, узнал ее по фотографии.
   - Выходит, что эти акции, так же  как  и  золотые  монеты,  лежали  в
квартире у потерпевшей. Вы ничего не нашли?
   -  Нет,  господин  председатель.  Мы  искали  отпечатки  пальцев   на
китайской вазе, на ящиках комода, на других предметах.
   - И безрезультатно?
   - Да. Нашли только отпечатки пальцев пострадавших, а в кухне -  следы
ног рассыльного из магазина. Мы установили время его прихода. Он  принес
заказ утром двадцать седьмого февраля, а преступление, по словам доктора
Поля, который  произвел  вскрытие  обоих  трупов,  совершилось  двадцать
седьмого февраля, между пятью и восемью часами вечера.
   - Вы допросили всех жильцов дома?
   - Да, господин председатель.  Они  подтвердили  слова  консьержки:  у
Леонтины Фаверж не бывало других мужчин, кроме ее двух племянников.
   - Вы имеете в виду обвиняемого Гастона Мерана и его брата Альфреда?
   -  По  словам  консьержки,  Гастон  Меран  навещал  тетушку  довольно
регулярно, один-два раза в месяц. В последний раз он  приходил  примерно
недели три назад. Что же касается его брата Альфреда, то он появлялся на
улице Манюэль весьма редко, потому что тетка была о нем дурного мнения.
   Соланж Лорис, портниха, соседка пострадавшей, живущая с ней на  одной
площадке, показала на допросе, что двадцать седьмого февраля в  половине
шестого к ней приходила на примерку одна из заказчиц.  Эту  особу  зовут
госпожа Эрни, живет она на улице  Сен-Жорж.  Так  вот,  госпожа  Эрни  и
сообщила ей, что в ту минуту, когда  она  поднималась  по  лестнице,  из
квартиры пострадавшей вышел мужчина, но, увидев ее, растерялся и, вместо
того чтобы спуститься вниз, как собирался вначале, стал  подниматься  на
четвертый этаж. Лица  его  она  рассмотреть  не  смогла  из-за  тусклого
освещений, но она сказала, что одет он  был  в  светло-синий  костюм,  а
поверх - коричневый плащ с поясом.
   - Теперь расскажите нам, как вы впервые встретились с обвиняемым.
   - Пока я и мои помощники двадцать восьмого февраля  днем  производили
осмотр квартиры и начали допрашивать жильцов,  в  вечерних  газетах  уже
появились сообщения о преступлении с некоторыми подробностями.
   - Позвольте! Расскажите нам, как было обнаружено преступление.
   - Двадцать восьмого февраля, около полудня, консьержка  с  удивлением
подумала, что еще не видела в тот день ни Леонтины Фаверж,  ни  девочки,
которую обычно утром  водили  в  детский  сад,  находившийся  в  том  же
квартале. Она решила позвонить в квартиру.  Никто  не  отозвался.  Через
некоторое время она поднялась еще раз  -  снова  молчание.  Наконец  она
позвонила в полицию. Что же касается Гастона Мерана, то о нем она  знала
только то, что он занимается окантовкой и живет  где-то  около  кладбища
Пер-Лашез. Но разыскивать его мне не пришлось... На следующее утро...
   - То есть первого марта...
   - Да. На следующее утро  он  сам  появился  в  комиссариате  девятого
округа и заявил, что доводится племянником убитой Леонтины Фаверж.
   Оттуда его и прислали ко мне.
   Председатель Бернери был не из той породы  судей,  которые  во  время
судебного заседания что-нибудь пишут или  приводят  в  порядок  папки  с
делами. В отличие от других, он никогда  не  дремал  во  время  суда,  и
взгляд его без конца переходил от  свидетеля  к  обвиняемому,  а  иногда
ненадолго задерживался на лицах присяжных.
   - Расскажите нам, насколько возможно точнее, о вашем первом разговоре
с Гастоном Мераном.
   - На нем был серый костюм и поношенный бежевый  плащ.  Он,  казалось,
робел у меня в кабинете, и я подумал, что в  комиссариат  его  уговорила
пойти жена.
   - Она вошла вместе с ним?
   - Нет, осталась в зале ожидания. Один из инспекторов  сказал  мне  об
этом, и я попросил ее тоже войти в кабинет. Меран заявил, что  узнал  из
газеты об убийстве Леонтины Фаверж, и так как он и  его  брат,  как  ему
кажется, являются единственными  родственниками  погибшей,  то  он  счел
своим долгом явиться в полицию. Я спросил, в каких отношениях он  был  с
этой дамой. И Меран заявил, что в самых хороших. Он отвечал на  все  мои
вопросы и еще добавил, что последний раз был на улице  Манюэль  двадцать
третьего февраля. Адреса брата он дать не смог, так как, по его  словам,
давно прекратил с ним всякие отношения.
   -  Итак,  первого  марта  обвиняемый  категорически  утверждал,   что
двадцать седьмого февраля,  иначе  говоря,  в  день,  когда  совершилось
преступление, он на улицу Манюэль не приходил.
   - Да, господин председатель. В ответ на мой вопрос, что  он  делал  в
этот день, Меран ответил, что работал в своей мастерской на улице  Рокет
до половины седьмого вечера. Я побывал в его мастерской и в магазине.
   Впрочем, это даже не магазин, а скорее просто  небольшая  лавчонка  с
узкой витриной, заваленной рамками и гравюрами. На  застекленных  дверях
висит табличка со словами: "В случае отсутствия хозяина пройдите в глубь
двора". Миновав узкий темный двор,  я  попал  в  мастерскую,  где  Меран
изготовляет свои рамки.
   - Там есть консьержка?
   - Нет. В доме только три этажа, а вход на лестницу -  со  двора.  Это
ветхое здание, вклинившееся меж двумя доходными домиками.
   Один из помощников судьи, недавно приехавший из  провинции,  которого
Мегрэ видел впервые, глядел прямо перед собой на публику с таким  видом,
как будто ничего не понимал. Другой,  седой,  розовощекий,  одобрительно
покачивая головой, принимал все, что говорил Мегрэ, а иногда, неизвестно
отчего, удовлетворенно улыбался. Что касается присяжных, то  они  сидели
неподвижно, словно святые из цветного  гипса,  стоящие  вокруг  яслей  с
младенцем Христом.
   Для адвоката обвиняемого, Пьера Аюше, еще молодого человека, это было
первое в жизни серьезное дело. Нервный, готовый в любую минуту  вскочить
с места, он время от времени наклонялся к своему досье, в котором  делал
пометки.
   Можно сказать, что только один Гастон Меран безучастно  относился  ко
всему, что происходило вокруг,  точнее,  присутствовал  на  церемонии  с
таким видом, будто к нему она не имела никакого отношения.
   Это был мужчина тридцати восьми лет, довольно высокий,  широкоплечий,
с рыжеватыми вьющимися волосами, розовой кожей и голубыми глазами.
   Все выступавшие свидетели  говорили  о  нем  как  о  человеке  тихом,
спокойном, малообщительном, делившем  свое  время  между  мастерской  на
улице Рокет и квартирой на бульваре Ша-ронн, из окон  которой  виднелись
могилы на кладбище Пер-Лашез.
   Это был типичный мастеровой-одиночка, и вызывало удивление только то,
почему он выбрал себе такую жену.
   Жинетта Меран была женщина миниатюрная, очень  хорошо  сложенная.  Ее
взгляд, фигура, мило надутые губки сразу наводили на  мысль  о  любовных
утехах.
   Будучи на  десять  лет  моложе  мужа,  она  казалась  еще  моложавее,
особенно благодаря своей  детской  привычке  с  наивным  видом  опускать
ресницы.
   - Как ответил вам обвиняемый  на  вопрос  о  том,  где  он  находился
двадцать седьмого февраля от семнадцати до двадцати часов?
   - Он сказал, что в половине седьмого  вышел  из  мастерской,  погасил
свет в магазине и, как обычно, отправился домой пешком. Жены он дома  не
застал, в пять часов она пошла в кино. Жинетта Меран часто ходит туда  в
это время. Речь идет о кинотеатре предместья Сен-Антуан.  Она  вернулась
около восьми, а муж тем временем приготовил обед и накрыл на стол.
   - И часто так бывало?
   - По-видимому, да.
   - Видела консьержка дома на бульваре Шаронн,  в  котором  часу  Меран
возвратился домой?
   - Она не может этого вспомнить. В доме десятка два квартир, а  в  эти
часы жильцы без конца ходят взад и вперед.
   - Спрашивали вы обвиняемого о китайской вазе,  о  золотых  монетах  и
акциях на предъявителя?
   - Не в тот день, а на другой, второго марта, когда вызвал его к  себе
в кабинет. Я сам незадолго до этого услышал о деньгах  от  консьержки  с
улицы Манюэль.
   - Обвиняемый был в курсе дела?
   - Сначала колебался, но потом подтвердил, что знал.
   - Выходит, тетка посвящала его в свои дела?
   - Это вышло случайно. Тут я вынужден пояснить. Пять лет назад  Гастон
Меран, кажется, по настоянию жены, решил распроститься со своим делом  и
откупить кафе-ресторан на улице Шмен-Вер.
   - Почему вы говорите "по настоянию жены"?
   - Да потому, что восемь лет назад, когда Меран  с  ней  познакомился,
она служила официанткой в ресторане, в  предместье  Сен-Антуан.  Он  был
завсегдатаем  этого  ресторана.  После  женитьбы  муж,  по  ее   словам,
потребовал, чтобы она бросила работу. Меран это подтвердил.  И  все-таки
Жинетта Меран мечтала стать хозяйкой  ресторана  и,  когда  представился
случай, начала уговаривать мужа...
   - Дела у них пошли плохо?
   - Да. В первые же месяцы  Мерану  пришлось  обратиться  к  тетушке  с
просьбой одолжить ему денег.
   - И она это сделала?
   - Да. И делала неоднократно. По словам племянника, на  дне  китайской
вазы хранился не только мешочек с золотыми монетами,  но  и  потрепанный
бумажник, в котором лежали банкноты. Из этого бумажника она и  доставала
деньги для племянника. Она шутя называла вазу китайским сейфом.
   - Вам удалось найти брата обвиняемого, Альфреда Мерана?
   - Не сразу. По данным, имеющимся в полиции, я  знал  только,  что  он
ведет не слишком честную жизнь и дважды был осужден за сводничество.
   - Кто-нибудь из свидетелей подтвердил, что видел  обвиняемого  в  его
мастерской после пяти часов в день, когда было совершено преступление?
   - Нет, в это время его никто не видел.
   - Говорил ли он, что на нем был синий костюм и коричневый дождевик?
   - Нет. Его рабочий серый костюм и бежевый плащ.
   - Если я правильно понял, вы не располагали никакими  уликами  против
него?
   - Совершенно верно.
   - Могли бы вы нам рассказать, как происходил процесс расследования?
   - Прежде  всего  нас  заинтересовало  прошлое  пострадавшей  Леонтины
Фаверж и люди, с которыми она прежде общалась. Кроме того, мы  выяснили,
с кем водит знакомства мать ребенка, Жюльетта Перрен,  которая,  зная  о
содержимом китайской вазы, могла рассказать об этом кому-нибудь из своих
друзей.
   - Это расследование ни к чему не привело?
   - Нет. Мы также допросили всех, живущих на этой улице, всех, кто  мог
видеть, как прошел убийца.
   - И тоже безрезультатно?
   - Безрезультатно.
   - Так что утром шестого марта расследование  все  еще  оставалось  на
мертвой точке?
   - Совершенно верно.
   - Что же произошло утром шестого марта?
   - В десять часов утра, когда я сидел в кабинете, мне позвонили.
   - Кто звонил?
   -  Не  знаю.  Человек  не  пожелал  назваться,  и   я   сделал   знак
находившемуся рядом со  мной  инспектору  Жанвье,  чтобы  тот  попытался
выяснить, откуда звонили.
   - Удалось?
   - Нет. Разговор  был  слишком  коротким.  Я  только  услышал  щелчок,
характерный для телефонов-автоматов.
   - Голос был мужской или женский?
   - Мужской. Могу  побиться  об  заклад,  что  говоривший  прикрыл  рот
платком, чтобы голос звучал поглуше.
   - Что он вам сказал?
   - Буквально следующее: "Если хотите найти  убийцу  с  улицы  Манюэль,
скажите Мерзну, чтобы он показал  вам  свой  синий  костюм.  На  нем  вы
найдете пятна крови".
   - Что вы предприняли?
   - Сразу пошел к судебному следователю за ордером на обыск, и в десять
минут двенадцатого мы с инспектором Жанвье уже звонили в квартиру Мерана
на бульваре Шаронн. Дверь  открыла  мадам  Меран  в  халате  и  домашних
туфлях. Она сказала, что муж у себя в мастерской, а я спросил, есть ли у
ее мужа синий костюм. "Конечно, - ответила она. - Муж  надевает  его  по
воскресеньям". Я попросил показать мне  его.  Квартира  оказалась  очень
удобной, кокетливо  обставленной,  довольно  светлой,  но  была  еще  не
убрана. "Зачем вам понадобился этот костюм?" - спросила мадам Меран.
   "Просто небольшая проверка". Я пошел за ней в спальню, и  она  вынула
из шкафа костюм. Тогда я предъявил ордер на  обыск.  Костюм  положили  в
специальный мешок, который  я  захватил  с  собой,  а  инспектор  Жанвье
выписал соответствующие документы. Через полчаса костюм был уже в  руках
специалистов криминалистической лаборатории. Днем мне сообщили,  что  на
правом рукаве и на отворотах действительно обнаружены  пятна  крови,  но
что придется подождать до завтра, чтобы установить, человеческая ли она.
   Однако, начиная с двенадцати часов, за Гастоном Мераном и  его  женой
уже велось тайное наблюдение. Ка следующее утро, седьмого марта, двое из
моих помощников, инспектора  Жанвье  и  Лапуэнт,  запасшись  ордером  на
арест, отправились в мастерскую  на  улицу  Рокет  и  задержали  Гастона
Мерана.  Он,  казалось,  был  крайне  удивлен  и  сказал   без   всякого
возмущения: "Это какое-то недоразумение". Я ждал его в своем кабинете.
   Его жена находилась в соседнем кабинете и нервничала сильнее, чем он.
   - Могли бы вы, не глядя в протокол, хоть приблизительно передать  нам
содержание вашей беседы с обвиняемым в этот день?
   - Господин председатель, думаю, что смогу. Я сидел за своим столом, а
ему не предложил сесть. Рядом с ним стоял инспектор Жанвье, а  инспектор
Лапуэнт сел и приготовился стенографировать допрос. Я подписывал бумаги.
   Это заняло у меня несколько минут. Наконец я поднял голову  и  сказал
ему с укором: "Это нехорошо  с  вашей  стороны,  Меран.  Почему  вы  мне
солгали?"
   Уши у него покраснели, губы дрогнули. "До сих пор, - продолжал  я,  -
мне и в голову не приходило, что вы можете оказаться виноватым, я  ни  в
чем вас даже не подозревал. Но что же мне остается думать теперь,  когда
я знаю, что вы были на улице Манюэль двадцать седьмого февраля? Зачем вы
туда ходили? И почему скрыли это от меня?"
   Председатель суда наклонился, чтобы не пропустить ни слова  из  того,
что сейчас скажет Мегрэ.
   - Что же он вам ответил?
   - Он пробормотал, опустив голову: "Я невиновен. Когда я  пришел,  они
обе уже были мертвые".

ГЛАВА ВТОРАЯ

   Должно быть, председатель суда незаметным знаком  подозвал  судебного
исполнителя, потому что тот, бесшумно обогнув скамью присяжных,  подошел
и наклонился к нему, тогда как  Дюше,  молодой  адвокат,  представлявший
защиту, бледный и раздраженный, пытался угадать, что происходит.
   Председатель произнес только несколько слов, но все  присутствовавшие
в зале не сводили с него глаз. Он смотрел на окна, расположенные  высоко
в стене и открывавшиеся с помощью шнуров.
   Радиаторы в зале были нагреты до предела. От тесно прижавшихся друг к
другу  людей,  от  их  дыхания  и  влажной  одежды  исходили   невидимые
испарения; все сильнее пахло человеческим потом.
   Судебный исполнитель неслышно, как церковный служка, подошел к  стене
и потянул шнур, пытаясь открыть окно,  но  это  ему  не  удалось.  После
третьей безуспешной попытки он остановился в нерешительности,  чувствуя,
что на него устремлены взгляды сидящих в  зале  людей,  когда  он  решил
попытаться открыть другое окно, в публике послышался нервный смех.
   Благодаря этому происшествию в зале вспомнили, что существует внешний
мир, - увидели струйки дождя, стекающие по стеклам,  а  за  ним  облака,
отчетливее услышали скрип тормозов автомобилей и автобусов.  Как  раз  в
этот момент, словно для того,  чтобы  подчеркнуть  паузу,  раздался  вой
сирены кареты скорой помощи или полицейской машины.
   Мегрэ ждал, задумчивый и озабоченный. Воспользовавшись передышкой, он
посмотрел  на  Мерана,  и,  когда  их  взгляды  встретились,   комиссару
показалось, что он прочел упрек в голубых глазах обвиняемого.
   Уже не в  первый  раз,  находясь  у  барьера,  отделявшего  судей  от
публики, комиссар испытывал подобное чувство огорчения. В своем кабинете
на набережной Орфевр он имел дело с реальной жизнью  и,  даже  составляя
свой рапорт, мог надеяться, что написанное им близко к истине.
   Потом проходили месяцы, иногда даже  год,  а  то  и  два,  и  в  один
прекрасный день он оказывался в  комнате  свидетелей  вместе  с  людьми,
которых  когда-то  допрашивал  и  о  которых  у  него  сохранились  лишь
отдаленные  воспоминания.  Неужели  и  вправду  это  были  те  же  люди,
побывавшие когда-то у него  в  кабинете,  те  же  консьержки,  прохожие,
поставщики,  которые  теперь  сидели,  как  в  ризнице,  на  местах  для
свидетелей, безучастно глядя перед собой.
   Неужели тот же человек сидел на скамье  подсудимых  после  того,  как
долгие месяцы провел в тюрьме?
   Здесь люди внезапно оказывались погруженными в какой-то  обезличенный
мир, где повседневные слова  теряли  свой  привычный  смысл,  где  самые
обычные факты выражались в виде застывших формул. Черные одеяния  судей,
горностай,  красная  мантия  прокурора  усиливали  впечатление  от  этой
церемонии с ее  неизменными  ритуалами,  где  человеческая  личность  не
играла никакой роли.
   Впрочем,  председатель  Бернери  вел  заседание  весьма  терпеливо  и
объективно: не торопил свидетеля, не прерывал  его,  когда  тот  начинал
путаться в ненужных мелочах.
   Когда дела попадали в руки других судейских чиновников, Мегрэ не  раз
случалось сжимать кулаки от бессилия и гнева.
   Даже сегодня он прекрасно понимал, что, давая показания,  воссоздавал
лишь какую-то безжизненную, схематическую действительность.  Он  говорил
чистую правду, но не мог заставить  присутствовавших  почувствовать  всю
весомость фактов, всю их сложность, мельчайшие подробности.
   Ему казалось необходимым, чтобы те, кто сейчас будет  судить  Гастона
Мерана, сами ощутили  атмосферу,  царившую  в  квартире  обвиняемого  на
бульваре Шаронн, так же, как почувствовал ее он.
   Что он мог передать в двух-трех фразах?
   Прежде всего, его поразил сам лом, в котором проживали супруги Меран,
огромное количество жильцов, детей, окна, выходившие на кладбище.
   По чьему вкусу были отделаны комнаты, выбрана меблировка?  В  спальне
вместо настоящей кровати стоял угловой диван, обитый оранжевым  атласом,
а над ним возвышались полки.
   Мегрэ  пытался  представить  себе,   как   окантовщик,   целый   день
проработавший в своей мастерской, в глубине двора, возвращается домой, в
эту обстановку, напоминающую рекламу из иллюстрированных журналов: почти
такое же приглушенное освещение, как на улице Манюэль,  слишком  легкая,
слишком хорошо отполированная мебель, бледные тона обивки.
   Но здесь  же,  на  полках  стояли  книги  Мерана,  книги,  купленные,
вероятно, в лавчонках букинистов и с лотков на набережных: "Война и мир"
   Толстого, восемнадцать переплетенных  томов  "Истории  Консульства  и
Империи" в старом  издании,  от  которых  пахло  заплесневелой  бумагой,
"Мадам Бовари", книга о диких животных, а рядом - "История религии".
   Сразу можно  было  понять,  что  здесь  живет  человек,  занимающийся
самообразованием. И в той же комнате  стопкой  лежали  дамские  журналы,
пестрые иллюстрированные еженедельники, киножурналы, популярные  романы,
все, что, несомненно, составляло духовную пищу Жинетты Меран, равно  как
и лежащие возле проигрывателя  пластинки  с  названиями  сентиментальных
песенок.
   Как они проводили  время  по  вечерам  и  в  воскресные  дни?  О  чем
говорили? Что делали?
   Мегрэ понимал также, что он не может  в  нескольких  фразах  показать
подлинный облик Леонтины Фаверж и ее  квартиры,  куда  в  былые  времена
тайком приходили почтенные отцы семейств, люди  с  солидным  положением,
которых прятали друг от друга за тяжелыми шторами.
   "Я невиновен. Когда я пришел, они обе уже были мертвые".
   В зале суда, битком набитом  людьми,  как  в  кинотеатре,  эти  слова
прозвучали,  как  ложь  с  отчаяния.  Ведь  для   публики,   знавшей   о
подробностях дела только из газет, равно как  и  для  присяжных,  Гастон
Меран был убийцей, который, не колеблясь,  расправился  с  четырехлетней
девочкой, - сначала попытался удавить ее, но потом, озлясь  на  то,  что
она все еще не умирает, задушил ее шелковыми подушками.
   Еще не было и один