ть вас в присутствии вашего адвоката, чтобы у вас не создалось впечатления, будто использую запрещенные приемы.
     Наконец ей удалось пробормотать:
     - Я не знаю ни одного адвоката.
     По ее щекам катились слезы.
     Комиссар взял с полки книжного шкафа справочник коллегии адвокатов и протянул ей:
     - Выберите из этого списка.
     Она покачала головой:
     - Зачем?
     Он предпочел бы, чтобы на этом месте сидела та, другая!
     - Вы признаете?..
     Она кивнула, нашла в сумочке платок, высморкалась без всякого кокетства, и ее нос еще больше покраснел.
     - Вы признаете, что имели намерение отравить сестру?
     И тут она разрыдалась:
     - Я ничего уже не знаю... Не мучайте меня... Скорей бы уж все это закончилось...
     Она даже не думала о том, чтобы скрыть свое мокрое лицо.
     - Вы любили своего зятя?
     - Не знаю. Я уже не знаю. Полагаю, да... Сделайте так, чтобы все это прошло быстро, комиссар!.. Я больше не могу... - взмолилась Дженни.
     Казалось, комиссар был застигнут врасплох признанием молодой женщины. Проходя мимо, он даже несколько раз касался рукой ее плеча, как будто понимая, что она нуждается в человеческом прикосновении.
     - Вы отдавали себе отчет в том, что Ксавье не такой, как все?
     Она отвечала "да". Отвечала "нет". Она столкнулась со слишком сложными для нее проблемами.
     - Это она его не понимала! - выкрикнула Дженни наконец. - Она сводила его с ума...
     - Намеренно?
     - Не знаю. Он нуждался... - Слова она подбирала с трудом. - Я пыталась...
     - Успокоить его?
     - Вы даже представить себе не можете, в какой атмосфере мы жили... Только когда мы оставались вдвоем, он и я... Потому что со мной он чувствовал себя хорошо, доверял...
     - Когда вчера вечером, на набережной, Ксавье подошел к вам, он объявил, что сегодня утром ему предстоит пройти обследование?
     Удивившись, что Мегрэ в курсе, она на мгновение замерла, разинув рот.
     - Отвечайте... Я тоже пытаюсь освободить вас как можно скорее...
     Дженни поняла смысл сказанного. Она не воображала, что комиссар говорит о том, чтобы выпустить ее, а о том, чтобы, в некотором смысле, освободить ее от себя самой.
     - Он мне рассказал, - с неохотой призналась она.
     - Это его пугало?
     Дженни сказала "да" и шмыгнула носом, снова готовая расплакаться.
     - Он думал, что она выиграла...
     Подбор слов выдавал беспорядок в ее мыслях.
     - Это ведь она его толкнула... Она предусмотрела, что он найдет яд, навоображает себе...
     - Он ее ненавидел?
     Дженни испуганно уставилась на комиссара, не смея ответить.
     - И вы, вы тоже возненавидели сестру, верно?
     Она помотала головой. Это не означало ни да ни нет.
     Скорее, этим движением она пыталась отогнать кошмар.
     - Вчера вечером, выйдя отсюда, - продолжал Мегрэ, - Мартон полагал, что после медицинского обследования его не выпустят на свободу. Значит, у него остался только один вечер. Это был его последний шанс...
     Поведение продавца игрушечных железных дорог могло показаться нелогичным, и тем не менее оно не было лишено определенной логики, и Мегрэ начинал понимать определенные моменты трактата по психиатрии. Вот только то, что автор книги излагал заумными словами и сложными фразами, в конце концов оказалось человечным.
     - Когда он отправился на кухню, где находились вы...
     Дженни вздрогнула, явно желая заставить его замолчать.
     - Отвар уже был налит в чашки?
     Комиссар был в этом уверен и не нуждался в ответе.
     - Вы не видели, как он насыпал порошок?
     - Я стояла к нему спиной. Он открыл ящик с приборами и взял нож. Я услышала звон ножей...
     - И решили, что у него не хватило мужества насыпать яду?
     Мегрэ ясно видел перед собой нож с темной деревянной ручкой, лежащий возле радиоприемника.
     Под тяжелым взглядом комиссара Дженни еще немного колебалась, прежде чем простонать:
     - Мне стало жалко...
     Он мог бы заметить: "Уж во всяком случае, не вашу сестру!"
     А она продолжала:
     - Я была уверена, что его запрут в дурдом, что Жизель выиграла эту партию... Тогда...
     - Тогда вы схватили флакон с фосфатом и всыпали большую дозу в чашку вашей сестры. У вас хватило присутствия духа вытереть флакон.
     - У меня в руке было влажное полотенце.
     - Вы убедились, что чашка, предназначенная вашей сестре, стоит на нужной стороне подноса...
     - Умоляю вас, комиссар! Если б вы знали, какую ночь я провела...
     - Вы все слышали?
     А как она могла не слышать?
     - И не спустились?
     - Испугалась.
     Она дрожала от запоздалого страха, и поэтому он вновь залез в шкаф.
     - Выпейте, Дженни подчинилась, поперхнулась и чуть не выплюнула коньяк, обжегший ей горло.
     Мегрэ чувствовал, что она дошла до той точки, когда хочется лечь на пол и лежать неподвижно, ничего больше не слыша.
     - Если бы ваш зять вам все рассказал...
     Вся сжавшись, она мысленно спрашивала себя, что еще ей предстоит узнать.
     А Мегрэ вспоминал слова Ксавье, произнесенные в этом кабинете.
     Тот объяснял, что, если бы у него возникло намерение избавиться от жены или отомстить ей, он бы воспользовался не ядом, а револьвером. И ведь это чуть было не удалось. Разве психиатры не рассуждают о строгой логике некоторых сумасшедших?
     Это он подсыпал в свою чашку порошок, вороша ножи, причем подсыпал так быстро, что свояченица, стоявшая к нему спиной, подумала, будто в последний момент он струсил. Он рассчитал дозу с целью почувствовать себя достаточно плохо, дабы объяснить свой поступок, который совершит позднее, но так, чтобы не умереть. Не зря же он неделями торчал в библиотеках, штудируя труды по медицине и химии. Эту дозу, переставив чашки на подносе, приняла Жизель Мартон и почувствовала только недомогание.
     Неужели всего этого Дженни не поняла за бесконечно длинную ночь, которую провела в спальне, прислушиваясь к раздававшимся в доме звукам?
     Она все знала, стало доказательством этого то, что она еще больше сжалась на стуле и, как будто у нее уже не хватало сил четко выговаривать слова, пролепетала:
     - Это я его убила...
     Комиссар оставил ее в прострации, стараясь не шуметь и боясь только одного: что она сейчас свалится на пол. Затем на цыпочках вышел в кабинет инспекторов.
     - Отведите ее вниз... Будьте деликатнее... Сначала в санчасть... - распорядился он.
     Мегрэ предпочитал не заниматься этим сам. Встав перед окном, он даже не посмотрел, кто из инспекторов направился в его кабинет.
     Вины он не почувствовал. Не мог же он при первом визите Мартена послать его к психиатру. А тот, очевидно, не взял бы на себя ответственность направить его в стационар. Между ответственностью и безответственностью существует неопределенная зона, область теней, куда опасно соваться. Минимум два персонажа этой истории барахтались в ней, а третий...
     - А со второй что делать, патрон?
     Комиссар вздрогнул, обернулся и посмотрел взглядом человека, находящегося далеко-далеко от кабинета инспекторов:
     - Пусть идет.
     Он чуть не сказал: "Выгоните ее к такой-то матери".
     Мегрэ дождался, пока его кабинет опустеет, и только тогда вошел туда. Почувствовав посторонние запахи, открыл окно.
     Он глубоко вдыхал влажный воздух, когда у него за спиной Люка произнес:
     - Не знаю, правильно ли я поступил. Перед уходом мадам Мартон попросила у меня разрешения позвонить.
     Я разрешил, подумав, что ее разговор даст нам что-нибудь новое.
     - Что она сказала?
     - А знаете, с кем она разговаривала?
     - С Харрисом.
     - Она его зовет Морис. Извинилась, что не пришла к открытию магазина, но никаких подробностей не сообщала. Сказала только:
     - Я вам все объясню, как только приеду...
     Мегрэ закрыл окно, повернулся к нему спиной, и Люка, посмотрев на него, забеспокоился:
     - В чем дело, патрон?
     - Ни в чем. А что может быть? Она обещала, а эта женщина держит слово. В настоящий момент она едет в такси и, держа перед собой зеркальце, поправляет макияж...
     Он вытряхнул трубку в пепельницу.
     - Позвони в прокуратуру и, если Комельо вернулся, сообщи, что я сейчас к нему зайду.
     Для комиссара Мегрэ дело было закончено. Дальнейшее касалось следователей и судей, и он не хотел оказаться на их месте.

     1957г.


ПРИЗНАНИЯ МЕГРЭ

Жорж СИМЕНОН






Литературный ПОРТАЛ 


http://www.LitPortal.Ru


Глава I

Рисовый пудинг мадам Пардон

     Служанка только что поставила на середину круглого стола рисовый пудинг, и Мегрэ постарался принять удивленный и вместе с тем восхищенный вид, а мадам Пардон, покраснев, лукаво посмотрела на него.
     Это был уже четвертый рисовый пудинг за те четыре года, что у супругов Мегрэ вошло в привычку обедать раз в месяц у Пардонов, а потом, две недели спустя, приглашать их к себе, на бульвар Ришар-Ленуар, где мадам Мегрэ, в свою очередь, изощрялась в кулинарном искусстве.
     Через пять или шесть месяцев после первого появления четы Мегрэ в этой семье мадам Пардон подала рисовый пудинг. Комиссар два раза брал себе добавочную порцию и сказал, что это блюдо напомнило ему детство и что вот уже сорок лет, как он не ел ничего более вкусного.
     С тех пор в конце каждого обеда у Пардонов в их новой квартире на бульваре Вольтера неизменно подавался залитый сладким кремом пудинг, который соответствовал приятному, спокойному и в то же время несколько пресному характеру этих встреч.
     Ни у Мегрэ, ни у его жены не было родственников в Париже, поэтому им не приходилось бывать на семейных торжествах у сестер или братьев, а обеды у Пардонов напоминали им визиты к тетушкам и дядюшкам в детские годы.
     В этот вечер вместе с ними обедала и дочь Пардонов, Алиса, с мужем; она вышла замуж год назад, а супруги Мегрэ знали ее, когда она еще училась в лицее. Алиса была на восьмом месяце беременности. Лицо ее заметно изменилось, нос и щеки покрылись коричневыми пятнами. Молодой супруг все время следил, как бы она не съела чего-нибудь недозволенного.
     Мегрэ только что собрался еще раз сказать хозяйке, насколько ей удался рисовый пудинг, как вдруг зазвонил телефон, уже в третий раз за время трапезы. В доме врача к этому привыкли. Начиная ужин, присутствующие каждый раз в шутку загадывали, удастся ли доктору Пардону, практикующему в этом квартале, спокойно досидеть до десерта, или его вызовут к пациенту.
     Телефон стоял на столике, над которым висело зеркало. Пардон, с салфеткой в руке, схватил трубку:
     - Алло! Доктор Пардон у телефона...
     Все разом смолкли, глядя на него, и вдруг раздался такой пронзительный голос, от которого даже загудело в телефонной трубке.
     Никто, кроме доктора, не мог уловить смысла слов. Это походило на звуки, издаваемые проигрывателем, если пластинку поставить на большее количество оборотов.
     Мегрэ, однако, нахмурился. Комиссар сразу заметил, что лицо его друга вдруг стало озабоченным, выразило какое-то смущение.
     - Да... Я вас слушаю, мадам Крюгер... Да...
     Женщина на другом конце провода не нуждалась в поощрении. Она и так говорила без умолку. Звуки налетали один на другой, производя на сидевших за столом впечатление непонятной, но патетической молитвы.
     На лице врача отразились все оттенки разыгравшейся где-то драмы. Еще за несколько минут до этого он чувствовал себя легко и свободно, улыбаясь, следил за сценкой с рисовым пудингом, но теперь, казалось, был очень далеко от мирной буржуазной столовой.
     - Я понимаю, мадам Крюгер... Да, я знаю... Если это может вам помочь, я готов приехать...
     Мадам Пардон бросила на супругов Мегрэ взгляд, означавший:
     "Ну, вот, еще один обед придется заканчивать без него..."
     На этот раз она ошиблась. Голос в трубке раздавался по-прежнему, а в репликах доктора чувствовалось еще большее смущение.
     - Да... Конечно... Попытайтесь их уложить... Видно было, что Пардон обескуражен, растерян...
     - Я знаю... Знаю... Но больше ничего не могу сделать...
     За столом все перестали есть. Никто не произносил ни слова.
     - Поймите же, что если это будет продолжаться, вы тоже...
     Доктор вздохнул и провел рукой по лбу. В сорок пять лет он был уже почти лысый.
     Наконец, словно уступив тягостной необходимости, он усталым голосом произнес:
     - Дайте ему одну розовую пилюлю... Нет... Только одну! Если через полчаса она не подействует...
     Сидевшие за столом почувствовали, что женщина на другом конце провода немного успокоилась.
     - Я весь вечер буду дома... Доброй ночи, мадам Крюгер...
     Он положил трубку и снова сел за стол. Никто не стал задавать ему вопросов. Беседа долго не клеилась. Пардон сидел с отсутствующим видом.
     И все же вечер проходил по установленным традициям. Все встали из-за стола и направились пить кофе в гостиную. Стол в гостиной был завален иллюстрированными журналами. Здесь больные дожидались своей очереди.
     Оба окна была раскрыты настежь. Стоял теплый майский вечер, и в парижском воздухе, несмотря на обилие машин, пахло весной. Жители квартала семьями прогуливались по бульвару Вольтера, а двое мужчин на террасе кафе напротив уже сидели без пиджаков.
     Когда разлили кофе, женщины принялись за вязанье, расположившись на своем обычном месте в уголке гостиной. Пардон и Мегрэ возле окна, а молодой супруг Алисы, не зная, к кому примкнуть, в конце концов сел рядом с женой.
     Было решено, что мадам Мегрэ станет крестной матерью будущего ребенка, для которого она уже вязала кофточку.
     Пардон зажег сигару, Мегрэ набил трубку. Им не очень хотелось беседовать, и воцарилось довольно долгое молчание, нарушаемое лишь доносившимся до них негромким разговором женщин.
     Наконец, доктор первым произнес, словно говоря сам с собой:
     - Еще один из тех дней, когда я жалею, что не выбрал себе другую профессию.
     Мегрэ не стал расспрашивать, не стал вызывать его на откровенность.
     Он любил доктора Пардона, считал его настоящим человеком в полном смысле этого слова.
     Доктор украдкой взглянул на часы.
     - Это может продлиться три, даже четыре часа, но не исключено, что она вызовет меня в любую минуту...
     И он продолжал, избегая подробностей, так, что Мегрэ приходилось только догадываться:
     - Скромный портной, польский еврей, живет на улице Попенкур, над лавкой торговца лекарственными травами... Пятеро детей... Старшему девять, а жена уже беременна шестым...
     Доктор невольно бросил взгляд на живот своей дочери.
     - Современная медицина не в силах его спасти, а вот уже пять недель он никак не может умереть... Я сделал все, чтобы уговорить его лечь в больницу... Но стоит мне произнести это слово, как он приходит в отчаяние, призывает на помощь близких, плачет, стонет, умоляет их не увозить его силой...
     Пардон не получал удовольствия от сигары, единственной сигары, которую позволял себе выкурить за день.
     - У них всего две комнаты... Малыши орут... Жена дошла до предела...
     Лечить бы следовало ее, но в такой обстановке ничего не сделаешь. Я был там перед обедом. Сделал мужу укол, жене дал успокоительное... На них теперь это уже не действует... Пока мы обедали, он снова стал стонать, потом выть от боли, а жена совсем выбилась из сил...
     Мегрэ сделал затяжку и пробормотал:
     - Кажется, я понял...
     - По закону, как врач, я не имею права прописывать ему еще одну дозу... Она просит меня об этом по телефону уже не первый раз...
     Он посмотрел на комиссара, словно взывая к его снисходительности.
     - Поставьте себя на мое место.
     Он снова посмотрел на часы. Сколько времени больной еще может бороться?
     Вечер был теплый, и весенний воздух навевал какую-то истому. В углу гостиной тихо переговаривались женщины под монотонное постукивание спиц.
     Мегрэ задумчиво произнес:
     - Конечно, это совсем другое дело. И мне не раз приходилось жалеть, что я не выбрал другую профессию...
     Это не было похоже на обычную беседу, когда реплики следуют одна за другой. Разговор прерывался минутами молчания, во время которых от трубки Мегрэ медленно поднимались клубы дыма.
     - С недавних пор полиция уже не имеет прежних прав и, следовательно, не несет прежней ответственности.
     Это были мысли вслух. И комиссар и доктор Пардон чувствовали, как они близки друг другу.
     - За годы своей работы я наблюдал, как постепенно уменьшались наши права в пользу чиновников судебного ведомства... Не знаю, хорошо это или плохо... Во всяком случае, в наши функции никогда не входило судить...
     Это дело суда и присяжных решать, виновен человек или нет и в какой степени можно считать его ответственным.
     Он намеренно вызывал друга на разговор, потому что видел, как тот взволнован, понимал, что все мысли доктора на улице Попенкур, в двух комнатках, где умирает поляк-портной.
     - Даже при современном состоянии законодательства, даже учитывая, что фактически мы являемся только орудием прокуратуры и судебных следователей, бывают все же минуты, когда нам приходится принять решение, которое может повлечь за собой серьезные последствия... Ведь в конечном счете только после нашего расследования, после того, как мы соберем какие-то материалы, судьи, а вслед за ними присяжные составляют себе определенное мнение... "Достаточно только взять человека на подозрение, вызвать на набережную Орфевр, допросить членов его семьи, друзей, консьержку, соседей, чтобы изменилась вся его жизнь...".
     Теперь наступила очередь Пардона, и доктор пробормотал:
     - Понимаю.
     - Способен ли этот человек совершить преступление?.. Как бы там ни было, мы первые должны задать себе этот вопрос... Вещественные доказательства часто отсутствуют либо малоубедительны...
     Зазвонил телефон. Доктор, видимо, боялся подойти, и трубку сняла его дочь.
     - Да, мсье... Нет, мсье... Нет... Вы не туда попали... И, улыбаясь, объяснила:
     - Опять этот дансинг "Добродетель". Речь шла об общедоступном танцевальном зале, номер телефона которого путали с номером Пардонов.
     Мегрэ вполголоса продолжал:
     - Так вот, человек, который стоит перед тобой и кажется тебе нормальным, способен ли убить?.. Вы понимаете, Пардон, что я хочу сказать? Дело не в том, чтобы решить, виновен он или нет. Это не в компетенции Уголовной полиции, но и не снимает с нас обязанности задать себе вопрос, возможно ли, чтобы... А это фактически означает судить! Вот чего я страшусь... Если бы я подумал об этом, когда поступал на службу в полицию, кто знает...
     Снова долгое молчание. Мегрэ вытряхнул трубку, вынул из кармана другую, вересковую, и, словно лаская ее, стал медленно набивать.
     - Я припоминаю один случай... Это было не так давно... Следили вы за делом Жоссе?
     - Имя как будто мне знакомо...
     - Об этом деле много писали, в газетах, но истина, если в данном случае можно говорить об истине, так и не была установлена...
     Мегрэ редко говорил о делах, которыми занимался. Иногда на набережной Орфевр, среди сослуживцев, ему приходилось ссылаться на какой-нибудь нашумевший процесс или на трудное расследование, но говорил он о них весьма лаконично.
     - Я как будто снова вижу Жоссе в конце первого допроса. Тогда-то мне и пришлось задать себе этот вопрос... Я мог бы, конечно, показать вам протокол, чтобы узнать ваше мнение... Но ведь этот человек не сидел два часа перед вами... Вам не пришлось слышать его голос, следить за тем, как менялось его лицо...
     Это было на набережной Орфевр, в кабинете Мегрэ, во вторник - комиссар даже запомнил день - около трех часов пополудни. Как и сейчас, была весна, конец апреля или начало мая.
     Утром, явившись во Дворец правосудия, Мегрэ еще ничего не знал об этом деле, и только в десять часов его поставили в известность, сначала комиссар полиции района Отей, а затем судебный следователь Комелио.
     В тот день в Уголовной полиции произошла какая-то путаница. Комиссар района Отей утверждал, что уже под утро предупредил полицию. Но по той или иной причине сигнал как будто п