убине души понимал ее.
     Потребует ли она выдать ей тело мужа, чтобы достойно похоронить его? Думала ли она об этом до прихода Мегрэ к ней на улицу Коленкур?
     Можно было предположить, что Торранс угадал его мысли, потому что пробурчал:
     - Все равно его придется хоронить...
     - Да...
     - Набегут журналисты, фотографы...
     - Отвезите меня на улицу Маркаде, дом двенадцать.
     - Это в двух шагах отсюда.
     - Знаю. На Монмартре все в двух шагах.
     Это тоже был один из тех парижских кварталов, где люди дольше всего жили на одном месте. Бывали и такие, кто практически никогда не выбирался в город.
     - Поедем к дочери?
     - Да...
     Дом напоминал тот, что стоял на улице Коленкур, только был новее, а лифт - шире.
     - Пойдете один?
     - Да... Не думаю, что задержусь у нее надолго. Судя по приему, оказанному мне ее матерью...
     Он спросил у пожилой консьержки, где живет мадам Делаво.
     - Третий, квартира справа... Она вернулась с детьми всего с четверть часа назад...
     - Ее муж приходит домой обедать?
     - Нет. У него на это нет времени. Он занимает высокий пост - заведующий отделом в универмаге "Бон-Марше"...
     Мегрэ поднялся на третий этаж и позвонил в дверь справа, из-за которой доносились детские голоса. Квартира была светлой и в этот час буквально залита солнцем.
     Молодая женщина, открывшая дверь, настороженно посмотрела на него.
     - Вы, случайно, не комиссар Мегрэ?
     - Да.
     - Кто вам дал мой адрес?
     - Ваша мать, у которой я только что побывал.
     - И она согласилась впустить вас в дом?
     - Да. Она ведь не совершила никакого преступления, верно?
     - Конечно не совершила, но она ненавидит разговоры о прошлом.
     - И тем не менее держит фотографию вашего отца на камине.
     На полу двое детей занимались с игрушечной железной дорогой.
     - Не понимаю, почему вы повесили трубку, хотя мне нужно было задать вам много вопросов.
     - Не хочу, чтобы в квартале на меня стали показывать пальцем.
     - А что люди думают о вашем отце?
     - Что он умер двадцать лет назад, а моя мать - вдова.
     - Полагаю, она пойдет на опознание тела и попросит обеспечить ему пристойные похороны.
     - Я об этом не думала.
     - Не хотите же вы обе, чтобы его закопали в общей могиле?
     - Повторяю вам: я об этом не думала.
     - Вы хорошо помните отца?
     - Очень хорошо. Не забывайте, когда он ушел, мне уже исполнилось восемь.
     - Что он был за человек?
     - Красивый мужчина, очень сильный, почти всегда веселый. Мы часто ходили с ним вдвоем гулять. Он покупал мне мороженое и позволял делать все, что захочется.
     - А ваша мать?
     - Мама была более строгой. Все время боялась, как бы я не испачкалась...
     - Как вы узнали, что ваш отец больше не вернется?
     Получили от него письмо?
     - Если он и прислал письмо, мама об этом мне никогда не рассказывала... Но я не думаю, что он ей написал... Мы ничего не знали... Мама все время ждала его и каждый день ходила в мастерскую на улицу Лепик посмотреть, не вернулся ли он...
     - В последнее время вы ничего не заметили?
     - Нет. А мама вам ничего не сказала?
     - Я вытянул из нее только несколько односложных ответов. Как вы думаете, ей есть что сказать?
     - Не знаю. Я никогда ее не спрашивала, но мне кажется, что она всегда что-то от меня скрывала.
     - Теперь вы уже не маленькая девочка и я могу вас спросить, не слышали ли вы, чтобы у вашего отца была любовница...
     Она покраснела:
     - Странно. Я об этом тоже думала... Но, учитывая, какую жизнь он вел, это кажется невероятным. Он никогда не бросил бы нас ради другой женщины или же сделал бы это открыто...
     - У него были друзья?
     - Я про таковых не знаю. К нам в дом никогда никто не ходил. Он был не из тех мужчин, что по вечерам играют в карты в соседнем кафе.
     - Ваша мать и отец не ссорились?
     - Я никогда не видела, чтобы они ссорились.
     - У вас нет никаких соображений насчет причины, по которой он стал клошаром?
     - Ни малейшего. И до вчерашнего дня ни за что бы в это не поверила.
     - Он был католик?
     - Нет. Он не исповедовал вообще никакой религии и меня к ней не приучил. Хотя атеистом он тоже не был.
     Он был равнодушен к этой теме, вот и все.
     - Вы тоже?
     - Да.
     - А ваша мать?
     - В юности она была набожна, но к моменту замужества уже нет. Как бы то ни было, они венчались в церкви, очевидно, это была дань традиции...
     - Вы часто навещаете мать?
     - Нет. Это она приходит ко мне почти каждое воскресенье, чтобы повидать внуков.
     - Она приносит им сладости?
     - Это не в ее стиле.
     - Играет с ними?
     - Нет. Напряженно сидит на стуле, потому что никогда не соглашается сесть в кресло, и смотрит, как они играют. Иногда мы с мужем пользуемся этим, чтобы сходить в кино...
     - Благодарю вас. Вам больше нечего мне сказать?
     - Нет. Я не хотела бы встречаться с журналистами и фотографами...
     - Я сделаю все возможное, но, когда ваша мать поедет опознавать тело, трудно будет помешать газетам написать об этом...
     - Все-таки постарайтесь, ладно? - И, когда он уже взялся за дверную ручку, добавила:
     - Можно его увидеть?
     - Да...
     - Мне бы этого очень хотелось.
     В отличие от матери она не очерствела душой. Очевидно, была из тех дочерей, что обожают своих отцов.

Глава 3

     В половине третьего Мегрэ постучал в дверь кабинета следователя. В длинном коридоре на скамейках сидели, ожидая вызова, люди, некоторые между двумя конвоирами, кое-кто в наручниках. Царила монастырская тишина.
     - Входите...
     Кабинет следователя Кассюра находился в еще не перестроенной части здания, и у каждого, кто входил сюда, создавалось впечатление, что он попал в один из романов Бальзака. Письменный стол, покрашенный, как в старых школах, черным, был обшарпанным, папки с делами лежали стопками даже на полу в углу. Несмотря на то что секретарь не носил нарукавников, он тоже выглядел пришельцем из прошлого века.
     - Садитесь, Мегрэ...
     Кассюру было не более тридцати, и в прежние времена было бы немыслимо, чтобы он в таком возрасте получил пост в Париже.
     Обычно Мегрэ настороженно относился к молодым следователям, напичканным преподанной им в университетах теорией, которую они горели желанием реализовать на практике. Внешне Кассюр был на них похож - высокий, стройный и гибкий, всегда безукоризненно одетый, все еще чем-то напоминавший школьника.
     - Полагаю, вы просили меня принять вас потому, что у вас есть новости...
     - Да, я хотел ознакомить вас с материалами расследования...
     - Обычно полиция оттягивает контакт со мной до последнего момента, если, конечно, им не понадобится ордер на арест... - Он улыбался с какой-то ноткой ностальгии. - У вас, Мегрэ, репутация полицейского, который повсюду ходит сам, выезжает на место происшествия, расспрашивает консьержек в их комнатках, ремесленников в мастерских, домохозяек на кухнях или в столовых...
     - Это верно.
     - Нам это непозволительно. Традиция вынуждает нас сидеть в кабинете, если только не требуется выезд оперативно-следственной группы на место происшествия, но тогда мы теряемся среди прочих специалистов, так что это превращается в простую формальность. Из газет я узнал, что фамилия вашего клошара Вивьен и что когда-то он был краснодеревщиком...
     - Совершенно верно.
     - У вас есть догадки относительно причины, по которой он покинул семью, мастерскую и стал клошаром?
     - Я разговаривал с его женой и дочерью. Ни та ни другая не смогли ответить на этот вопрос. Мне известен подобный случай: в Лондоне один известный банкир исчез точно таким же образом.
     - И когда он исчез?
     - В сорок пятом.
     - Любовница, вторая семья?
     - До сих пор это выяснить не удалось. Мои люди прочесывают квартал. Поиски осложняет то, что обращаться мы можем только к немолодым людям. Сегодня утром я допросил многих ремесленников, торговцев и мелких рантье из того района. Безрезультатно. Это было в бистро, где Вивьен каждое утро пил кофе. Его помнят, но ничего о нем не знают, поскольку он ни с кем не сближался...
     - Странно, что двадцать лет спустя кто-то вдруг решил его убить...
     - Потому-то я и копаюсь в его прошлом. Если отбросить версию о маньяке или психопате, решившем застрелить первого попавшегося клошара, но это маловероятно...
     - Что собой представляет его жена?
     - Неприятная особа. Правда, у нее была тяжелая жизнь. Однажды утром она осталась одна, с восьмилетней дочерью, без средств к существованию. К счастью, она умела шить. Начала обшивать соседок, потом немного расширила клиентуру...
     - Она не переехала?
     - Нет. Живет в том же самом доме на улице Коленкур, в котором жила с мужем. Только сменила этаж - перебралась в квартиру поменьше и подешевле. Женщина без возраста и смысла в жизни. Взгляд уставлен в одну точку, глаза выцветшие, какие бывают у людей, которые много страдали...
     - Ей ничего не известно об уходе мужа?
     - Я сумел из нее вытянуть всего несколько слов.
     Если она что-либо знает, то оставит при себе, ни за что не изменит решение...
     - А дочь?
     - Ей сейчас двадцать восемь. Замужем за заведующим отделом в "Бон-Марше". Она чуть разговорчивее, чем мать, держится настороженно. У нее двое детей - девочка шести лет и мальчик четырех.
     - Отношения с матерью у нее хорошие?
     - Более или менее. Они видятся почти каждое воскресенье из-за детей, но, думаю, особо теплых чувств между ними нет. Одетт, это дочь, боготворила отца и до сих пор ревниво сохраняет его культ. Думаю, сегодня днем или завтра утром они пойдут в Институт судебной медицины на опознание тела...
     - Вместе?
     - Меня бы это удивило. Они пойдут порознь. Я сказал и той и другой, что они могут заняться похоронами.
     Обе очень боятся журналистов и фотографов... Если вы со мной согласны, я все устрою так, чтобы не предавать огласке этот аспект дела...
     - Разумеется. Я понимаю этих женщин. У вас до сих пор нет никаких соображений насчет того, кто мог совершить это убийство?
     - До сих пор не появилось никакого следа. Думаю, что такого одинокого человека мне не доводилось встречать за все время работы в полиции. Он не только жил один в заброшенном доме, где нет воды и электричества, но и неизвестно чем занимался.
     - Что говорит медэксперт? Вивьен был здоров?
     - Великолепное здоровье. Выглядел он лет на шестьдесят пять, но по документам ему было всего пятьдесят пять, и все его внутренние органы в отличном состоянии...
     - Благодарю вас, что держите меня в курсе. Если я правильно понимаю, существует вероятность, что расследование затянется...
     - Если не произойдет счастливый случай, не сработает фактор везения... Например, если бы мадам Вивьен нарушила свое молчание, думаю, мы многое бы узнали.
     Мегрэ вернулся к себе в кабинет и попросил соединить его с Институтом судебной медицины.
     - Алло!.. Не могли бы вы мне сказать, приходила ли некая мадам Вивьен опознать тело своего мужа?
     - Она ушла с полчаса назад.
     - Нет никаких сомнений, что это он?
     - Она его сразу узнала.
     - Плакала?
     - Нет. Немного постояла неподвижно, глядя на него. Спросила меня, когда сможет заняться организацией похорон, я посоветовал ей обратиться к вам. Доктору Лагодинеку тело больше не нужно. Он вытянул из него все, что мог.
     - Благодарю вас. Очевидно, сегодня к вам зайдет также и молодая женщина. Это дочь...
     - Я буду в ее распоряжении...
     Мегрэ открыл дверь в кабинет инспекторов и окликнул Торранса.
     - Ничего нового?
     - Как вы и велели, шесть человек обходят район улиц Лепик и Коленкур, опрашивая посетителей баров и кафе, а также простых прохожих пожилого возраста, которые могли знать Вивьена до его исчезновения...
     Не было никаких доказательств, что он стал клошаром на следующий же день после ухода из дома и мастерской. Он вполне мог переехать в другой квартал или даже прожить несколько лет в провинции.
     Не имея возможности прочесать всю Францию, Мегрэ уцепился за Монмартр, сам толком не зная почему.
     Чуть позднее он позвонил мадам Вивьен, чей номер нашел в телефонной книге. Она уже вернулась домой и ответила на звонок как человек, всегда ждущий плохих новостей и постоянно к ним готовый.
     - Алло... Кто у аппарата?..
     - Мегрэ... Мне стало известно, что вы ходили на опознание тела... Это действительно ваш муж?
     Она сухо проронила "да".
     - Он сильно изменился за двадцать лет?
     - Как и любой другой изменился бы.
     - Я только что от следователя. Упомянул о похоронах. Он разрешил выдать вам тело, чтобы всем занимались вы. Также он согласен, чтобы прессу не информировали, насколько это возможно.
     - Спасибо.
     - Полагаю, вы не хотите привозить тело на улицу Коленкур?
     - Разумеется.
     - Когда вы собираетесь его хоронить?
     - Послезавтра. Я ждала известий от вас, чтобы вызвать агента похоронного бюро.
     - У вас есть участок на каком-нибудь парижском кладбище?
     - Нет. Мои родители были людьми небогатыми.
     - В таком случае погребение, по всей вероятности, пройдет на кладбище Иври.
     - Там уже лежит моя мать.
     - Вы не связывались с дочерью?
     - Пока нет.
     - Я попрошу вас сообщить мне точный час похорон...
     - Собираетесь прийти?
     В этом вопросе не было ни малейшего намека на любезность.
     - Не бойтесь. Вы меня не заметите...
     - Если только за вами не увяжутся журналисты.
     - Я сделаю так, чтобы этого не случилось.
     - Я ведь не смогу вам помешать, верно?
     Ее голос был горьким. Горьким вот уже двадцать лет.
     Или таков ее характер? Была ли она такой в те времена, когда жила с мужем?
     Мегрэ задавал себе все возможные и вообразимые вопросы, включая те, что могли бы. показаться смехотворно-нелепыми. Он безуспешно пытался реконструировать у себя в голове личность Марселя Вивьена, самого одинокого из одиноких.
     Большинство людей, какими бы сильными они ни были, нуждаются в человеческом общении. Он - нет.
     Поселился в большом пустом доме, который в любой момент могли снести, и собирал в своей комнате самые бесполезные и самые невероятные предметы.
     Другие клошары знали его только в лицо. Некоторые пытались заговорить с ним, но он шел мимо не отвечая.
     У месье Жозефа, куда два-три раза в неделю ходил заработать свою пятифранковую монетку, он тоже не разговаривал, просто смотрел в одну точку в зеркало напротив.
     - Похороны состоятся послезавтра, - сообщил Мегрэ Торрансу. - Я пообещал сделать все возможное и невозможное, чтобы об этом не писали в прессе.
     - Некоторые журналисты звонят по три раза в день.
     - Надо им отвечать, что нет ничего нового.
     - Что я и делаю, остальные инспектора, когда меня нет в кабинете, тоже. Они недовольны и уверены: от них что-то скрывают...
     А вдруг какой-нибудь слишком шустрый репортер раскопает то, что сумел раскопать Мегрэ?
     Назавтра оперативники уголовной полиции продолжили показывать фотографии Марселя Вивьена и задавать вопросы, на которые не получали положительных ответов.
     Мегрэ позвонил Одетт Делаво. Она также опознала отца.
     - Вы знаете, когда состоятся похороны?
     - Мать вам разве не сказала?
     - Когда я разговаривала с ней в последний раз, она еще не видела агента похоронного бюро.
     - Похороны состоятся завтра в девять утра.
     - Отпевание будет?
     - Нет. Мы не станем отпевать его в церкви. За катафалком пойдут только моя мать, мой муж и я...
     Какая жалость, что Мегрэ пришлось пообещать не ставить в известность прессу. Возможно, как это часто случается, убийца пришел бы к Институту судебной медицины или на кладбище?
     Был ли он знаком с Вивьеном двадцать лет назад?
     Этому нет никаких доказательств. Клошар вполне мог вызвать чью-то ненависть много позже. Может, такого же клошара, решившего, что он прячет сбережения в своей комнате? Вряд ли. Клошары, за редким исключением, не имеют огнестрельного оружия. И уж тем более пистолетов 32-го калибра.
     Но сколько всего могло произойти за двадцать лет?
     И все же Мегрэ постоянно возвращался мыслями к исчезновению Вивьена, к дню, когда он, как обычно, ушел утром из дому, но так и не вошел в свою мастерскую на улице Лепик.
     Не в женщине ли кроется причина? В таком случае почему он ее потом бросил и стал клошаром? Среди писем, пришедших в уголовную полицию после опубликования в газетах фотографий и статей об убийстве, ни в одном не упоминалось о неизвестной женщине в жизни Вивьена.
     Сегодня вечером, чтобы не пережевывать без конца одну и ту же проблему, уже начинавшую его раздражать, Мегрэ посмотрел по телевизору вестерн. Помыв посуду, мадам Мегрэ села рядом с ним, деликатно не донимая расспросами.
     - Завтра утром разбуди меня на полчаса раньше, чем обычно.
     Она не спросила почему. Он сам добавил:
     - Иду на похороны.
     Она поняла, о чьих похоронах шла речь, и принесла ему первую чашку кофе в семь часов.
     Он попросил Торранса заехать за ним в половине восьмого на оперативной машине. Торранс приехал вовремя.
     - Полагаю, сначала мы поедем в Институт судебной медицины?
     - Да.
     Автомобиль-катафалк уже стоял у тротуара, как и еще одна машина, предоставленная похоронным бюро.
     В ней сидели две женщины и муж Одетт. Торранс затормозил достаточно далеко, чтобы их не заметили. Ни журналистов, ни фотографов не было. Четверо мужчин вынесли гроб, выглядевший очень тяжелым. Через несколько минут кортеж двинулся к Иври.
     Со вчерашнего дня небо затянуло тучами, стало не так жарко. Метеопрогнозы обещали к вечеру дожди на западе страны и в Париже.
     Торранс держался на значительном расстоянии от машины, в которой ехали родственники. Мегрэ молча курил трубку, глядя перед собой, и невозможно было угадать, о чем он думает.
     Торранс не нарушал его молчания, что было для него, самого разговорчивого инспектора во всей уголовке, совсем непростым делом.
     Катафалк проехал примерно половину кладбища и наконец остановился перед свежевырытой могилой на новом участке, где было еще много свободных мест.
     Мегрэ и его спутник держались больше чем в сотне метров сзади. Мадам Вивьен, ее дочь и Делаво неподвижно стояли на краю могилы, пока в нее опускали гроб. Обе женщины держали в руке по букету цветов.
     Вдове протянули лопату, чтобы та бросила на гроб первую горсть земли, но, к удивлению Мегрэ, она покачала головой и лишь бросила в могилу цветы. Одетт поступила так же, и первую горсть земли в конце концов бросил Делаво.
     Он никогда не знал Марселя Вивьена, был слишком молод. Мегрэ дал ему лет тридцать. Одет в черный костюм, очевидно, тот же, в котором работал в универмаге.
     Довольно красивый парень, с почти черными усами и волосами.
     Все закончилось. Церемония, если в данном случае можно говорить о церемонии, продолжалась всего несколько минут. Машина, выделенная для родственников, тронулась с места. Мегрэ осмотрел окрестности и не заметил ни одной подозрительной фигуры. Теперь, когда клошар был похоронен, комиссару казалось, что истина отодвинулась еще дальше.
     Он был в неважном настроении и продолжал молчать, словно по-прежнему пережевывал стоящую перед ним проблему. Убить Марселя Вивьена и даже не выпотрошить матрас, где бедняки обычно прячут свои деньги!
     Мегрэ невольно возвращался на двадцать лет назад, почему и послал шесть инспекторов на Монмартр.
     Приехав в уголовную полицию, он получил приятный сюрприз. Один из шестерых ждал его, очень возбужденный.
     - Что нашли?
     - Какого числа исчез Вивьен?
     - Двадцать третьего декабря...
     - И с тех пор его никто больше не видел?
     - Совершенно верно.
     - Он купил дочке рождественский подарок?
     - Я не подумал спросить об этом его жену.
     - Вы знаете "Сирано", пивную на площади Бланш?
     - Да.
     - Один из гарсонов, которому лет шестьдесят, о