вызвать искусственное возбуждение.
     - Только мы сели за стол у открытого окна, как Аннет стала прислушиваться, а скоро и я услышал шаги на лестнице. Меня это нисколько не встревожило. Ведь дом шестиэтажный, и над нами было еще три квартиры.
     Почему она вдруг смутилась, поглядев на свой голубой атласный халатик?
     Шаги остановились на нашей площадке. В дверь не постучали, но мы услышали голос:
     - Открывай! Я знаю, что ты дома.
     Это был ее отец. За время нашего знакомства он еще ни разу не приезжал в Париж. Я никогда его не видел. По описанию Аннет, он был человеком невеселым, строгим и замкнутым. Овдовев много лет назад, он жил в полном одиночестве, отшельником, без всяких развлечений.
     - Одну минутку, папа!..
     Но переодеться она не успела, а я не догадался надеть пиджак. Аннет отворила дверь, а отец, переступив порог, сразу оглядел меня суровым взглядом из-под густых седых бровей.
     - Твой хозяин? - спросил он у дочери.
     - Да, мсье Жоссе.
     Теперь взгляд его скользнул по столу, остановился на лангусте, выделявшемся на скатерти красным пятном, на бутылке рейнвейна.
     - Значит, мне сказали правду, - пробормотал он, опускаясь на стул.
     Не снимая шляпы, он стал рассматривать меня с ног до головы, с брезгливой гримасой.
     - Наверное, вы держите здесь в шкафу пижаму и комнатные туфли?
     Он не ошибся, и я покраснел. Если бы он заглянул в ванную, то увидел бы там бритву, кисточку для бритья, зубную щетку и зубной порошок.
     Аннет сначала не смела поднять на отца глаза, потом стала за ним наблюдать и заметила, что он как-то тяжело дышит, словно запыхался, поднимаясь по лестнице, и странно покачивается.
     - Папа, ты пьян? - воскликнула она.
     До этого он никогда не пил. Очевидно, он уже днем побывал на улице Коленкур и успел поговорить с консьержкой. А может быть, даже она ему написала?
     И вот, дожидаясь возвращения дочери, он устроился в маленьком баре напротив и оттуда увидел, как мы подъехали.
     Напился он, безусловно, для храбрости. Это был пожилой человек с землистым цветом лица. Одежда висела на нем мешком. Видно, когда-то он был толстым, а может быть, и веселым...
     - Значит, это правда, что...
     Он поочередно оглядел нас, соображая, что бы сказать, чувствуя себя так же неловко, как и мы...
     Наконец, повернувшись ко мне, он спросил одновременно угрожающе и смущенно:
     - Что вы собираетесь делать дальше?..

Глава III

Консьержка, которая хочет, чтобы ее портрет появился в газете

     Всю эту часть допроса Мегрэ свел к двадцати или тридцати репликам, которые были для него опорными точками. Он редко говорил подолгу, без перерыва. Его беседы с доктором Пардоном перемещались паузами, во время которых он медленно затягивался табачным дымом, как бы для того, чтобы дать время словам облечься в форму фразы. Мегрэ знал, что для его друга слова имеют тот же смысл, что и для него, вызывают те же представления.
     - Ситуация настолько банальна, что может служить темой для избитых шуток. Ведь в таком положении только в одном Париже можно найти десятки тысяч человек. Для большинства из них все это оборачивается более или менее благополучно. Если же дело доходит до драмы, то она ограничивается семейной сценой, разрывом, иногда разводом, и жизнь продолжается...
     Человек, стоявший у стола в кабинете Мегрэ, где пахло весной и табаком, изо всех сил боролся за то, чтобы жизнь продолжалась, и время от времени испытующе поглядывал на комиссара, стараясь угадать, осталась ли хоть какая-нибудь надежда.
     Сцена с участием трех персонажей, разыгранная в квартире на улице Коленкур, была и драматической и мерзкой. Именно эту смесь искренности и фальши, трагического и смешного трудно было выразить, даже трудно осознать после того, как все уже свершилось, и Мегрэ понимал, почему так подавлен Жоссе, почему он так тщательно подбирает слова и всегда неудовлетворен теми, которые приходят ему на ум.
     - Я убежден, господин комиссар, что отец Аннет - честный человек. И тем не менее... Он не пьет, я вам уже это говорил... После смерти жены он живет затворником... Похоже, что он беспрерывно растравляет свое горе... Но я не знаю. Это только мое предположение... Быть может, его мучают угрызения совести из-за того, что он не смог создать ей более счастливую жизнь? Вчера, поджидая нас на улице Коленкур, отец Аннет много выпил. Ведь он сидел в баре; это единственное место, откуда можно наблюдать за домом... Взял вина машинально или просто для храбрости, а потом продолжал пить, не отдавая себе отчета... Когда он подошел ко мне, чувствовалось, что он еще владеет собой, но спорить с ним было невозможно. Что я мог ответить на его вопрос? Он повторял без конца, глядя на меня с мрачным видом: "Что вы собираетесь делать дальше?" И хотя еще за несколько минут до этого я ни в чем себя не упрекал, так гордился своей любовью, что готов был рассказывать о ней всем и каждому, я вдруг почувствовал себя виноватым.
     Мы только что начали есть. Как сейчас вижу красного лангуста и красную герань на подоконнике, Аннет, которая придерживала на груди свой халатик и не плакала. Я бормотал с искренним волнением: "Я вас заверяю, мсье Дюше..."
     Он продолжал: "Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что Аннет была чистой девушкой".
     В устах отца эти слова должны были показаться мне комичными, но я не заметил в них ничего смешного. Впрочем, это было не так. Когда мы с ней встретились, Аннет уже не была совсем чистой девушкой и не пыталась притворяться ею. Любопытнее всего, что она лишилась невинности отчасти благодаря своему отцу. У этого одинокого мизантропа была только одна страсть, нечто вроде культа своего ровесника, начальника по службе, которым он восхищался, питая к нему смиренные дружеские чувства. Аннет начала свою трудовую деятельность, работая машинисткой в кабинете этого человека, и Дюше гордился этим так же, как иные отцы гордятся гибелью своих сыновей за родину. Как глупо, правда? Свой первый опыт Аннет получила с этим человеком, впрочем, опыт, не завершенный из-за неполноценности ее партнера. Чтобы стереть в памяти это неприятное воспоминание и избежать повторения таких встреч, она уехала в Париж. У меня не хватило духу рассказать об этом отцу. Я замолчал, подыскивая слова. Мсье Дюше не отставал от меня, повторяя заплетающимся голосом:
     "Вы предупредили свою жену?"... Я без колебаний ответил "да", не подумав о последствиях... "Она согласна на развод?"... Признаюсь, я опять ответил утвердительно.
     Комиссар, пристально глядя на Жоссе, спросил:
     - А вы никогда серьезно не думали о разводе?
     - Не знаю... Ведь вы хотите правды, не так ли? Может быть, эта мысль и приходила мне в голову, но не очень отчетливо... Я был счастлив... У меня было достаточно маленьких радостей, и у меня не хватало мужества, чтобы...
     Он все время старался быть точным, но точность здесь была недостижима, и он начал понимать это.
     - Насколько я понял, вы не стремились к каким-либо переменам в вашем положении?
     - Это сложнее... Ведь и с Кристиной у меня был такой период... Ну, скажем, совсем не похожий на это... Такой период, когда жизнь совсем преображается... Понимаете? Потом мало-помалу, правда стала проступать наружу... Я увидел в ней совсем другую женщину... Но я не сердился на нее... Я понял, что это неизбежно... Я сам виноват, что сразу не сумел разгадать правду. Эта другая женщина, какой Кристина стала в моих глазах, тоже волновала меня, быть может, еще больше. Но она уже не вызывала ни любовных порывов, ни экстаза... Это что-то совсем другое...
     Он провел рукой по лбу жестом, который повторял теперь все чаще.
     - Мне так хотелось, чтобы вы мне поверили! Я так стараюсь, чтобы вы поняли все!.. Аннет совсем не такая, какой была Кристина... Я тоже изменился... Возраст уже не тот... Я был удовлетворен, счастлив тем, что давала мне ее любовь, и не желал для себя ничего лучшего... Вам мои рассуждения, наверное, кажутся эгоистичными, быть может, циничными!..
     - Значит, вы не собирались жениться на Аннет и тем не менее вы сказали отцу...
     - Я точно не помню слов, которые ему говорил... Мне было стыдно перед ним... Я почувствовал себя виноватым... Кроме того, хотелось избежать неприятной сцены... Я поклялся, что люблю Аннет, и это была правда... Я обещал жениться на ней, как только это станет возможным...
     - Вы так и сказали?
     - Кажется, так... Во всяком случае, я говорил так горячо, что Дюше смягчился... Речь шла о времени, которое потребуется для соблюдения формальностей... Чтобы покончить со сценой на улице Коленкур, я хочу вкратце рассказать вам об одной детали, еще более смешной, чем все остальные... В конце концов я настолько вошел в роль зятя, что откупорил бутылку шампанского, которая стояла у нас в холодильнике, и мы чокнулись... Когда я вышел от Аннет, уже стемнело. Я сел за руль и некоторое время ехал куда глаза глядят... Я не мог понять, поступил ли я хорошо или плохо... Мне казалось, что я предал Кристину... Я никогда не был способен убить даже животное... Однажды, когда я был у друзей в деревне, меня заставили зарезать цыпленка, а я не посмел показаться трусом... Все смотрели, как я за это возьмусь... С первого раза я не отважился, на второй раз решился, но у меня было такое ощущение, будто я совершаю смертную казнь... Теперь мне казалось, что я только что сделал нечто похожее. Только потому, что какой-то полупьяный человек разыграл предо мной роль оскорбленного отца, я перечеркнул пятнадцать лет жизни с Кристиной, обещал, поклялся принести ее в жертву... Я остановил машину в первом попавшемся по дороге кабачке и тоже начал пить... Это оказалось возле площади Республики, и я удивился, когда выехал потом на нее...
     Затем я поехал по Елисейским полям... Остановился возле другого бара...
     Там тоже выпил три или четыре рюмки, пытаясь придумать, что я скажу жене... Я составлял фразы, даже произносил их вполголоса. Он посмотрел на Мегрэ, и во взгляде его внезапно появилась мольба.
     - Мне очень неловко... Я понимаю, что это не положено... Но не найдется ли у вас чего-нибудь выпить?.. Я все время сдерживался... Но теперь это становится физически непреодолимым, вы понимаете? Когда много выпьешь накануне...
     Мегрэ подошел к стенному шкафу, взял бутылку коньяку, налил рюмку и подал Жоссе.
     - Спасибо... Мне очень стыдно перед самим собой со вчерашнего вечера, когда я разыграл такую смехотворную сцену... Мне стыдно совсем не по той причине, которую могут вообразить другие... Я не убивал Кристину... У меня никогда и мысли такой не возникало... Ни на одно мгновение... Я перебирал различные выходы из создавшегося положения... Мне приходили в голову самые невероятные варианты... Ведь я тоже напился... Но только не это... Даже если бы у меня и появилось намерение избавиться от нее, я физически не способен был бы это сделать...
     Телефон у Пардонов больше не звонил. Значит, бедный портной был все еще жив, жена по-прежнему ждала, а дети уснули.
     - В эту минуту, - продолжал Мегрэ, - я и подумал, что время еще не упущено.
     Комиссар не стал уточнять, что он имел в виду.
     - Я изо всех сил старался, - продолжал он, - составить собственное мнение, взвешивал все "за" и "против"... Позвонил телефон... Это Жанвье просил меня зайти в комнату инспекторов... Я извинился и вышел...
     Жанвье показал мне номер газеты, выходившей после полудня... На ней еще не высохла типографская краска... Заголовок огромными буквами гласил:
     "ДВОЙНАЯ ЖИЗНЬ АДРИЕНА ЖОССЕ, СКАНДАЛ НА УЛИЦЕ КОЛЕНКУР"
     "А другие газеты тоже пишут о Жоссе?" - "Нет, только эта". - Позвони в редакцию и спроси, откуда они получили этот материал".
     Пока Жанвье пошел к телефону, Мегрэ стал читать статью: "Мы получили возможность дать некоторые сведения относительно личной жизни Адриена Жоссе. Как мы уже сообщали выше, жена Жоссе была убита прошлой ночью в их особняке, в Отейе.
     В то время, как друзья считали эту пару очень любящей, фабрикант медикаментов Жоссе уже около года вел двойную жизнь.
     Будучи любовником своей секретарши, двадцатилетней Аннет Д., он снял ей квартиру на улице Коленкур, каждое утро заезжал за ней на своей роскошной спортивной машине и почти каждый вечер привозил ее домой.
     Два или три раза в неделю Адриен Жоссе обедал у своей любовницы, а зачастую и оставался на ночь.
     Вчера вечером на улице Коленкур произошло драматическое происшествие.
     Отец молодой девушки, почтенный чиновник из Фонтенэ-ле-Конт, неожиданно навестил дочь и застал любовников вместе. Интимные отношения его дочери с Жоссе не могли вызвать у него никаких сомнений.
     Между мужчинами произошло бурное объяснение. К сожалению, мы не смогли повидаться с мсье Д., который сегодня утром покинул столицу.
     Однако совершенно ясно, что события, происшедшие на улице Коленкур, связаны с драмой, разыгравшейся немного позднее в особняке района Отей".
     Жанвье положил трубку.
     - Мне не удалось поговорить с репортером. Его сейчас нет в редакции.
     - Да он, вероятно, здесь, ждет у нас в коридоре вместе с другими репортерами.
     - Возможно. Женщина, которая подошла к телефону, толком ничего мне не сказала... Сначала она говорила, что около двенадцати часов сразу после того, как по радио было объявлено об убийстве, в редакцию кто-то позвонил по телефону... Анонимный звонок... В конце концов я понял, что речь идет о консьержке...
     Еще полчаса назад у Жоссе была возможность защищаться при благоприятных для него обстоятельствах. Ему не предъявляли обвинения.
     Его могли только подозревать, но никаких реальных улик против него не было.
     Комелио у себя в кабинете с нетерпением ожидал результата допроса.
     Однако, как он ни торопился успокоить публику, назвав виновного, он не стал бы принимать решения, идущего вразрез с мнением комиссара.
     А теперь какая-то консьержка, которой захотелось, чтобы ее фотография появилась в газете, смешала все карты.
     Отныне в глазах публики Жоссе будет человеком с двойным дном, и тысячи людей, находившихся в таком же положении, как он, поневоле свяжут это с убийством его жены.
     Это было настолько бесспорно, что, подходя к своему кабинету, Мегрэ уже услышал телефонный звонок. Когда он вошел туда, Лапуэнт успел взять трубку.
     - Он здесь, господин судебный следователь... Передаю ему трубку...
     Конечно, Комелио!
     - Видели газету, Мегрэ? Комиссар ответил довольно сухо:
     - Я это уже знал.
     Жоссе сразу понял, что говорят о нем, и пытался угадать, о чем шла речь.
     - Это вы дали материал в газету? - спросил Комелио. - Вам сообщила консьержка?
     - Нет. Мне рассказал он сам.
     - По собственной воле?
     - Да.
     - Он действительно вчера вечером столкнулся с отцом девушки?
     - Действительно.
     - Не думаете ли вы, что при таком положении...
     - Я не знаю, господин судебный следователь. Ведь допрос продолжается.
     - И продлится еще долго?
     - Вряд ли.
     - Сразу же по окончании поставьте меня в курс дела и не давайте информации прессе до встречи со мной.
     - Обещаю.
     Следовало ли рассказать обо всем Жоссе? Быть может, так было бы честнее? Этот телефонный звонок его явно встревожил.
     - Я полагаю, что судебный следователь... - начал Жоссе.
     - Он ничего не станет предпринимать, пока не встретится со мной...
     Садитесь... Постарайтесь успокоиться... Я должен задать вам еще несколько вопросов...
     - Что-то сейчас произошло, ведь правда?
     - Да.
     - Это для меня плохо?
     - В какой-то мере... Я вам скоро все расскажу... Итак, на чем мы остановились? Да, вы оказались затем в баре на площади Этуаль... Все это будет проверено, и не потому, что вам не доверяют... Так уж полагается... Вы помните название бара?
     - "Селект"... Бармен там Жан... Он меня давно знает...
     - В котором это было часу?
     - Я не смотрел ни на свои часы, ни на стенные часы в баре, но мне кажется, было около половины десятого...
     - Вы ни с кем не разговаривали?
     - Нет. Только с барменом.
     - Вы намекнули ему на ваши неприятности?
     - Нет... Но он и сам понял... Я много пил, а ведь это не в моих привычках... Он мне что-то сказал, вроде: "Вы плохо себя чувствуете, мсье Жоссе?". А я, вероятно, ответил: "Не очень...". Да. Так оно и было.
     И на всякий случай я еще добавил, боясь, как бы меня не сочли пьяницей:
     "Видно, я съел что-нибудь несвежее..."
     - Значит, голова у вас была ясная?
     - Ну, как сказать... Я знал, где нахожусь, что делаю, в каком месте оставил машину... Спустя некоторое время, отъехав от бара, я где-то остановился, заметив красный огонь... Из этого вы можете сделать вывод, что у меня была ясная голова. Но все-таки действительность казалась мне несколько искаженной... Уж тот факт, что я расчувствовался, жалел самого себя... ведь это совсем не в моем характере...
     И все же Жоссе был человек слабый. Все, что он рассказывал, служило тому красноречивым подтверждением... Это можно было определить и по его лицу и по его поведению...
     - Я все время задавал себе вопрос, почему это случилось именно со мной.
     Мне казалось, что я стал жертвой, попал в ловушку. Я даже стал подозревать Аннет. А вдруг это она предупредила отца и нарочно вызвала в Париж, чтобы спровоцировать эту сцену и припереть меня к стенке!..
     Потом наступали минуты, когда я негодовал, думая о Кристине... Теперь все станут утверждать, что своими успехами я обязан только ей, с ее помощью многого добился... Может быть, это и правда... Но откуда узнаешь, как бы сложилась моя судьба при других обстоятельствах?
     Но Кристина ввела меня в общество, которое было мне чуждо, где я никогда не чувствовал себя свободно... Только в своем кабинете я...
     Жоссе покачал головой.
     - Когда хоть немного отдохну, то постараюсь все это как следует обдумать. Кристина меня многому научила. В ней сочеталось и очень хорошее и плохое. Она никогда не была счастливой... Я чуть не добавил, что счастливой она никогда уже не будет... Видите, я никак не могу поверить, что ее нет в живых... Разве это не доказательство, что я невиновен?
     То, что это не было доказательством, Мегрэ уже знал по своему опыту.
     - Вы ушли из "Селекта" и вернулись домой?
     - Да.
     - Что вы собирались делать?
     - Поговорить с Кристиной, все ей рассказать, посоветоваться, как мне поступить.
     - В тот момент вы допускали возможность развода?
     - Это мне казалось простым выходом из положения, но...
     - Что "но"?
     - Я прекрасно понимал, что внушить эту мысль моей жене будет очень трудно... Не зная ее, этого не понять. Даже друзья знали ее весьма односторонне... Конечно, наши отношения теперь были уже не такими, как прежде... Я вам говорил... Мы уже не были любовниками... У нас даже происходили стычки, и тогда мы друг друга ненавидели. И все же, только я один по-настоящему ее понимал, и она это знала... Только со мной она могла быть такой, какой она была на самом деле... Я ее не осуждал...
     Если бы я от нее ушел, ей бы меня не хватало... Она так боялась остаться одна. И поэтому страдала, чувствуя, что стареет... Для нее старость и одиночество были равнозначны. "Пока у меня будут деньги, я всегда смогу найти себе дружков, не так ли?" Говорила она это шутливым тоном, но в действительности думала об этом серьезно. Как же я мог ни с того ни с сего вдруг заявить, что покидаю ее?
     - Однако вы решили это сделать...
     - Да... Не совсем... Не так... Я собирался рассказать ей о сцене на улице Коленкур и попросить совета...
     - Вы часто с ней советовались?
     - Да.
     - И по деловым вопросам?
     - Когда речь шла о делах серьезных - всегда.
     - Вы полагаете, что рассказывали ей о своей связи с Аннет только из чувства порядочности?
     Он задумывался, захваченный врасплох этим вопросом.
     - Я понимаю, что вы хотите сказать... Прежде всего между нами существовала разница в возрасте. Когда я с ней познакомился, я почти не знал Парижа, успе