. Сейчас он только по привычке подмечал детали.
     Больше всего его поразило то, что он увидел перед собой настоящую пышечку, с полными гладкими щеками и пухлым телом. На фотографии в комнате Сент-Илера, где она была изображена в длинном платье принцессы, ее бедра едва просматривались, теперь же они стали широкими, как у крестьянской бабы.
     Был ли этот будуар, куда его провели, ее излюбленным местом? Стены увешаны старинными гобеленами. Паркет сверкал, каждый предмет стоял на своем месте - и, без какой-либо определенной причины, это напомнило Мегрэ монастырь, где он когда-то бывал, навещая одну из своих теток, которая постриглась в монахини.
     - Присаживайтесь, прошу вас.
     Принцесса указала ему на вызолоченное кресло, но Мегрэ предпочел стул, хотя и опасался, что тонкие гнутые ножки не выдержат.
     - Сначала у меня возникла было мысль пойти туда, - призналась она, тоже усаживаясь, - но я тут же сообразила, что его там больше нет. Ведь тело увезли в Институт судебной экспертизы?
     Она не боялась ни слов, ни того, что за ними вставало. Лицо ее было спокойным, она почти улыбалась - и это тоже напоминало о монастыре, об особенной безмятежности сестер, у которых такой вид, будто они далеки от земной юдоли.
     - Я бы хотела взглянуть на него в последний раз.
     Мы к этому еще вернемся. Но прежде всего мне не терпится узнать, страдал ли он. Скажите откровенно.
     - Будьте спокойны, мадам. Граф де Сент-Илер был убит на месте.
     - Он был в кабинете?
     - Да.
     - Сидел за столом?
     - Да. Кажется, правил гранки.
     Она закрыла глаза, словно пытаясь представить эту картину, и Мегрэ настолько осмелел, что тоже задал вопрос:
     - Вы когда-нибудь бывали на улице Сен-Доминик?
     - Один-единственный раз, очень давно; меня впустила Жакетта. Я выбрала такой час, когда его заведомо не было дома. Мне хотелось узнать обстановку его жизни, чтобы в мыслях представлять его дома, в разных комнатах. - Внезапная мысль поразила ее. - Значит, вы не читали письма?
     После недолгих колебаний он предпочел признаться:
     - Я их просмотрел. Правда, не все...
     - Они так и лежат в книжном шкафу в стиле ампир, с золотой решеткой?
     Мегрэ кивнул.
     - Я не сомневалась, что вы их прочтете. Я ни в чем не упрекаю вас. Я понимаю, что это ваш долг.
     - Как вы узнали о его смерти?
     - От невестки. Мой сын Филипп приехал из Нормандии на похороны с женой и детьми. Вернувшись с кладбища, моя невестка просмотрела одну из газет; слуги обычно оставляют их на столике в холле.
     - Вашей невестке известно все?
     Она взглянула на Мегрэ с искренним изумлением.
     Если бы речь шла о другой женщине, он подумал бы, что она играет роль.
     - Известно - что?
     - Ваши отношения с графом де Сент-Илером.
     Улыбнувшись, она стала еще больше походить на монахиню.
     - Разумеется. Как она могла этого не знать? Мы никогда не скрывались. Мы не делали ничего дурного. Арман был очень дорог мне...
     - Ваш сын тоже был с ним знаком?
     - Мой сын тоже все знал, а когда он был еще ребенком, я однажды издалека показала ему Армана. Думаю, это было в Отее...
     - Они никогда не встречались?
     Она ответила, повинуясь собственной логике:
     - А зачем им было встречаться?
     Птицы возились в листве, громко чирикая, и приятная свежесть доносилась из сада.
     - Не выпьете ли чашечку чаю?
     Жена Алена Мазерона на улице Помп предлагала пива. Здесь - чай.
     - Нет, благодарю вас.
     - Расскажите мне все, что вам известно, месье Мегрэ. Видите ли, за пятьдесят лет я привыкла в мыслях всегда быть рядом с ним. Каждый час, каждую минуту я знала, чем он занимается. Я посетила все города, где он жил, пока еще служил послом, и по договоренности с Жакеттой осмотрела все его последующие квартиры. В котором часу он скончался?
     - Насколько мне известно, между одиннадцатью часами и полуночью.
     - Но он еще не собирался ложиться.
     - Откуда вы знаете?
     - Потому что перед тем, как уйти в спальню, он всегда добавлял какое-нибудь словечко к одному из тех писем, которые он писал мне ежедневно. Начинал он его утром, каждый раз с одних и тех же слов: "Добрый день, Изи..." Так он приветствовал бы меня по пробуждении, если бы судьба позволила нам жить вместе. В течение дня он добавлял еще несколько строк, а вечером рассказывал все, что он делал. Заканчивалось письмо тоже всегда одинаково: "Доброй ночи, красавица Изи..." - Она смущенно улыбнулась. - Извините, что повторяю его слова: это, вероятно, звучит смешно. Для него я навсегда осталась двадцатилетней Изабель.
     - Но ведь он видел вас и позже.
     - Да, издалека. И знал, что я превратилась в старуху, но для него настоящее менее реально, чем прошлое.
     Можете ли вы это понять? Ведь для меня он тоже не изменился. А теперь расскажите мне, что произошло.
     Рассказывайте все, не старайтесь меня щадить. В моем возрасте у людей крепкие нервы. Вошел убийца. Кто?
     Каким образом?
     - Кто-то действительно вошел, потому что ни в этой комнате, ни в других не нашли никакого оружия.
     Поскольку Жакетта утверждает, что в девять часов она, как обычно, заперла дверь, набросив задвижку и цепочку, напрашивается вывод, что граф де Сент-Илер сам открыл посетителю. Не знаете ли вы, имел ли он обыкновение принимать гостей по вечерам?
     - Нет, не имел. Выйдя в отставку, он стал педантичен и вел практически неизменный образ жизни. Я могу показать его письма за последние годы... Вы убедитесь, что первые фразы часто повторяются: "Добрый день, Изи. Как обычно, приветствую вас; начинается новый день, и я начинаю свое рутинное, однообразное кружение..."
     Дни его были расписаны по часам, там не было места чему-то непредвиденному.
     Разве если я получу письмо с вечерней почтой... Но нет! Ведь их отправляла Жакетта, по утрам, когда ходила покупать круассаны. Если бы она сегодня опустила письмо в почтовый ящик, то сказала бы мне по телефону...
     - Что вы о ней думаете?
     - Она была очень предана нам, Арману и мне. Когда он в Швейцарии сломал себе руку, она писала мне под его диктовку, а когда, позже, ему сделали операцию, она каждый день писала мне, сообщая о его самочувствии.
     - Вам не кажется, что она ревновала?
     Она вновь улыбнулась; Мегрэ никак не мог привыкнуть к этой улыбке. Он ожидал увидеть более или менее бурные проявления горя, и это безмятежное спокойствие не переставало изумлять его.
     Будто бы смерть в этом мире значила меньше, чем в других местах: Изабель словно освоилась с ней и без страха смотрела в лицо естественному ходу земного существования.
     - Да, она ревновала - так собака ревнует своего хозяина.
     Он не решался задать некоторые вопросы, поднять некоторые темы - и принцесса сама вытаскивала их на свет Божий с обезоруживающей простотой.
     - Если когда-то раньше она и ревновала как-то иначе, то к его любовницам, не ко мне.
     - Вы полагаете, она тоже была его любовницей?
     - Разумеется, была.
     - Он вам об этом писал?
     - Он ничего от меня не скрывал, даже тех постыдных вещей, какие мужчины обычно не поверяют своим женам. Вот что он писал мне, например, несколько лет тому назад: "Жакетта сегодня нервничает. Нужно бы вечерком доставить ей удовольствие..." - Ее, казалось, забавляло изумление Мегрэ. - Вас это удивляет?
     Но ведь это так естественно!
     - И вы тоже не ревновали?
     - К подобным вещам - нет. Я боялась только одного: что он встретит женщину, способную занять мое место в его помыслах. Но рассказывайте дальше, комиссар.
     Значит, об этом посетителе ничего не известно?
     - Известно лишь то, что он стрелял из оружия крупного калибра; возможно, из автоматического пистолета калибра 7,65.
     - Куда попала пуля?
     - В голову. Судебный врач утверждает, что смерть наступила мгновенно. Тело сползло с кресла на ковер.
     И тут убийца выстрелил еще три раза.
     - Но зачем, если Арман был уже мертв?
     - Мы этого не знаем. Был ли убийца вне себя? Может, приступ ярости лишил его хладнокровия? Пока трудно ответить на этот вопрос. На суде убийцу часто обвиняют в особой жестокости, если он, например, в неистовстве нанес жертве множество ударов ножом.
     Но, судя по моему опыту и по опыту моих коллег, так поступают прежде всего очень робкие люди, - может быть, даже, хотя я и не осмеливаюсь это сказать, люди чувствительные. Их охватывает паника, они не могут видеть страданий жертвы и теряют голову...
     - Вы думаете, нечто подобное произошло и здесь?
     - Возможно, речь идет о мести, о ненависти, копившейся годами, - но такое встречается реже.
     Он начинал чувствовать себя свободно с этой старой дамой, которая без страха говорила обо всем и выслушивала любые вести.
     - Потом, такой версии противоречит тот факт, что убийца тотчас же подумал о том, чтобы подобрать гильзы. По всей видимости, они были разбросаны по всей комнате, на порядочном расстоянии друг от друга. Он не забыл ни одной, к тому же нигде не оставил отпечатков пальцев. Я спрашиваю себя вот о чем, особенно после того, как вы рассказали мне о своих отношениях с Жакеттой. Утром, обнаружив труп, она и не подумала позвонить вам и отправилась не в комиссариат полиции, а в министерство иностранных дел.
     - Думаю, я в состоянии это объяснить. После смерти моего мужа телефон звонил не переставая. Едва знакомые люди осведомлялись о дне похорон или выражали соболезнования. Мой сын пришел в ярость и решил отключить телефон.
     - Значит, можно предположить, что Жакетта пыталась связаться с вами?
     - Весьма вероятно. И если она не пришла сама сообщить мне новость, то лишь потому, что, как ей казалось, в день похорон меня будет трудно застать одну.
     - Знаете ли вы врагов графа де Сент-Илера?
     - Ни единого.
     - Писал ли он вам что-нибудь о своем племяннике?
     - Вы встречались с Аленом?
     - Сегодня утром.
     - Что он сказал?
     - Ничего. Он направился к месье Обонне. Оглашение завещания состоится завтра, нотариус свяжется с вами, ибо ваше присутствие обязательно.
     - Я знаю.
     - Вам известны условия завещания?
     - Арман хотел оставить мне мебель и личные вещи, - таким образом, если он уйдет раньше меня, у меня сохранилось бы ощущение, будто я была его женой.
     - Вы примете это наследство?
     - Но ведь такова его воля, не так ли? И моя тоже.
     Если бы он не умер, то по окончании траура я стала бы графиней де Сент-Илер. Мы давно уже решили это.
     - Ваш муж знал об этих планах?
     - Ну конечно.
     - А ваш сын и невестка?
     - Не только они, но и все наши друзья. Повторяю: нам нечего было скрывать. Теперь я буду вынуждена, из-за имени, которое я продолжаю носить, оставаться в этом огромном доме, вместо того чтобы исполнить давнюю мечту и переехать на улицу Сен-Доминик. Но я воссоздам квартиру Армана здесь. Мне недолго осталось жить, но и этот короткий срок я проведу в привычной ему обстановке - так, словно бы я была его вдовой. Вы понимаете?
     Что-то во всем этом раздражало Мегрэ. И все же он был пленен этой необычной женщиной - таких ему до сих пор не приходилось встречать. Привлекала и легенда, которую они с Сент-Илером создали и в которой жили.
     На первый взгляд легенда эта была такой же нелепой, как и детские сказки или назидательные истории в книгах.
     Но здесь, рядом с этой женщиной, Мегрэ с удивлением осознал, что верит всему. Он смотрел на все их глазами, разделял их чувства - точно так же в монастыре тетушки он, преисполнившись благочестия, ходил на цыпочках и говорил вполголоса.
     Но внезапно он взглянул на свою собеседницу другими глазами, глазами человека с набережной Орфевр, и его охватило возмущение.
     Уж не разыгрывают ли его? Уж не сговорились ли между собой все эти люди: Жакетта, Ален Мазерон, его жена, в обтягивающих брючках, Изабель и даже нотариус Обонне?
     У него на руках был покойник, подлинный, непридуманный труп, с пробитым черепом и раскроенным животом. А это предполагало, что существовал и убийца, причем следовало иметь в виду, что первый попавшийся проходимец не смог бы с легкостью проникнуть к бывшему послу и убить его на месте: тот позвал бы на помощь, стал бы защищаться.
     С годами Мегрэ понял: никто не убивает без мотива, более того - без мотива весомого. И даже если в этом случае речь шла о сумасшедшем или сумасшедшей, это был человек из плоти и крови, близко знакомый с жертвой.
     Может быть, безумна недоверчивая, враждебно настроенная Жакетта? А может, сошел с ума Мазерон, которого жена обвиняла в моральной жестокости? А вдруг помешалась сама Изабель?
     Всякий раз, когда в голову Мегрэ закрадывались такие мысли, он забывал о приличиях, задавал бестактные вопросы - только лишь затем, чтобы стряхнуть с себя эту заразительную елейность.
     И всякий раз удивленный, простодушный или даже лукавый взгляд принцессы обезоруживал его и вгонял в краску.
     - В общем, вам не приходит в голову, кому было бы выгодно убить Сент-Илера?
     - О выгоде говорить не приходится. Вам не хуже, чем мне, известны основные статьи завещания.
     - А вдруг Алену Мазерону срочно нужны деньги?
     - Дядя всегда помогал ему в затруднительных обстоятельствах и в любом случае оставил бы ему состояние.
     - Мазерон это знал?
     - Несомненно. По смерти моего мужа мы с Арманом поженились бы, это правда, но я никогда бы не допустила, чтобы моя семья наследовала ему.
     - А Жакетта?
     - Она знала, что ее старость обеспечена.
     - Она также знала, что вы намерены поселиться на улице Сен-Доминик.
     - Она ликовала по этому поводу.
     Что-то во всем этом возмущало Мегрэ. Все это было так неестественно, так не похоже на людей.
     - А ваш сын?
     Удивленная, она ждала, чтобы Мегрэ пояснил свою мысль. Но тот молчал, и принцесса ответила вопросом на вопрос:
     - Какое отношение мой сын может иметь к этому делу?
     - Я не знаю. Я ищу. Все же он наследник имени.
     - Он бы им и оставался, продолжай Арман жить.
     Разумеется! Но не видел ли он унижения в повторном браке матери с Сент-Илером?
     - Вчера вечером ваш сын был дома?
     - Нет. Он с женой и детьми отправился в гостиницу на площади Вандом, где по обыкновению останавливается, когда наезжает в Париж.
     Сдвинув брови, Мегрэ сверлил взглядом стены, словно пытаясь прикинуть, насколько огромен особняк на улице Варенн. Разве мало в нем пустующих комнат, целых анфилад?
     - Вы хотите сказать, что после женитьбы он никогда не жил в этом доме?
     - Начнем с того, что он редко приезжает в Париж, и всегда ненадолго: светская жизнь его приводит в ужас.
     - А его жену?
     - Тоже. Когда они только что поженились, то держали квартиру в этом доме. Затем родился ребенок, потом второй, третий...
     - Сколько у них детей?
     - Шестеро. Старшему двадцать лет, младшему - семь. Возможно, это вас шокирует, но я не могу жить в одном доме с детьми. Ошибкой было бы полагать, что все женщины созданы для материнства. Родив Филиппа, я исполнила свой долг. И я занималась им лишь тогда, когда была обязана это делать. И сейчас, годы спустя, я бы не вынесла криков и беготни в доме. Мой сын это знает. Его жена тоже.
     - И они не обижаются?
     - Они меня принимают такой, какая я есть, со всеми моими недостатками и причудами.
     - Значит, вчера вечером с вами никого не было?
     - Оставались слуги и две монахини, которые читали отходную. Аббат Гож, мой исповедник и старый друг, просидел до десяти часов.
     - Но вы недавно сказали мне, что сын и его семейство сейчас находятся в доме.
     - Они ждут, чтобы попрощаться со мной, - во всяком случае, невестка и внуки. Вы, должно быть, видели во дворе их машину. Они все едут в Нормандию, кроме сына, который завтра должен сопроводить меня к нотариусу.
     - Мог бы я вкратце переговорить с вашим сыном?
     - Почему бы и нет? Я ждала этой просьбы. Я даже думала, что вы захотите встретиться со всей семьей, поэтому и попросила невестку немного отложить отъезд.
     Было это простодушие? Вызов? И если вернуться к теории английского врача, удалось бы какому-нибудь учителю раньше, чем Мегрэ, докопаться до правды?
     Более, чем когда бы то ни было, он чувствовал себя приниженным, обескураженным перед человеческими существами, о которых пытался вынести суждение.
     - Пройдите сюда.
     Она провела его по галерее и с минуту помедлила, держась за ручку двери, из-за которой доносились голоса. Наконец она открыла дверь и без лишних церемоний произнесла:
     - Комиссар Мегрэ...
     Войдя в просторную комнату, комиссар сначала заметил мальчика, который ел пирожное, потом девочку лет десяти, которая что-то шепотом спрашивала у матери.
     Та была высокой полной блондинкой лет сорока, с очень розовой кожей; всем своим обликом она напоминала тех пышных голландок, каких изображают на олеографиях и почтовых открытках.
     Тринадцатилетний мальчуган выглядывал в окно.
     Принцесса называла имена, а Мегрэ запоминал лица, одно за другим; впоследствии они составят цельную картину, как части головоломки.
     - Фредерик, старший...
     Очень высокий юноша, белокурый, как и его мать, слегка поклонился, не подав руки.
     - Он тоже хочет стать дипломатом.
     Здесь были еще девочка пятнадцати лет и мальчик лет двенадцати-тринадцати.
     - Филипп еще не пришел?
     - Он спустился посмотреть, не готова ли машина.
     Создавалось впечатление, будто жизнь остановилась здесь, словно в зале ожидания вокзала.
     - Проходите сюда, месье Мегрэ.
     Они двинулись по другому коридору, в конце которого встретили высокого мужчину, - с тоской во взоре тот смотрел, как они приближаются.
     - Я искала вас, Филипп. Комиссар Мегрэ хотел бы переговорить с вами. Где вам угодно его принять?
     Филипп несколько рассеянно протянул руку, однако, судя по всему, ему было любопытно так близко видеть полицейского.
     - Все равно где. Хоть бы и здесь.
     Он толкнул дверь, и они оказались в кабинете с красной обивкой, где на стенах висели портреты предков.
     - Я оставляю вас, месье Мегрэ; прошу вас, держите меня в курсе всех новостей. Когда тело привезут на улицу Сен-Доминик, пожалуйста, дайте мне знать.
     И принцесса мгновенно исчезла, словно растворилась в воздухе.
     - Вы желали говорить со мной?
     Чей это был кабинет? Скорее всего, ничей: по всему было видно, что тут никто не работал. Филипп де В. указал Мегрэ на стул и протянул портсигар.
     - Благодарю вас.
     - Вы не курите?
     - Только трубку.
     - Я обычно тоже. Но только не в этом доме. Мою мать это приводит в ужас. - В голосе его слышалась скука, может даже нетерпение. - Полагаю, вы хотите поговорить со мной о Сент-Илере?
     - Вам известно, что его убили прошлой ночью?
     - Жена только что сказала мне. Признайтесь, странное совпадение.
     - Вы хотите сказать, что его смерть могла быть как-то связана с кончиной вашего отца?
     - Откуда мне знать? В газете ничего не пишут о подробностях преступления. Полагаю, самоубийство можно исключить?
     - Почему вы спросили? У графа были причины покончить с собой?
     - Я не вижу ни единой, но никогда нельзя угадать, что у человека на уме.
     - Вы его знали?
     - Когда я был ребенком, мать как-то показала мне его. Потом мы встречались в свете.
     - Вы говорили с ним?
     - Никогда.
     - Вы были на него в обиде?
     - С какой стати?
     Он тоже искренне удивлялся подобным вопросам.
     У него тоже был вид честного человека, которому нечего скрывать.
     - Всю свою жизнь мать питала к нему некую мистическую любовь, которой не приходилось стыдиться.
     Мой отец первый улыбался, слыша об этом; даже бывал чуточку растроган.
     - Когда вы приехали из Нормандии?
     - В воскресенье после полудня. На прошлой неделе, после несчастного случая с отцом, я приезжал один, но потом уехал снова, видя, что жизнь его вне опасности. В воскресенье, когда мать позвонила мне и сказала, что он умер от приступа уремии, я был поражен.
     - Вы поехали