ьной миссией в  Сабль,
но у вас в ранге гостя.
   - Я в вашем распоряжении.
   Он отстегнул цепочку, страховавшую вход.
   - До скорой встречи, доктор.
   - Как пожелаете.
   Он, несколько поколебавшись,  протянул  Мегрэ  руку,  когда  тот  уже
ступал на порог, и комиссар ее пожал.
   А вот этот прокурорский сделал вид, что не замечает  протянутой  руки
гостя.
   - Прощайте, месье следователь. Сообщаю вам по случаю,  для  помощи  в
расследовании, что малышка Люсиль  Дюфье  вчера  около  половины  пятого
выходила из спальни мадам Беллами.
   - Я знаю.
   Мегрэ, который уже стоял на тротуаре, живо обернулся.
   - Мой друг Филипп сказал мне об этом как раз перед вашим приходом!
   Улочка оказалась пустынна, и видны были только запертые двери  гаража
доктора, голые стены и небольшое побеленное известкой здание с  комнатой
ожидания на первом этаже и кабинетом для консультаций на втором.
   На медной табличке значилось имя доктора Беллами, а также дни и  часы
его консультаций. Отдельная надпись для клиентов гласила,  что  войти  в
приемную можно, нажав кнопку звонка.

Глава 7

   Улочка, располагающаяся по краю города и полей, приняла свой  обычный
вид.  Иногда  у  порога  на  стуле  можно   было   увидеть   пенсионера,
покуривающего трубку. Время от времени из какого-нибудь  окна  доносился
женский голос, зовущий ребенка. Посреди улицы мальчишки  гоняли  мяч,  а
чуть в стороне какой-то малыш в голубой рубашонке  и  без  штанов  сидел
голым задом на краю тротуара.
   Дверь в домик Дюфье закрыта. Их наконец оставили в  покое,  и  только
один Мегрэ собирался сейчас побеспокоить.
   Сказанное следователем ошеломило  его.  Получилось  так,  что  доктор
Беллами опередил его,  первым  сообщив  о  визите  малышки.  Как  же  он
объяснил ее присутствие в спальне своей жены?
   Мегрэ постучал, услышал, как скрипнул стул, и дверь открылась.  Перед
ним оказалась та самая толстая старая женщина, которую он  видел  утром.
Узнала ли она его?
   Может быть, за день, уже  ответив  на  вопросы  стольким  людям,  она
посчитала, что одним больше, одним меньше ничего не значит.
   Приложив палец к губам, только шепнула:
   - Тсс! Она спит.
   Мегрэ вошел, снял шляпу и взглянул на  дверь  спальни,  которая  была
приоткрыта. Наверное, это для того, чтобы услышать,  если  мадам  Дюфье,
которой врач дал снотворное, вдруг проснется и позовет.
   Почему на комиссара неожиданно повеяло зимой,  хотя  на  дворе  стоял
август? Может быть,  так  всегда  бывает  в  маленьких  домишках.  Стоял
полусумрак, было темновато, как  в  предвечерние  часы.  В  плите  горел
огонь. Там варился  суп,  распространяя  луковый  запах.  Наверное,  эта
плита, конфорка которой раскалилась докрасна, и заставляла  вспомнить  о
зиме.
   Месье Дюфье в расстегнутой рубахе сидел в кресле, откинув  голову  на
спинку и дремал, полураскрыв рот.
   И как это старуха сумела все здесь прибрать и вымыть  после  хождения
стольких людей взад-вперед? Теперь домик внутри сверкал чистотой  и  пах
мылом. Старая женщина  взяла  в  руки  вязанье,  сделав  это  совершенно
машинально. Такие, как она, просто не могут жить без какого-либо дела.
   Мегрэ придвинул себе стул к плите.  Он  понимал,  что  для  некоторых
людей плита заменяет компанию. Помолчав, негромко спросил:
   - Вы член семьи?
   - Дети зовут меня тетушкой, - ответила  она,  не  переставая  считать
петли вязанья. - Но я не родственница. Просто живу двумя домами  дальше.
Я приходила, когда Марта рожала. У меня же она оставляла малышку,  когда
нужно было куда-нибудь выйти. Здоровьем она не отличается.
   - Вы знаете, почему она ходила к доктору Беллами?
   Я имею в виду вчерашний визит к нему Люсиль.
   - Она ходила к доктору? Родители мне ничего об этом  не  говорили.  А
сами вы не спрашивали? Подождите...  Ведь  они  что-то  говорили  мне  о
деньгах, которые нашли в коробке вместе с лотерейными билетами...
   Они должны быть здесь... Сходите сами в комнату.
   Мои старые ноги побаливают. Откройте шкаф. Когда все здесь разошлись,
я навела порядок, разложила по местам. Справа в глубине  лежит  жестяная
коробка.
   Тела в спальне уже не  было.  Как  и  Лили  Годро,  маленькую  Люсиль
увезли, чтобы подвергнуть унижению вскрытия.
   Мегрэ последовал указаниям старухи. Под одеждой,  которую  инспекторы
тщательно исследовали,  он  обнаружил  старую  коробку  из-под  печенья,
которую и принес на кухню.
   Женщина смотрела, как он снимал крышку, как пересчитывал  банкноты  и
монеты. Возможно, от звона  монет  Дюфье  приоткрыл  глаза,  но,  увидев
незнакомое лицо, предпочел их снова закрыть.
   В коробке лежало двести тридцать пять франков, а также сброшюрованные
книжечки билетов лотереи в пользу школьных касс. Один билет  стоил  один
франк, а в книжечке их было по двадцать пять штук. Большинство  продано,
а на листке, вырванном  из  школьной  тетради,  записаны  имена  жителей
квартала. Люсиль записала их карандашом.
   "Малтер: одна книжечка.
   Жонген: одна книжечка.
   Матис: одна книжечка.
   Беллами: одна книжечка".
   Первые три фамилии принадлежали городским торговцам.
   У доктора опять было обезоруживающее по  своей  простоте  объяснение.
Ему достаточно было сказать следователю, который, впрочем, его  и  ни  о
чем не спрашивал:
   "Действительно, моя жена приняла эту девочку, которая  пришла  к  ней
вчера во второй половине дня, чтобы продать лотерейные билеты".
   Для Мегрэ, конечно, такого объяснения было бы недостаточно, поскольку
он уже знал, что мадам Беллами ждала девочку. Знал он и то,  что  Люсиль
уже приходила к ней раньше и что на  этот  раз  даже  сказала  свое  имя
Франсису.
   Он сложил билеты и деньги в коробку и убрал ее обратно в шкаф.
   - А не известно ли вам, мадам, как зовут ее учительницу?
   - Мадам Жадэн. Живет неподалеку от кладбища. Новенький домик, который
вы сразу узнаете по фасаду, выкрашенному в желтый цвет. Те господа,  что
здесь были, переписали имена с листка. Они  тоже  собирались  сходить  к
мадам Жадэн.
   - Они расспрашивали об Эмиле?
   - А вы разве не вместе с ними работаете?
   Он постарался обойти вопрос.
   - Я принадлежу к другой службе.
   - Они меня только спросили, где сейчас парень, а когда я им ответила,
что он должен быть в Париже, захотели получить его тамошний адрес.  Я  и
показала им почтовую открытку.
   - А письмо?
   - О нем они не спрашивали.
   - Можете мне его показать?
   - Возьмите, оно в буфете, в ящике справа.
   Жерар Дюфье в своем полусне, должно быть,  слышал  их  разговор,  как
смутный и далекий гул. Время от времени он шевелился, но слишком  устал,
чтобы проснуться и встать.
   Ящик справа в буфете использовался как домашний  хозяйственный  сейф.
Там лежали старые письма, счета,  фотографии,  потертый  портфельчик,  в
котором хранились официальные бумаги, военный билет Дюфье, свидетельство
о браке и о рождении.
   - Письмо лежит сверху, - подсказала толстая женщина.
   Из  открытого  ящика  пахло  чем-то  пресным.  Сюда  скоро  добавятся
сувениры Люсиль и ее свидетельство о смерти.
   - Вы позволите мне прочесть?
   Она взглянула на спящего мужчину:
   - Не стоит его будить, он очень устал...
   Письмо было написано на  бланке,  где  вверху  типографским  способом
напечатано: "Городская типография.
   Ларю и Жорже". Каждое  утро  Мегрэ  проходил  мимо  этого  заведения,
направляясь из Рембле в порт.
   Письмо начиналось так:
   "Моя дорогая, маленькая мамочка..."
   Почерк был твердым и четким.
   "Ты и представить не можешь, сколько я передумал,  прежде  чем  решил
написать тебе это письмо, которое тебя очень расстроит.  Но  прошу  тебя
читать его медленно и спокойно, сидя перед огнем на своем обычном месте.
   Я очень хорошо тебя представляю. Знаю, что ты будешь плакать  и  даже
снимать свои очки, чтобы протереть их.
   И тем не менее,  мама,  ты  знаешь,  что  подобное  рано  или  поздно
случается со всеми родителями. Я много размышлял над этим. Пытался найти
что-нибудь подходящее в книгах и решил в конце  концов,  что  это  закон
природы.
   Я не чудовище и  не  больший  эгоист,  чем  другие.  И  совсем  я  не
бесчувственный.
   Но, мамочка, мне хочется жить по-своему.
   Сможешь ли ты понять, ты, которая существовала, жертвуя  для  других,
для своего мужа, для детей? Ты помогала любому, кто в этом нуждался.
   Мне нужна другая жизнь, и в этом  до  некоторой  степени  твоя  вина.
Именно  ты  породила  во  мне  первые  амбиции,  стремясь  дать  хорошее
образование. Вместо  того  чтобы  отдать  меня  овладевать  каким-нибудь
ремеслом, как делают с мальчиками в нашей среде, ты  захотела,  чтобы  я
продолжал учиться, и была горда, видя, как я выигрываю все призы.
   Теперь  слишком  поздно  возвращаться  назад.  Я  задыхаюсь  в  нашем
маленьком городишке, где для такого парня, как я, будущего нет.
   Когда я пришел работать в типографию "Ларю и Жорже", ты  решила,  что
моя жизнь обеспечена, а мне было больно видеть, как ты этому радуешься.
   "Вот ты и при деле", - внушала ты мне.
   Я  же,  как  ты  теперь  понимаешь,  нацеливался  совсем  на   другое
существование.
   Когда мне доверили писать малюсенькие заметки в газету, ты  ходила  и
гордо показывала их соседям. А когда, наконец,  одна  газета  в  Париже,
издатель которой не знал,  что  я  столь  молод,  назначила  меня  своим
корреспондентом в Сабль, ты вообще не могла прийти в себя от радости.
   Ты представляла, что  я  женюсь  в  нашем  городишке  и  заведу  себе
маленький розовый домик в новом квартале.
   Все это теперь причиняет мне боль, и я не нахожу больше  слов,  чтобы
рассказать тебе, на что я решился.
   Через несколько часов, моя бедная мамочка, я  уже  уеду.  У  меня  не
хватило мужества поговорить об этом с тобой и с отцом. Он все же, как  я
полагаю, поймет меня, поскольку, прежде  чем  потерял  руку,  тоже  имел
амбиции.
   Итак, этим вечером я сяду в поезд, идущий в Париж.
   Благодаря связям в газете я нашел себе довольно скромное местечко, но
надеюсь на успех.  Я  никому  ничего  не  сказал  об  этом,  даже  своим
хозяевам. Но ничего не бойся. Дела свои я  оставляю  в  полном  порядке.
Единственно, кто немного знает, так это Люсиль, поскольку мне нужно было
иметь хотя бы одно доверенное лицо. Она хорошая девочка,  и  ты  целиком
можешь на нее положиться.  Она  очень  любит  вас  обоих,  и  с  нею  вы
мало-помалу забудете о моем отсутствии.
   Я хотел бы тебя, по меньшей мере, расцеловать перед отъездом. И  даже
пытался это сделать, а ты все спрашивала меня, почему я тебя так  крепко
обнимаю.
   Я не сказал до свидания, поскольку просто не хватило мужества.
   За последние несколько месяцев я сильно повзрослел. Вы  же  этого  не
заметили. Родители всегда смотрят на взрослых сыновей как на детей  даже
тогда, когда те становятся мужчинами. Я попытаюсь, говорил я отцу, вести
себя как мужчина. И если этого не произойдет, то станет доказательством,
что жизнь слишком сложна.
   Напишу вам, когда будут новости. Сообщу тебе адрес,  по  которому  ты
сможешь мне написать. А  это  письмо  получишь  завтра  утром,  до  того
беспокоиться обо мне не  станешь,  поскольку  я  предупредил,  что  буду
работать всю ночь у своих хозяев.
   Письмо опущу этим вечером на вокзале, когда будет отходить  последний
поезд. Билет у меня есть.
   Испытаю свой шанс, мама, как и многие другие это делали  до  меня.  Я
слышал от тебя, что ты осуждала людей, которые поступают так. Поверь  же
мне, если я буду утверждать, что так лучше всего.
   Пожелай мне удачи, несмотря ни на что. Иногда молись за своего  сына,
который идет навстречу судьбе.
   Не буди отца.  Пусть  он  хорошо  выспится,  прежде  чем  узнает  эту
новость. Я знаю, что  ты  человек  более  слабый  и  постоянно  болеешь.
Подозреваю, что уже несколько месяцев у тебя побаливает сердце. Но  хочу
надеяться, что ты будешь гордиться мною.
   До свидания, моя милая мамочка.
   Твой сын Эмиль".
   Мегрэ схватил открытку, на которой была изображена площадь Конкорд  и
несколько слов на обороте, написанных нервным почерком:
   "Все в порядке.  Ты  можешь  писать  мне  до  востребования  на  26-е
почтовое отделение в Париже. Целую вас всех троих. Эмиль".
   Мегрэ вспомнил, что 26-е почтовое отделение  находится  в  предместье
Сен-Дени, неподалеку от Больших бульваров.
   - Ему послали телеграмму?
   - Только в полдень.
   - Он еще не ответил?
   - А вы полагаете, что он ее уже получил? Если он приедет,  это  будет
большим утешением родителям.
   И она со вздохом посмотрела на человека  с  пустым  рукавом,  который
снова крепко заснул в своем кресле, и только от его  дыхания  шевелились
седеющие усы.
   - Вы останетесь с нею на ночь?
   - Можете быть спокойны. Я пошлю за своими вещами племянника.
   Она, конечно, не заснет,  ибо  не  осмелится  спать  в  комнате,  где
зарезали Люсиль. Будет ухаживать за мадам Дюфье. А вот пойдет  ли  ночью
дежурить на верфь муж?
   Мегрэ не стал задавать никаких вопросов.  Медленно  сложил  письмо  и
убрал на место. Конечно, ему хотелось бы взять его с собой, но он  знал,
что этого ему не разрешат.
   В спальне мадам Дюфье  захныкала,  как  ребенок,  толстая  женщина  с
трудом поднялась.
   - Извините меня, - проговорил Мегрэ, - мне нужно уходить...
   В углу стояло пианино, на дубовом столе вышитая дорожка, а на  стенах
фотографии детей, выстроившихся по ранжиру, и надписи по годам. Это  все
были питомцы мадам Жадэн, ученики, которых она выпускала из года в год.
   - Один из ваших коллег уже  опрашивал  меня,  месье  комиссар,  такой
высокий со шрамом.
   Этот Пьешо свое дело знает.
   - Действительно, была  организована  лотерея  в  пользу  школ.  Ну  и
школьники занимались распространением билетов. Мы разрешаем им  заходить
к коммерсантам и главным образом к людям, которых они знают. Наша Люсиль
располагала лотерейными билетами, как и все остальные.
   В понедельник утром  дети  должны  были  сообщать  о  нереализованных
билетах и книжечках.
   - Каждому школьнику поручался определенный квартал или улица?
   - Нет. В выборе мест распространения они были свободны.
   - Не расскажете ли мне о Люсиль?
   Мадам Жадэн была  маленькая  и  чернявая.  В  классе  она,  наверное,
выглядела строгой, поскольку это требовалось,  но  здесь  в  ее  взгляде
угадывалась доброта к детям.
   - Ваш инспектор задавал мне возмутительные вопросы в отношении детей,
я так ему и сказала. И  он  вам  наверняка  доложит,  что  я  его  плохо
приняла. Вы мне кажетесь более разумным и понятливым. А он  все  пытался
узнать,  встречалась  ли  Люсиль  с  мальчиками  и  насколько  она  была
продвинута  в  вопросах  секса.  Вы  только  подумайте!  Ей  ведь   едва
исполнилось четырнадцать лет. На вид, правда, давали  больше,  поскольку
она была рослая, разумная, может быть даже  слишком  рассудительная  для
своего возраста.  Мы  иногда  имеем  дело,  и  я  этого  не  отрицаю,  с
преждевременно развитыми девочками, которые знакомятся с  мальчиками  на
улицах, особенно зимой,  когда  уже  темновато,  а  то  и  со  взрослыми
мужчинами. Но это - исключение.
   - Люсиль была разумной девочкой?
   - Я даже называла ее маленькой  мамочкой,  потому  что  на  переменах
вместо того, чтобы  играть  со  старшими,  она  занималась  с  малышами.
Однажды я очень удивилась, случайно  услышав  ее  разговор  с  одной  из
подруг, у которой в семье только что появился маленький  братик.  Люсиль
грустно так сказала: "Мне кажется, что моя мать больше не  сможет  иметь
детей..." Скажу вам, месье комиссар, что, на мой взгляд, только в бедных
семьях есть уже настоящие мамаши в четырнадцать лет.
   - Полагаю, что в связи с  каникулами  вы  ее  в  последнее  время  не
видели?
   - Нет. Я видела ее много раз, ибо, чтобы не предоставлять детей самим
себе и улице, мы с теми,  кого  доверяли  нам  родители,  организовывали
разные игры, ходили на пляж или в сосняк...
   - Вам не показалось, что Люсиль изменилась?
   - Я заметила, что она стала несколько нервной, и спросила ее об этом.
Не знаю, бывает ли такое в классах у  мальчиков,  но  у  нас  есть  свои
любимицы. Такой любимицей Люсиль была для меня. На  переменах  во  время
школьных занятий она охотно покидала подруг, чтобы  поболтать  со  мной.
Как-то, помнится, я спросила ее, правда ли, что брат уехал.
   - Это было несколько дней тому назад или много раньше?
   - Всего три дня назад. Я услышала  это  от  других  девочек.  И  вот,
вместо того чтобы мне прямо и откровенно  ответить,  она  отвернулась  и
сухо так обронила:
   "Да". - "Наверное, это большое горе для твоей мамы?" - "Я не знаю". -
"Она получила от  него  какую-нибудь  весточку?"  -  "Я  не  знаю".  Ну,
настаивать я, конечно, не стала, потому что почувствовала, как  она  вся
напряглась и занервничала. Это все, что мне известно, месье комиссар..
   - Вы даете уроки игры на пианино?
   - Всего несколько частных уроков.
   - Люсиль тоже брала у вас уроки?
   Мадам Жадэн с некоторым смущением  опустила  голову.  Это,  наверное,
означало, что родители Люсиль не могли позволить такого рода роскошь для
своей дочери.
   Когда Мегрэ добрался до улицы Сен-Шарль,  где  находилась  типография
"Ларю и Жорже", рабочие уже выходили оттуда. Он пересек мощеный  дворик.
Обогнул  грузовик  и  толкнул  застекленную  дверь,  на  которой  висела
табличка с надписью: "Бюро".
   Какая-то машинистка-стенографистка надевала  шляпку,  тоже  собираясь
уходить.
   - Месье Ларю здесь? - спросил он.
   - Месье Ларю уже два месяца как умер.
   - Извините. Могу ли я в таком случае поговорить с месье Жорже?
   Тот, находясь в соседней комнате, наверное, услышал, ибо крикнул:
   - Впустите ко мне, мадемуазель Берта!
   Этот  державшийся  скромно  мужчина  небольшого   роста   был   занят
корректурой своей газеты.
   Газета "Эхо Сабль"  выходила  раз  в  неделю  на  четырех  полосах  и
содержала  местные  новости,  объявления  и   извещения,   в   частности
нотариусов.
   - Садитесь, месье комиссар. Не удивляйтесь тому, что я  вас  знаю.  Я
старый друг комиссара Мансюи, и он говорил мне о вас.  А  еще  я  каждый
день вижу, как вы проходите по улицам. Очень сомневался, что вы  зайдете
повидаться со мной. - Поскольку Мегрэ продолжал молчать, слушая его,  он
продолжал:
   - Один из ваших коллег недавно заходил, зовут его... постойте-ка...
   - Буавер.
   - Совершенно верно. Клянусь, мне  не  удалось  сказать  ему  что-либо
важное. А правда ли, что вы со своей стороны ведете расследование?
   - Это Буавер вам сказал?
   - Вовсе нет! Просто по городу ходят слухи... Кстати, я сегодня  утром
был на похоронах, поскольку доктор Беллами - один из моих клиентов.  Там
по крайней мере двое сказали мне об этом. Сообщили, что у вас есть  свое
особое мнение, полиция Пуатье не согласна с  вами,  но  вы  готовите  ей
сюрприз...
   - Слишком много болтают, - нетерпеливо проворчал Мегрэ.
   - Вы хотите, чтобы я рассказал все, что знаю об Эмиле Дюфье?
   Мегрэ кивнул, хотя и слушал рассеянно.
   - Так вот, это уже второй парень подобного рода, который уплыл у меня
из рук и которого, могу позволить себе так сказать, я  обтесал.  И  этот
второй прямо-таки проскользнул у меня между пальцев. Заметьте,  что  мне
очень этого не хотелось. Тот,  первый,  сейчас  работает  журналистом  в
Ренне, и я каждое утро читаю его статьи в "Вест-Эклер". Что же  касается
Эмиля... Мы тоже в тот или иной день увидим его статьи, не так ли?
   - Я очень на это надеюсь.
   Месье Жорже вздрогнул -  настолько  сурово  и  хмуро  прозвучали  эти
слова.
   - В любом  случае,  комиссар,  -  это  честный  парень,  единственный
недостаток которого - некоторая  подозрительность.  Впрочем,  это  слово
неточное. Просто у него  тенденция  замыкаться  в  себе.  Говорили,  что
ироническая улыбка, грубое слово или снисходительная усмешка его  просто
пугали. В то же время на него очень давила бедность его семьи, однако он
этого не стыдился. Ког