об одном: когда же наконец она пойдет спать?
   Мегрэ брился. Он не мог попасть в единственную ванную, которую заняла
Жинетта.
   Время от времени он бросал взгляд на площадь,  которая  была  уже  не
того цвета, как в прежние дни. Кюре как раз служил заутреню.  У  него  в
деревне кюре справлялся с этим так быстро, что юный Мегрэ  едва  успевал
бросать ему ответные возгласы, бегом поспевая подавать церковные сосуды.
   Странная у него профессия! Ведь он такой же человек, как другие, а  у
него в руках судьба других.
   Вчера вечером он по очереди рассматривал их всех, выпив немного,  как
раз столько, чтобы чувства слегка обострились. Де Греф со  своим  четким
профилем временами поглядывал на него, не скрывая иронии,  и,  казалось,
бросал ему вызов. Филипп, несмотря на свое громкое имя и своих  предков,
был  слеплен  из  более  грубого  теста  и  старался  соблюдать  внешнее
достоинство всякий раз, как  м-с  Уилкокс  приказывала  ему  что-нибудь,
словно лакею.
   Вероятно,  он  мстил  ей  в  другое  время,  в  этом  м