вторую,  скрытую
от посторонних глаз  жизнь,  возможно  тратя  деньги  на  расточительную
любовницу,  поскольку  сам  он  не  является  ни  игроком,  ни  биржевым
спекулянтом...
   В какую же пропасть уходили приличные доходы от завода  мадам  Жав  и
более чем солидные гонорары, получаемые за труды ее мужем?
   И опять ключ к загадке дала все та же мадемуазель Жюссеран. Поступила
ли она так из чувства женской мести или  неумышленно?  Не  нам  об  этом
судить! В  тот  самый  момент,  когда  инспектор  Жанвье  уже  собирался
раскланяться, женщина у него спросила:
   - Не захватите ли вы с собой шкатулку с драгоценностями? Поскольку  я
остаюсь здесь одна с ребенком и кухаркой, мне не хотелось  бы  брать  на
себя ответственность за ее сохранность.
   - Где она находится?
   - В спальне мадам. Хозяйка всегда забирает ее с собой, отправляясь  в
поездку, и я поражена тем, что она оставила ее тут в этот раз.
   Речь, как  оказалось,  шла  не  о  шкатулке,  а  скорее  о  небольшом
чемоданчике, изготовленном в престижной кожевенной мастерской  на  улице
Фобур-Сент-Оноре. Естественно, он был заперт.
   - Я знаю, где ключ, - заявила мадемуазель Жюссеран,  которая  была  о
многом осведомлена.
   Она указала на один из ящиков комода, где под стопкой белья  тот  был
обнаружен.
   Инспектор Жанвье не скрыл от нас, что  был  очень  удивлен  при  виде
драгоценностей, хранившихся в чемоданчике. Они еще не прошли экспертизу,
но на глазок можно  сказать,  что  стоимость  этих  украшений  не  менее
тридцати миллионов. Кольца, колье, браслеты,  клипсы,  серьги  -  и  все
куплены  в  лучших  ювелирных  лавках  на  улице  Де-ля-Пэ.  Теперь   вы
понимаете, почему мы считаем, что ситуация в  корне  изменилась.  Прежде
полагали, что у доктора Жава, жена которого на первый  взгляд  выглядела
такой скромницей и простушкой, завелась мотовка-любовница.
   И вдруг выясняется, что именно его жена подорвала  их  бюджет,  в  то
время как любовница влачила  скромное  и  безвестное  существование.  Мы
переговорили по телефону с Ивом Ле Тереком, братом погибшей. Он все  еще
находится в Париже, в отеле "Скриб", и не скрыл от  нас  причину  своего
столь длительного пребывания в столице.
   Он дожидается возможности перевезти останки сестры в Конкарно,  чтобы
похоронить в фамильном склепе.
   Однако окончательное решение остается за Жавом.
   - Вы уже обсуждали с ним этот вопрос?
   - Я не смог ни увидеться  с  ним,  ни  переговорить  по  телефону.  Я
написал ему, вернее, поручил сделать это  моему  адвокату,  поскольку  у
меня нет никакого желания поддерживать отношения с  этим  человеком,  но
ответа мы до сих пор не получили.
   Неужели возникнет какая-то свара вокруг трупа между мужем и братом?
   Когда мы разговаривали  с  Ле  Тереком,  он  еще  ничего  не  знал  о
драгоценностях, поэтому мы и спросили его:
   - Не отличалась ли ваша сестра кокетством?
   -  Оно  ей,  как  мне  кажется,  не  свойственно.  Несмотря  на  свое
состояние, она всегда отказывалась  одеваться  у  известных  кутюрье,  а
некоторые платья шила себе сама.
   - Она любила драгоценности?
   - Вообще их не носила. Когда умерла матушка, фамильные  драгоценности
поделили между Эвелин и моей супругой. Они  не  слишком  дорого  стоили,
особенно старые. Так вот, сестра предложила жене выбрать самой  те,  что
ей нравились, ничуть не заботясь о своей доле.
   - И тем не менее  у  нее  оказалось  драгоценностей  на  сумму  почти
тридцать миллионов?
   - Что вы сказали?
   - Повторяю, тридцать миллионов.
   - Да кто мог сказать такое?
   - Их обнаружили в Каннах.
   Тут, кое-что смекнув, Ле Терек внезапно сменил тон.
   - Это куда же вы клоните?
   - Никуда. Я просто спросил, известно ли вам,  что  еще  в  девичестве
ваша сестра приобрела бриллианты, рубины и изумруды.
   - Полагаю, она имела на это право, не так ли?
   - Вне всякого сомнения.
   - Хочу обратить ваше внимание на то, что, имея доходы от завода,  она
могла позволить себе вообще не обращаться к мужу за деньгами. Ведь у нее
были свои средства, разве не так?
   - В общем, верно...
   - Тогда не вижу причин выяснять, как распоряжалась  ими  моя  сестра.
Если она предпочитала покупать драгоценности, это ее дело.
   На этом Ив Ле Терек резко прервал разговор, повесив трубку.
   К полудню мы пришли на улицу Вашингтон, где тротуар  запрудила  толпа
фотографов.
   Здание, в котором на пятом этаже живет Антуанетта Шовэ, старинное, но
все еще выглядит  неплохо.  Поскольку  лифт  не  работал,  нам  пришлось
подниматься пешком.
   Но мы напрасно стучали в дверь, на которую нам указали. Она  осталась
для нас закрытой. Зато открылась соседняя. Довольно пожилая  седоволосая
женщина, одетая во все черное, обратилась к нам.
   - Если вы к мадемуазель Шовэ, то ее нет дома.
   - И давно она вышла?
   - Вот уже два дня.
   - Вы не видели ее двое суток?
   - Нет. Лишь дважды приходила ее мать - у той свой ключ.
   - Вы не знаете, забрала ли девушка с собой вещи?
   - И вы называете ее девушкой? Ту, которая принимает  у  себя  женатых
мужчин?
   - Почему вы сказали "мужчин", их что, было несколько?
   - Кто принимает одного, способен приводить  и  других  -  вот  так  я
считаю. А если при этом присутствует еще и мать, то я просто уверена...
   Мы так и не сумели  полностью  выяснить  мнение  соседки  Антуанетты,
поскольку  преисполненная  благородного  негодования,   она   неожиданно
отступила в глубь квартиры и резко захлопнула дверь перед нашим носом.
   Где же находится Антуанетта Шовэ? Не скрывается ли  она  попросту  от
журналистов и фотографов? Полагая,  что  об  этом  осведомлена  полиция,
которая ее допрашивала, мы позвонили инспектору Жанвье,  чтобы  выяснить
нынешний адрес Антуанетты, но он ответил,  что  пока  девушку  не  стоит
беспокоить.
   Как  видите,  довольно  сложно  сделать  хотя  бы  резюме   возникшей
ситуации. Дело все больше и больше запутывается.
   Возникают все новые вопросы, на которые пока невозможно дать ответ. -
Знала ли Эвелин Жав о любовной связи мужа?
   С чего это ей  звонить  в  пятницу  вечером  домой  доктору  Негрелю?
Заметьте, этот телефонный звонок подтверждает слова консьержки  с  улицы
Сен-Пер, утверждавшей, что по крайней мере  дважды  она  видела  молодую
женщину, приходившую к ее жильцу.
   Почему, заявив будто едет к подруге в Сен-Тропе, мадам  Жав  вылетела
самолетом в Париж?
   Встретились ли Эвелин Жав и Жильбер Негрель?
   Не лгут ли Антуанетта Шовэ и Жозефа, свидетельствуя,  что  у  доктора
Жава не оставалось времени  побывать  на  бульваре  Османн,  прежде  чем
занять место в "Голубом экспрессе"?
   И наконец, почему мадам Жав, которая отнюдь не была кокеткой и  редко
надевала драгоценности, принялась их скупать, испытывая при  этом  нечто
вроде болезненного влечения?"
   Мегрэ, вздохнув, сложил  газету  и,  позвав  гарсона,  заказал  новую
порцию выпивки. Сосед полюбопытствовал:
   - Ну так как все же он?
   - Этого по-прежнему наверняка не знают.
   - Уж поверьте мне, молодежь редко бывает столь ревнива,  чтобы  пойти
на убийство. Скорее люди моего и вашего возраста готовы вспылить.
   Комиссар едва совладал с собой, чтобы не рассмеяться.
   Игрок в белот и не догадывался, что обращается к человеку, которому в
течение  тридцати   лет   пришлось   заниматься   всеми   драматическими
происшествиями в Париже. Знай он это, не заявлял бы так безапелляционно.
Люди тем больше уверены в правильности своего видения мира, чем меньше у
них знаний и опыта, его подтверждающего.
   - Гарсон, повторите.
   Комиссар покосился на пару бильярдных  столов,  испытывая  прямо-таки
детское желание поиграть.  Напротив  него  сидел  маленький  старикашка,
который выглядел как любитель бильярда, но он читал газету, попивая кофе
со сливками, и Мегрэ не осмелился его побеспокоить.
   Расследование дела у Жанвье шло  нормально.  Теперь  комиссар  был  в
состоянии представить себе всю его суетливую беготню, смысл его  поиска.
Сейчас на набережной Орфевр или на бульваре  Османн  должны  были  снова
засыпать вопросами доктора Жава.
   Мегрэ дорого бы  дал,  чтобы  самому  вести  этот  допрос.  И  еще  с
удовольствием провел бы полчасика лицом к лицу с  мадемуазель  Жюссеран,
няней, презиравшей все человечество, которая по собственной  воле,  хотя
ее об этом не спрашивали, раскрыла секрет драгоценностей.
   Что касается Жозефы, то для него  она  не  представляла  загадки.  Он
знавал много подобных вдов-тружениц, которые  всю  жизнь  придерживались
традиционной морали, но когда речь заходила об их  собственных  дочерях,
нежданно-негаданно проявляли всепрощенчество.
   Ловкач Лассань писал, что в ее глазах доктор Жав был  полубогом.  Это
вполне объяснимо. Он спас ее дочь. Должно быть, вначале он  относился  к
ней с почти отеческой нежностью. Комиссара ничуть не удивляло,  что  Жав
влюбился в женщину, напоминавшую ему жену. Мужчину  зачастую  привлекает
более или менее одинаковый тип женщины.
   Может быть, это даже доказывало, что в  Конкарно  доктор  женился  по
любви, а не из-за денег.
   Перед ним была девушка, зациклившаяся на  себе  самой,  которая  вела
совершенно безрадостную жизнь.
   А не оказалась ли она совершенно иной, чем Жав себе представлял? И не
указывает ли на это история с драгоценностями, которые  она  собирала  с
упорством трудяги муравья, делающего запасы в своем  муравейнике?  Через
три года волею случая Жав познакомился с другой девушкой - тоже телесной
больной и тщедушной, как и первая. Стоит ли удивляться, что в нем, как и
тогда, вспыхнула любовь?
   Он отправился в Канны с семьей, оставив Антуанетту в  Париже!  А  тут
его жена сообщает, что собирается провести целый день, а может  быть,  и
всю ночь у подруги в Сен-Тропезе. Не воспользовался ли  он  этим,  чтобы
помчаться в аэропорт, одержимый желанием хотя бы несколько часов  побыть
с Антуанеттой?  Похоже  на  то.  Впрочем,  можно  привести  и  некоторые
возражения, которые, в свою очередь, можно опровергнуть.
   Если все происходило именно так,  то  ему  не  было  никакого  смысла
появляться на бульваре Османн. Во всяком случае, до тех  пор,  пока  там
находился Негрель. После шести - пожалуйста, путь открыт.
   Но  зачем,  спрашивается,  ему  туда  идти?  И  почему,  прилетев  на
самолете, он не  вернулся  в  Ниццу  тем  же  путем,  оставив  Эвелин  в
неведении о своей отлучке при условии, конечно, что  сам  поверил  в  ее
поездку к подруге?
   Среди вопросов, которые он задавал самому себе, был и тот, что ставил
Лассань: знала ли мадам Жав о  любовных  похождениях  мужа?  Не  забывал
Мегрэ и о другом, тоже правомерном и пока остающемся без ответа вопросе:
знал ли доктор Жав о любовной связи своей жены с его заместителем?  Пока
не ясно какого рода, но связь между ними существовала,  поскольку  мадам
Жав звонила в пятницу вечером молодому врачу.
   Сомневаться в свидетельстве консьержки более не  приходилось.  Эвелин
нанесла за месяц по меньшей мере два визита в дом на улице Сен-Пер.
   Если Жав знал, что его жена отправилась в Париж, а не в Сен-Тропе, то
вовсе не опоздал на самолет, а умышленно дождался другого рейса?
   Что же теперь собирается предпринять Жанвье? Мегрэ  представлял,  как
кипятится снедаемый нетерпением  следователь  Комельо,  который,  должно
быть, настаивает сейчас на аресте доктора Негреля.
   Все еще моросил дождь. Желающих сыграть в бильярд так и не оказалось.
Мегрэ, расплатившись, слегка кивнул на  прощанье  игрокам  в  бел  от  и
вышел, глубоко засунув руки в карманы.
   Комиссар думал, что на месте Жанвье он бы...
   Дождь в общем-то не был таким уж противным,  и  Мегрэ  незаметно  для
себя дошагал до  площади  Республики.  Зашел  в  свою  утреннюю  пивную,
попросил пива, лист бумаги и ручку, а затем принялся  выводить  печатные
буквы, как уже делал однажды. Текст был таким же кратким, как и в первой
записке в адрес Жанвье.
   "НА ВАШЕМ МЕСТЕ Я БЫ ОТПРАВИЛСЯ В КОНКАРНО!"
   Почему бы и нет, если администрация оказалась настолько любезна,  что
оплатила самолет до Ниццы!..

Глава 6
ПОЕЗДКА В КОНКАРНО

   Анонимное послание Мегрэ не успело дойти до  набережной  Орфевр,  как
некто другой решил  съездить  в  Конкарно,  причем  с  весьма  эффектной
подачей своей инициативы. Впрочем, раньше случилось  куда  более  важное
событие, но комиссару довелось узнать о  нем  лишь  вместе  с  остальной
публикой.
   А пока он под дождем  вернулся  на  бульвар  Ришар-Ленуар.  И  словно
находясь в пляжном отеле в плохую погоду, даже  не  усевшись  в  кресло,
спросил мадам Мегрэ:
   - Что будем делать?
   - Что захочешь.
   Было всего пять часов пополудни, и следовало как-то заполнить остаток
дня.
   - А почему бы нам не посмотреть фильм?
   Посетить  кинотеатр  дважды  в  течение  одной  недели  -  такого  не
случалось с  ними  уже  долгие  годы.  Только  в  этот  раз  ради  смены
обстановки они вместо киношки у себя в квартале выбрали большой  кинозал
на Елисейских полях, добравшись туда на метро.
   После кинохроники, документального фильма  и  последовавшей  за  ними
изрядно затянувшейся паузы на экране появился текст, должно быть наскоро
написанный от руки на стеклянной  пластинке,  как  это  делается  в  дни
выборов или великих катастроф:
   "В ПОСЛЕДНЮЮ МИНУТУ"
   "ДЕЛО НА БУЛЬВАРЕ ОСМАНН"
   "ДОКТОР ЖИЛЬБЕР НЕГРЕЛЬ АРЕСТОВАН СЕГОДНЯ ВО ВТОРОЙ  ПОЛОВИНЕ  ДНЯ  У
СЕБЯ ДОМА".
   То было весьма впечатляющее зрелище: в огромном, заполненном от  силы
на  одну  треть  кинозале  после  мельтешения   кадров   в   музыкальном
сопровождении  появился  всего  лишь  краткий   текст,   но,   казалось,
возвратились времена старинного "волшебного фонаря". Зрители  беспокойно
заерзали в креслах. В разных  концах  зала  раздавалось  покашливание  и
перешептывание.
   Надпись на  побелевшем,  но  по-прежнему  светившемся  экране  вскоре
исчезла, и появилась фотография молодого врача.  На  снимке  он  был  не
один. Находился в группе медиков в  белых  халатах,  стоявших  во  дворе
больницы. Крестик под одним из врачей  указывал  на  человека,  которого
следователь  Комельо  только  что  отправил  в  камеру  предварительного
заключения, обвинив в убийстве.
   Изображение вновь поблекло, и его тотчас  сменила  фотография  Эвелин
Жав, ранее публиковавшаяся в газетах - в строгом купальнике на  пляже  в
Бретани.
   - Эй! Довольно! - закричал кто-то в темном зале.
   А какой-то пожилой мужчина прошептал позади Мегрэ:
   - Я так и знал, что это он...
   Экран снова потемнел, и было какое-то облегчение в том, что зазвучала
музыкальная прелюдия к фильму, титры которого побежали по полотну.
   Однако Мегрэ, в отличие от остальных, не почувствовал  облегчения  и,
как ни пытался сосредоточиться на фильме, все время мысленно возвращался
на набережную Орфевр,  где,  как  он  себе  представлял,  в  эти  минуты
приступили к допросу  Негреля,  причем  в  его,  комиссара,  собственном
кабинете, поскольку именно там расположился Жанвье.
   В какой-то момент мадам Мегрэ взяла его под руку, точно  понимала,  о
чем он думает, а когда они вместе с толпой выходили  из  кинотеатра,  не
задала ему никаких вопросов и не сделала комментариев.
   Сияющие огнями Елисейские поля вступали в свою вечернюю жизнь, и, как
сотни и тысячи  других  парижан,  Мегрэ  раздумывал,  в  какой  ресторан
отправиться. В конце концов, чтобы далеко не ходить,  выбрали  ближайшее
крупное заведение, специализировавшееся на рыбных блюдах и дарах моря, и
пристроились там за крохотным столиком, причем Мегрэ никак не  удавалось
удобно поставить ноги.
   О новых подробностях дела он узнал только из утренних газет на другой
день, сидя в уголке  привычной  террасы  на  площади  Республики.  Дождь
прекратился, сменившись ветром.
   "МЭТР ШАПЮИ В КОНКАРНО.
   Как сообщило вчера вечером радио, следователь  Комельо  принял  после
полудня решение взять доктора Негреля под стражу, и инспектор  Жанвье  в
сопровождении своего коллеги Лапуэнта  к  трем  часам  явился  на  улицу
Сен-Пер.
   Молодого врача они нашли в обществе его невесты,  мадемуазель  Мартин
Шапюи, и будущего тестя, адвоката Ноэля Шапюи.
   Все трое встретили их  спокойно,  похоже  ожидая  подобного  развития
событий.
   Сходя с тротуара, чтобы занять место в  полицейском  фургоне,  доктор
Негрель на мгновение задержался, что позволило  фотографу  сделать  свое
дело, и, как вы видите на снимке, на губах обвиняемого застыла горькая и
одновременно доверчивая улыбка.
   Мэтр Шапюи поехал вместе с ним,  так  что  единственной  добычей  для
журналистов  оказалась  Мартин  Шапюи,  но  она   ограничилась   кратким
заявлением:
   - Я ничего не боюсь. Жильбер невиновен.
   Допрос в уголовной полиции  длился  всего  сорок  минут,  после  чего
Негрель без наручников, все такой же уверенный  в  себе  и  чуть  ли  не
безмятежный был препровожден двумя инспекторами в одну из  камер  Дворца
правосудия.
   Журналистам,  которые  набросились  на  него  в  коридоре   уголовной
полиции, мэтр Шапюи сообщил:
   - Я верю в успех, как никогда. Чтобы  защитить  своего  клиента,  мне
нужно докопаться до истины, и я знаю, что сделаю это. Сегодня же вечером
отправлюсь в Конкарно.
   - Вы полагаете, мэтр, что истина скрыта в Конкарно?
   Адвокат лишь развел руками, не сказав ни "да", ни "нет".
   Этим объясняется тот факт, что  в  семь  тридцать  пять  с  полдюжины
репортеров заняли одновременно с адвокатом места в поезде,  отходящем  с
вокзала Монпарнас.
   Защитник доктора Негреля и журналисты ехали в одном вагоне, и тем  же
утром добрались до бретонского порта.
   Может, это воля случая, но брат  жертвы,  Ив  Ле  Терек,  оказался  в
соседнем вагоне того же поезда. Никаких контактов с первой группой он не
имел.
   Доктор Жав до сих пор  не  покидал  своих  апартаментов  на  бульваре
Османн, где о нем заботится  Жозефа.  Телефон  его  по-прежнему  молчит.
Около шести вечера инспектор Лапуэнт, самый молодой в уголовной полиции,
посетил Жава и беседовал с ним почти два часа. Покидая  здание,  Лапуэнт
отказался от каких-либо заявлений.
   Согласно информации, которую мы не смогли  перепроверить,  Антуанетта
Шовэ якобы проживает в отеле,  название  которого  известно  полиции,  а
также, вероятно, ее матери и доктору Жаву".
   Мегрэ сгорал  от  нетерпения  и  едва  совладал  с  собой,  чтобы  не
позвонить на набережную Орфевр. Комиссара стала удручать эта игра в "при
сем  присутствующего".  Он  почувствовал,  что  дело  наконец   набирает
обороты, истина, возможно, где-то совсем рядом, а он вынужден томиться в
ожидании новостей. Вчерашняя демонстрация в кинотеатре  двух  фотографий
произвела на него тягостное впечатление - точно выставили напоказ  нечто
сугубо неприличное.
   Он и  мадам  Мегрэ  отобедали  у  себя  в  квартале,  в  ресторанчике
неподалеку  от  площади  Бастилии,  поскольку  почти   все   завсегдатаи
разъехались в отпуска, а туристы не знали его в лицо.
   Зальчик был на три четверти пуст.
   К их столику подошел хозяин заведения, чтобы поздороваться с Мегрэ за
руку.
   - Я полагал, что вы в отпуске, комиссар.
   - А я действительно на отдыхе.
   - В Париже?
   - Тесс!
   - Вы вернулись из-за дела на бульваре Османн?
   Да, явно не следовало показываться в привычных местах.
   - Мы тут с женой мимоходом. Сейчас же и отбываем.
   - И все же каково ваше мнение? Это дело рук молодого врача?
   - Понятия не имею.
   Так на самом деле и было. Комиссар  не  знал,  располагал  ли  Жанвье
информацией, которую утаила бы пресса. Вполне возможно, это больше всего
и раздражало его.
   С одной стороны, он не мог удержаться, чтобы  не  попробовать  решить
эту задачу, а с другой - у него на руках были далеко не все карты.
   Когда несколько позже они  устроились  на  террасе  кафе  на  площади
Бастилии, даже не потрудившись сменить квартал, мадам Мегрэ заметила:
   - Я вот все думаю, как люди проводят время в Лондоне и Нью-Йорке?
   - О чем это ты?