одозреваться
может любой из тех, кто был в то воскресенье в кабачке.
   Разница в степени вероятности. Например, доказано, что Бассо  в  свое
время был знаком с Ульрихом. Доказано также, что Файтен не  только  знал
его, но что смерть старьевщика позволила  не  возвращать  большую  сумму
денег, которую он был ему должен.
   Файтен  мертв.  Расследование  показало,  что  он  был   не   слишком
положительным человеком.
   Если это он убил Ульриха, судебное следствие само собой прекращается,
и дело остается в том виде, в каком оно было раньше.
   Виктор  Гайяр  может,  конечно,  продолжать  свое,  но  я  не  вправе
принимать всерьез его шантаж.
   Ты будешь молчать, проклятие! Будешь говорить, когда тебя спросят.
   Это  относилось  к  бродяге,  который  не  мог  усидеть  спокойно   и
ежесекундно пытался влезть в разговор.
   Мегрэ по-прежнему ни  на  кого  не  смотрел.  Сказано  все  это  было
монотонным голосом, как затверженный урок.
   Вдруг совершенно неожиданно он направился к двери, буркнув:
   - Сейчас вернусь. Надо срочно позвонить по телефону.
   Дверь открылась и снова закрылась; на лестнице послышалис удаляющиеся
шаги.

XI. Убийца Ульриха

   - Алло, да! Через десять минут, господин  следователь.  Да?  Не  знаю
еще. Клянусь вам! Разве я когда-нибудь шучу?
   Мегрэ повесил трубку, прошелся по кабинету, подошел к Жану.
   - Да, кстати, я сегодня уезжаю  на  несколько  дней.  Вот  адрес,  по
которому следует пересылать мне корреспонденцию.
   Он несколько раз посмотрел на  часы,  решил,  наконец,  спуститься  в
камеру, где он оставил троих.
   Первое, что ему бросилось в глаза, когда он вошел, это  злобное  лицо
бродяги, яростно  мерившего  шагами  комнату.  Бассо  сидел  на  кончике
дивана, опустив голову на руки.
   Джеймс же стоял, прислонившись к стене, скрестив на груди руки, и  со
странной улыбкой в упор смотрел на Мегрэ.
   - Простите, что заставил вас ждать. Я...
   - Все в порядке! - сказал Джеймс. - Ваше отсутствие было ни к чему.
   Увидев изумление Мегрэ, он взволнованно улыбнулся.
   - Виктор Гайяр не получит своих тридцати тысяч франков ни если  будет
говорить, ни если будет молчать. Я убил Ульриха. Комиссар открыл  дверь,
окликнул проходящего инспектора:
   - Заприте его где-нибудь ненадолго.
   Он показал на бродягу, который успел еще бросить Мегрэ:
   - Не забудьте, что это я вас привел к Ульриху! Если бы не я... А  это
вполне стоит...
   Старание во что бы то ни стало заработать на трагедии казалось теперь
уже не столько гнусным, сколько жалким.
   - Пять тысяч... - крикнул он с лестницы.

***

   В камере остались только трое. Бассо был  больше  всех  подавлен.  Он
долго не мог решиться, потом поднялся и подошел к Мегрэ.
   - Клянусь вам, комиссар, что я хотел дать  тридцать  тысяч.  Что  для
меня эта сумма? Джеймс не согласился.
   Мегрэ озадаченно, со все большей симпатией смотрел то на  одного,  то
на другого.
   - Вы знали об этом, Бассо?
   - Давно, - тихо проговорил он. Джеймс уточнил:
   - Это он давал мне деньги, которые вытягивали из меня оба проходимца.
   Я все ему рассказал.
   - Глупость какая! - не  мог  успокоиться  Бассо.  -  Достаточно  было
тридцати тысяч, чтобы...
   - Нет же! Вовсе нет! - вздохнул Джеймс. - Ты не можешь понять.
   Комиссар тоже не поймет.
   Он осмотрелся вокруг, как бы ища чего-то.
   - Ни у кого нет сигареты? Бассо протянул ему портсигар.
   -  Перно  кончилось,  разумеется!  Ну  ничего...  Придется   начинать
привыкать. Впрочем, все могло быть гораздо проще.
   Он стал шевелить губами, как пьяница, которого мучает жажда выпить.
   - В общем-то рассказывать мне особенно нечего. Я был женат. Ничем  не
примечательная монотонная супружеская жизнь. Заурядное существование.
   Встретил Мадо. И тут я, как идиот, решил, что пришло настоящее...
   Литература все... Жизнь за один поцелуй... Пусть короткая  жизнь,  но
счастливая... Долой банальность...
   Флегматичный   тон   придавал   сказанному   что-то   нечеловеческое,
клоунское.
   - В определенном возрасте это на всех находит.  Мальчишество!  Тайные
свидания! Птифуры и портвейн! Такие вещи дорого стоят. А  зарабатывал  я
тысячу франков в месяц. Вот и вся история - глупо  до  слез.  Я  не  мог
говорить с Мадо о деньгах! Не мог сказать ей, что мне нечем  платить  за
холостяцкую квартиру в Пасси. Муж ее совершенно случайно натолкнул  меня
на Ульриха.
   - Вы много позанимали у него денег?
   - Семи тысяч не наберется. Но когда  зарабатывают  тысячу  франков  в
месяц - это много. Однажды вечером, когда жена  была  у  сестры,  Ульрих
явился ко мне и стал угрожать, что расскажет все моим хозяевам и посадит
меня, если я не уплачу хотя бы процентов. Представляете себе катастрофу?
   Директор и жена, узнающие все одновременно!
   Голос его по-прежнему звучал спокойно и иронично.
   - Дурак я был. Сначала хотел только попугать Ульриха, съездив ему  по
физиономии. Но когда у него из носа пошла кровь, он принялся  вопить.  Я
сжал ему горло. Надо сказать, что я был совершенно спокоен.
   Заблуждаются, думая, что в такие моменты теряют голову. Наоборот!
   По-моему, у меня никогда не  было  такой  ясности  ума.  Я  пошел  за
машиной.
   Труп я держал так, чтобы можно было подумать, будто  я  веду  пьяного
приятеля. Остальное вы знаете.
   Он чуть не протянул к столу руку, чтобы взять стакан, которого там не
было.
   - Все кончилось. После такого  жизнь  представляется  совсем  в  ином
свете. С Мадо у нас еще тянулось с  месяц.  У  жены  появилась  привычка
осыпать меня бранью, потому что я стал пить.  А  еще  надо  было  давать
деньги тем двум типам. Я  Бассо  все  рассказал.  Считается,  что  когда
расскажешь - легче становится. Это только в книгах становится легче.
   Единственное, от чего может стать легче - это если начать все заново,
превратиться в младенца, лежащего в колыбели.
   Последнее прозвучало настолько комично, что Мегрэ  не  смог  сдержать
улыбку. Он заметил, что Бассо тоже улыбался.
   - Впрочем, еще глупее было бы взять да в один прекрасный день явиться
в комиссариат и заявить, что убил человека.
   - Тогда создают свой собственный уголок! - вставил Мегрэ.
   - Надо же жить.
   Сцена  выглядела  скорее  мрачно,  чем  трагично.  Безусловно,  из-за
странности характера Джеймса. Остаться таким, как всегда, для него  было
делом чести. Он стыдился малейшего проявления чувства.
   В результате он оказался самым спокойным из всех, а вид  у  него  был
такой, точно он не мог понять, чего эти двое разволновались.
   - Должно быть, мужчины совсем глупы,  если  в  один  прекрасный  день
Бассо тоже... И с кем - с Мадо! Не с другой  ведь!  Тут  тоже  кончилось
плохо. Если бы я мог, то сказал бы, что я убил Файтена. Сразу бы со всем
и покончили. Но меня ведь даже не было тогда  там!  Он  так  дураком  до
конца и остался. Надо же было ему удрать. Я помогал как мог.
   Что-то все-таки было у Джеймса в горле, потому что  прошло  некоторое
время, прежде чем он снова монотонно заговорил:
   - Как будто не лучше было сразу рассказать правду. Вот только  сейчас
еще он собирался дать тридцать тысяч франков...
   - Что было бы куда проще! - буркнул Бассо. - Теперь, наоборот...
   - Теперь я со всем покончил раз  и  навсегда!  -  договорил  за  него
Джеймс. - Со всем! С этим мерзким существованием! С конторой, с кафе,  с
моей...
   Он чуть не произнес "с моей женой!". Со своей женой, с которой у него
не было абсолютно ничего общего. С гостиной на улице  Шампионе,  где  он
проводил часы, без разбора читая, что под руку попадется.  С  Морсангом,
где бродил от одних к другим в поисках компаньонов для аперитива.
   - Я буду тихим, - проговорил Джеймс.
   На каторге! Или в тюрьме! Теперь ему уже не надо  было  ждать  чудес,
которые никогда не произойдут!
   Тихим в своем собственном углу - будет есть, пить, спать в положенный
час, бить булыжник на дорогах или шить нижнее белье!
   - В общем, мне дадут лет двадцать?
   Бассо посмотрел на него. Вероятно, он едва различал  своего  друга  -
слезы застилали глаза, катились по щекам.
   - Да замолчи ты! - воскликнул он, сжав пальцы.
   - Почему?
   Мегрэ высморкался, машинально попытался зажечь пустую трубку.
   Казалось,  ему  еще  никогда  не  приходилось  сталкиваться  с  такой
глубиной безнадежного отчаяния. Отчаяния без громких фраз, без сарказма,
без позы.
   Отчаяние  за  стаканом  перно,  после  которого  даже  не   наступало
опьянение. Джеймс никогда не бывал пьяным.
   Теперь комиссар понял, что  их  заставляло  встречаться  вечерами  на
террасе кафе Ройяль.
   Потягивали  вино,  сидя  рядом.  Лениво  обменивались   какими-нибудь
фразами.
   В глубине души Джеймс надеялся, что в один прекрасный  день  приятель
его  арестует.  Он  видел,  как  у  Мегрэ  зарождается  подозрение.   Он
подогревал его, следил, как оно нарастает, ждал.
   - Перно, старина?
   Он называл его на "ты". Он любил его как друга, который  избавит  его
от самого себя.
   Когда  он  проснулся  рано  утром,  поезд  стоял  против   маленького
вокзальчика, утопавшего в цветах и отгороженного зеленым барьером.
   Госпожа Мегрэ и ее сестра уже беспокойно осматривали все двери.
   Все вокруг - вокзал, деревня, дом родителей, ближние холмы, даже само
небо - было таким свежим, точно каждый день окатывалось водой.
   - Я купила тебе вчера у Кальмара лакированные сабо. Посмотри.
   Великолепные желтые сабо,  которые  Мегрэ  принялся  мерить,  еще  не
сбросив темный парижский костюм.
   Глядя друг на друга, Мегрэ и Бассо услышали, как  Джеймс  проговорил,
потушив сигарету о белый некрашеный стол:
   - Беда в том, что нельзя сразу убраться. Процесс... Допросы..
   Плачущая или сочувствующая публика. Инспектор приоткрыл дверь.
   - Судебный следователь приехал, - объявил он. Мегрэ в нерешительности
замялся, не зная, что предпринять. Потом подошел, протянул руку.
   - Послушайте! Может, вы замолвите за меня словечко? Просто  попросите
его, чтобы побыстрее кончилось. Я признаю все,  что  им  надо.  Лишь  бы
поскорее упрятали меня.
   Потом бросил, чтобы разрядить обстановку:
   - Кто будет изумлен, так это гарсон из кафе  Ройяль!  Вы  еще  будете
там, комиссар?
   Три часа спустя комиссар уже катил в купе второго  класса  в  Эльзас;
вдоль Марны попадались  точно  такие  же  дешевые  кабачки  с  пианолой,
стоящей под навесом из досок.



   Жорж СИМЕНОН
   МЕГРЭ И ЛЕНИВЫЙ ВОР



I

   Громкое дребезжание  прямо  над  головой  разбудило  Мегрэ.  Невольно
отмахиваясь от этого шума, комиссар  открыл  глаза.  Он  осознавал,  что
находится  дома,  в  собственной  постели,  рядом  с   женой,   которая,
проснувшись раньше, лежит, затаившись, не осмеливаясь пошевельнуться.
   Несколько секунд Мегрэ не мог понять, откуда  слышится  этот  звук  -
назойливый,  агрессивный,  торопливый.  Он   не   мог   определить   его
происхождения. Такое случалось с ним только в зимние морозные ночи.
   Ему казалось, что это звонит будильник, хотя с тех пор, как  комиссар
перестал быть холостяком, он не ставил часы на ночной  столик.  Ночью  к
нему приходили туманные воспоминания - уже даже не из ранней  молодости,
а из раннего детства: как он маленьким мальчиком прислуживал в соборе  и
должен был вставать очень рано, чтобы успеть к мессе. В церкви надо было
быть к шести утра не только зимой, но и летом, весною, осенью. Почему же
остались в нем и постоянно всплывали воспоминания лишь  зимней  темноты,
резкого холода, окоченевших пальцев и хрустевшей под детскими  ботинками
тонкой корочки льда, когда он шел в храм?
   Рука, протянутая в темноте, перевернула стакан,  стоявший  на  ночном
столике рядом с кроватью, и тогда госпожа Мегрэ  включила  лампочку  над
изголовьем.
   Звонил телефон.
   - Алло? Кто говорит?
   Было четыре часа утра, точнее пять  минут  пятого,  за  окном  царила
тишина, какая обычно бывает в очень холодные зимние ночи.
   - Это я, Фумель, господин комиссар...
   - Кто?
   Мегрэ не расслышал. Кто-то говорил так тихо, что  казалось  прикрывал
рот платком:
   - Фумель, из шестнадцатого...
   Он говорил приглушенным голосом, как бы  опасаясь,  что  его  услышит
посторонний.
   После непродолжительного молчания - комиссару Мегрэ  явно  ничего  не
говорила эта фамилия - голос добавил:
   - Аристид...
   Аристид Фумель - ах, это  он!  Мегрэ,  уже  совершенно  проснувшийся,
наморщил  лоб:  какого   черта   инспектор   Фумель   из   шестнадцатого
комиссариата будит его в четыре часа утра?
   И почему голос его звучит так таинственно?
   - Не знаю,  может  быть,  я  не  должен  был  звонить  вам,  господин
комиссар... я уже сообщил моему непосредственному начальнику,  комиссару
полиции... Он приказал мне доложить прокурору, и минуту назад я  говорил
по телефону с дежурным вице-прокурором...
   Госпожа Мегрэ уже встала, нащупала пальцами  ног  домашние  туфли  и,
закутанная в стеганый халат, направилась на кухню, откуда  через  минуту
раздался звук зажженного газа, а потом шум наливаемой в чайник воды.
   - Не знаю, что делать... Господин вице-прокурор велел  мне  вернуться
на место и ждать его. Тело обнаружил не я, а двое полицейских -  патруль
на велосипедах...
   - Где?
   - Слушаю.
   - Я спрашиваю: где?
   - В Булонском лесу... Рю-де-Пото... Вы знаете, где  это?  Эта  дорога
ведет на аллеи Фонтюнэ, неподалеку от Порт-Дофин... Мужчина...  среднего
возраста... Примерно моего... Насколько я понял, в карманах ничего  нет,
никаких документов... Тела я, конечно, не трогал... Не знаю  почему,  но
мне кажется, что здесь что-то  не  так...  И  поэтому  я  позволил  себе
позвонить  вам,  господин  комиссар...  Хотелось  бы  только,  чтобы   в
прокуратуре не знали, что это я вам звонил...
   - Благодарю тебя, Фумель.
   - Я тотчас же возвращаюсь туда... Они могут  появиться  с  минуты  на
минуту...
   - Где ты сейчас?
   - В комиссариате на улице Фезанди. Вы приедете? Сейчас?
   Мегрэ с минуту колебался, все еще не  в  силах  расстаться  с  теплой
постелью.
   - Посмотрю.
   - Не понял?
   - Еще не знаю. Посмотрю.
   Он чувствовал себя униженным, разъяренным - и не в  первый  раз.  Так
происходит уже полгода. Бедняга Фумель в этом нисколько не виноват.
   Госпожа Мегрэ, стоя в дверях, уже напоминала ему:
   - Оденься потеплее!
   На стеклах, после того как раздвинули занавески, появились  цветы  из
инея. Вокруг фонарей возникли ореолы, которые появляются лишь при  очень
низкой температуре. На бульваре Ришар-Ленуар царила  полная  тишина,  не
было ни души, только в одном-единственном окне, в доме  напротив,  может
быть в комнате больного, светилась лампа.
   Теперь им хорошо придется поломать голову, прежде чем... "Им"  -  это
тем лицам из прокуратуры, из министерства  внутренних  дел,  сторонников
новой концепции, обладателям  дипломов  известных  университетов...  Они
решили реорганизовать весь мир по образу своих  прозаических  идей.  Для
них полиция - только лишь  орудие,  служащее  Справедливости  с  большой
буквы. Они считают, что по отношению к  полиции  следует  придерживаться
принципа: не спускать с нее глаз, не слишком доверять, ограничивать поле
деятельности, отводить вспомогательную роль - и на этом конец!
   Фумель принадлежит к еще старой гвардии, так же, как  и  Жанвье,  как
Люка, как человек двадцать старых  работников  Мегрэ,  -  все  остальные
приспособились  к  новым  инструкциям  и  не  думают  ни  о  чем,  кроме
экзаменов, которые обеспечат им быстрое продвижение по службе.
   Бедный Фумель! Он никогда не получит повышения. Справиться  с  самыми
простыми  правилами   орфографии,   не   говоря   уже   о   том,   чтобы
отредактировать рапорт, - выше его сил.
   Прокурор требует, чтобы его уведомляли первым: он первым должен  быть
на месте преступления, а вместе с ним прибудет  судебный  следователь  -
оба  полусонные,  и  оба  эти  господина  будут  высказываться  с  таким
апломбом, как будто всю жизнь не делали  ничего  иного,  как  отыскивали
трупы в совершенно неожиданных  местах,  а  преступный  мир  знали,  как
собственный карман.
   Полиция же... Ну что ж, полиция пусть исполняет  приказания:  сделать
то и то... Задержать того-то и того-то... Привести его в мой кабинет...
   А прежде  всего  не  задавать  никаких  вопросов...  Только  те,  что
требуются по уставу!
   Да,  ничего  более  важного,  чем  устав,   предписания...   А   этих
предписаний столько! В официальных  документах  они  часто  противоречат
одно другому, так что  эти  господа  сами  в  них  путаются  и  живут  в
постоянном  страхе,  чтобы  не  совершить  какой-либо  ошибки,   которая
позднее, во время судебного разбирательства, будет обнаружена защитником
обвиняемых.
   Мегрэ одевался, все еще злой и надутый. Почему человеку, разбуженному
внезапно  зимней  ночью  кажется,  что  кофе  имеет  какой-то   странный
металлический привкус? Даже запах в квартире какой-то иной и  напоминает
родительский дом во времена детства, где Мегрэ еще  маленьким  мальчиком
должен был вставать в половине шестого утра,  чтобы  успеть  к  утренней
мессе.
   - Позвонишь на набережную Орфевр, чтобы прислали машину?
   Но ведь он едет туда не по официальному вызову... Нет, лучше  вызвать
по телефону такси...
   Никто  наверняка  ему  деньги  не  отдаст,  разве  что  -  если   это
действительно преступление - он очень быстро найдет преступника. Деньги,
потраченные на такси, возвращают только  в  случае  успешного  окончания
дела. И даже тогда надо еще доказать, что не было иного вида транспорта.
   Жена подала ему еще теплый вязаный шарф.
   - Перчатки взял?
   Он порылся в карманах пальто.
   - Может быть, ты все-таки что-нибудь съешь?
   Нет, он не был голоден. Мегрэ выглядел так, как будто его обидели,  а
ведь в глубине души он больше всего любил как раз такие минуты, как эта,
и, быть может, ему будет их не хватать именно тогда, когда он  уйдет  на
пенсию.
   Перед домом уже стояло такси, и за ним клубились выхлопные газы.
   - В Булонский лес... Вы знаете, где Рю-де-Пото?
   - Как не знать? Мне бы плохо пришлось, если бы  после  тридцати  пяти
лет работы я не знал города...
   Да, старые люди гордятся своим опытом.
   На Елисейских полях изредка появлялись первые автобусы  или  мелькали
частные  автомобили.  Некоторые  окна  были  освещены:  это  уборщицы  в
конторах начали работу. Бары и кафе были еще закрыты.
   - Опять где-нибудь девку прихлопнули?
   - Не знаю...
   - Сомневаюсь, чтобы какая-нибудь из них  нашла  клиента  в  Булонском
лесу в такой мороз.
   И у трубки сегодня был какой-то иной, чем обычно, вкус. Согревая руки
дыханием, Мегрэ раздумывал, как давно он  не  видел  Фумеля.  Подсчитал,
что, пожалуй, больше трех месяцев. А знакомы они... Сколько? Наверное, с
того времени,  когда  он  сам  начал  работать  в  полиции,  в  районном
комиссариате.
   Фумель еще тогда, в молодости, производил впечатление жуткого  урода;
одни его жалели, другие смеялись над ним, прежде всего потому,  что  его
родителям неизвестно почему пришло в голову дать ему  выспреннее  имя  -
Аристид, и потому, что  Фумель,  несмотря  на  свою  малопривлекательную
внешность, не вылезал из любовных историй и сердечных драм.
   Женился он рано, но жена через год бросила его.  Уехала,  не  оставив
адреса. Он перевернул все вверх дном, чтобы найти ее. Годами  следил  за
тем, чтобы  ее  приметы  находились  в  кармане  у  всех  полицейских  и
жандармов Франции, и каждый раз, когда он узнавал,  что  в  Сене  найден
труп женщины, бежал в морг в страхе, что узнает любимую супругу.
   Вокруг этой верной любви создавались легенды. "Не могу избавиться  от
мысли, что с ней случилось какое-то несчастье.
   Люди будут говорить, что по моей вине..."
   Один глаз у Фумеля был более светлый, чем другой, и  это  производило
впечатление, что он косоглазый.
   - Пока жив, не разлюблю ее, - уверял он. - Я  уверен,  что  найду  ее
когда-нибудь... - И он все еще не теря