то я верю.
   - А потом уже из-за вас я вынужден был защищаться.
   Мегрэ медленно проговорил:
   - Защищать что?
   - Не свою голову, конечно. Вы это, должно быть, чувствуете.  Даже  не
свою свободу. Мне хотелось, чтобы вы это поняли. С другими об этом  даже
и вопрос не вставал.
   Я сразу же прекратил борьбу, но не из опасности, не  потому,  что  вы
где-то рядом с истиной, а потому, что  понял:  нужны  будут  еще  и  еще
жертвы, их понадобится очень много.
   Опять его губы задрожали, но на комиссара это больше  не  производило
впечатления.
   - Жертвы, включая меня?
   - Может быть.
   - Но вас остановила не жалость.
   - Нет, не жалость. У меня больше ее нет.
   Все это звучало довольно  бессвязно,  но,  глядя  на  него,  комиссар
подумал,  что  видит  перед  собой  человека,  лишившегося   внутреннего
стержня, опустошенного.
   Он ходил, пил, разговаривал как обыкновенный человек, но внутри  него
оставался  только   холодный   ум,   который   автоматически   продолжал
функционировать на основе  приобретенного  опыта.  Так  происходит,  как
считают  некоторые,  с  отрубленной  головой,  которая  продолжает   еще
шевелить губами после казни.
   - Зачем? - говорил он, глядя в сторону спальни, которую  недавно  так
тщательно запер на ключ, положив его в карман.
   Привычка к порядку подталкивала его придерживаться правды,  насколько
это было возможно.
   - И тем не менее... Послушайте...  В  отношении  парня  я  действовал
почти правомерно... Застань  я  их  вместе,  любой  бы  французский  суд
присяжных оправдал меня. Но, несмотря на это, я вынужден был  заниматься
грязной работой, скрывать тело и лгать. Почему?
   Я сейчас вам объясню, каким бы смешным вам это ни показалось.  Я  все
равно был бы арестован, невзирая ни  на  что,  и  меня  заключили  бы  в
тюрьму, где в течение нескольких дней или недель я бы ее не видел...
   В словах его и улыбке на этот раз сквозила ужасная горечь, и он снова
наполнил свой стакан.
   - Вот вам и объяснение. То же самое и с девчонкой.
   Вы встретили ее здесь. Я понял, что вскоре вы ее отыщете, допросите и
добьетесь от нее правды. А эта правда означала для меня то же самое:  не
увидеть ее... - Горло ему перехватило, и он произнес одними губами:
   - Вот и все.
   Потом доктор осушил стакан, который держал в  руке,  и  замер,  сидел
совершенно неподвижно. Мегрэ тоже хранил молчание.
   Послышался шум проезжавших по набережной машин. С  минуты  на  минуту
одна из них остановится  перед  домом,  и  в  коридоре  раздастся  голос
следователя.
   - Если бы я не был в отпуске... - наконец выдохнул Мегрэ.
   Доктор согласно кивнул. Оба одновременно подумали о маленькой Люсиль.
   - Сознайтесь, что сразу после моего телефонного звонка...
   - Нет! - К доктору медленно возвращалось хладнокровие. - Это было  до
того, как вы позвонили, я уже принял решение.
   - Вы задумали убить жену, а затем и себя?
   - Романтично, не правда ли? Однако даже самый интеллигентный  человек
раз в жизни задумывается о подобном, хотя бы раз в жизни.
   Он сунул два пальца в маленький кармашек и вытащил  оттуда  свернутую
пакетиком бумажку, которую протянул Мегрэ.
   - Я приготовил это для себя, - вздохнул он. -  Вам  лучше  уничтожить
это, ибо все произошло бы слишком быстро.  Здесь  цианистый  калий.  Как
видите, все еще романтика! Признайтесь, вы тоже считали, что  я  не  дам
себя арестовать живым.
   - Может быть.
   - И теперь некоторое время вы не будете спускать с меня глаз.
   - Это верно.
   - Как видите, я подумал обо всем. Вы и представить  себе  не  можете,
насколько тщательно можно подготовиться в подобной ситуации.
   Он встал и взял в руки бутылку, но потом поставил ее на место.
   - К чему это? - буркнул  он  и  пожал  плечами.  -  Этот  идиот  Ален
прибудет без опоздания. Он нам не  поверит  -  ни  одному,  ни  другому.
Решит, что мы его разыгрываем.
   Доктор стал нервно вышагивать по кабинету.
   - Я выживу, вот увидите! Я сделаю все, чтобы выжить... Это абсурд, но
я вопреки всему сохраняю  надежду.  А  поскольку  я  буду  жив,  она  не
осмелится... - Он закусил губу и совсем уже другим тоном проговорил:
   - Вы верите, что меня скоро будут бить и пинать, так ведь?
   В нем заговорил светский человек, которому отвратительна даже мысль о
вульгарном физическом контакте.
   - А в тюрьмах действительно грязно? Меня  заставят  делить  камеру  с
другими заключенными?
   Мегрэ усмехнулся. А взгляд его собеседника ласкал золоченые переплеты
книг и окружающие безделушки.
   - Я все думаю, что он там делает? - потерял наконец терпение Беллами.
- И всего-то нужно полчаса, чтобы добраться сюда из  Ла-Рош,  даже  если
ехать совсем медленно...
   Он подошел к окну. Несмотря на то что уже наступило  время  завтрака,
на пляже виднелись цветные зонтики, силуэты загорающих  и  купающиеся  в
сверкающих, как рыбья чешуя, волнах.
   - Как же это долго тянется... - прошептал он. Потом, помолчав:
   - И вообще все будет тянуться ужасно Долго!.. - Обернувшись к  двери,
он заколебался. Наконец взорвался:
   - Да скажите же хоть что-нибудь! Вы же видите, что... что...
   В этот момент раздался звонок у входной двери, который, наконец, снял
напряженность ожидания.
   -  Прошу  извинить  меня...  Я  вспомнил,  что   вы,   вероятно,   не
позавтракали...
   - Я не голоден.
   Беллами самым естественным образом подошел к двери и открыл ее:
   - Поднимайся, Ален.
   Послышалось ворчание.  Бог  знает,  что  там  следователь  бубнил  на
лестнице, потом в коридоре.
   - Что это еще за спешка? Я должен был завтракать с одним  из  друзей.
Ты его, впрочем, знаешь. Это Кастинг из Ла-Рош.
   С Мегрэ он поздоровался довольно сухо.
   Так что же тут случилось такого экстраординарного?
   - Я убил парнишку Дюфье и его сестру.
   - О чем ты?
   - Спроси у комиссара.
   Следователь с яростью на того посмотрел:
   - Минутку! Я не люблю, когда меня...
   - Послушай, Ален. Наберись терпения. Я устал.
   Месье Мегрэ позже сообщит тебе  все  детали.  Ты  найдешь  тело  сына
Дюфье...
   Секундное колебание. Разве у него  еще  не  оставалось  времени?  Они
слишком долго были связаны дружбой с  Аленом  де  Фоллетье,  только  что
вошедшим в библиотеку.
   Ему достаточно будет все отрицать, ни в чем не признаваться. Разговор
с комиссаром велся без свидетелей.
   А потом, может быть, он сможет  помешать  теще  заговорить,  как  это
сделал с другими?
   Еще несколько слов - и будет поздно.
   Но он произнес те  самые  нужные  слова,  причем  таким  безразличным
тоном, как будто речь шла о неких архитектурных деталях.
   - Прежде  чем  в  Сабль  провели  водопровод,  у  нас  на  крыше  был
установлен резервуар для воды. Воду закачивали  туда  ручной  помпой,  и
была подводка к ванным комнатам. Резервуар сохранился на  крыше  до  сих
пор. Тело находится внутри него.
   Что касается ножа, боюсь, вы его никогда не найдете.
   Я бросил  его  в  водосток.  Подойдите  сюда.  Посмотрите  налево,  в
направлении сосен.  Видите  небольшой  водоворот  на  поверхности  моря?
Именно туда выходит большая труба, из которой сливается вода за мыс.  Не
хочешь выпить, Ален?
   - Послушай...
   - Помилосердствуй! Я не знаю, как такие вещи  происходят  обычно.  Но
признаюсь, испытываю ужас при мысли, что на меня наденут  наручники.  Ты
можешь сопроводить меня в машину. Доставь  сразу  в  Ла-Рош  и  там  сам
допроси. Хотя, конечно, я предпочел бы, чтобы  это  случилось  в  другой
день. Ты сам и отправишь меня в тюрьму...  -  Он  еще  раз  обратился  к
Мегрэ:
   - Существуют вещи, которые я мог бы взять с собой? - Он шутил,  но  в
то же время был вынужден опереться о стол. - Поторопись, Ален.
   Тут комиссар пришел к нему на помощь, проговорив:
   - Вы правильно поступите, месье следователь, сделав  то,  о  чем  вас
просят.
   Осталось пересечь коридор, пройти перед белой дверью.  Мегрэ  замыкал
шествие. Беллами шел впереди  быстрыми  шагами,  и  вместо  того,  чтобы
затянуть время ареста, ускорял его. Так  же  быстро  он  миновал  дверь,
ведущую в спальню жены, даже не посмотрев на нее. Все так же глядя прямо
перед собой,  он  ступил  на  лестницу  и  замер  только  у  вешалки,  с
удивлением посмотрев на множество лежащих там собственных шляп.
   Поскольку  на  нем  был  костюм  цвета  морской  волны,   он   выбрал
серо-жемчужную шляпу и только несколько заколебался при выборе перчаток.
   Франсис поспешил открыть дверь.
   Внешне все выглядело, как  совершенно  банальный  отъезд  на  обычную
прогулку.
   Возник большой,  пронизанный  ярким  солнцем  прямоугольник,  который
заставил засверкать светлый мрамор  пола.  Дом  пронизывали  бесконечный
запах и ощущение чистоты и комфорта.
   На пороге Филипп Беллами опять остановился, заколебавшись. У тротуара
стояло такси. Шли люди. Доносились обрывки их разговоров.
   - Вы поедете с нами, месье Мегрэ?
   Тот покачал головой.
   Тогда доктор сунул руку в карман. Не говоря ни слова и даже не  глядя
на комиссара, он  что-то  протянул  ему  и  быстро  преодолел  последние
несколько метров, отделяющие его от автомашины.
   Можно было догадываться,  что  следователь,  наконец  отделавшись  от
комиссара и готовясь садиться в  такси,  готов  был  последними  словами
поносить всю эту театральность.
   Заработал мотор. Машина тронулась  и  покатила  по  асфальту.  В  тот
момент, когда она уже должна была свернуть, еще  какую-то  секунду  было
видно бледное лицо и два сверкающих глаза,  уставившихся  на  того,  кто
остался.
   Франсис, видя замершего  на  пороге  Мегрэ,  не  осмеливался  закрыть
дверь. И действительно, комиссар вернулся  в  дом,  глядя  на  маленький
ключик, который сунули  ему  в  руку.  Ключ  от  спальни  с  задернутыми
шторами, где трепетало ритмичное дыхание спящей женщины.



   Жорж СИМЕНОН
   ИНСПЕКТОР КАДАВР

Перевод с французского К. Северовой


1. Ночной поезд

   Мегрэ угрюмо смотрел в окно. Он невольно  держался  с  той  напускной
отчужденностью,  которая  появляется  у  человека  после  долгих  часов,
праздно  проведенных  в  купе  поезда.   Обычно   едва   состав   начнет
приближаться к станции, даже хода еще не замедлит,  как  из  всех  щелей
выползают какие-то неуклюжие фигуры в широченных плащах. С чемоданом или
портфелем в руке они стоят  в  коридоре  вагона,  небрежно  опершись  на
медный прут у окна, и намеренно не  замечают  друг  друга.  Стекло  было
исчерчено горизонтальными, похожими на следы слез полосками: шел дождь.
   Сквозь его прозрачную пелену Мегрэ сначала увидел в ночи сноп света -
это была будка стрелочника, и затем сразу же, без всякого перехода,  под
железнодорожным  полотном  заблестели,  словно  каналы,   прямые   улицы
городка, дома которого казались совершенно одинаковыми; замелькали окна,
крылечки,  тротуары,  и  вдруг  среди  этого  мертвого  царства  на  миг
показалась фигура случайного  прохожего  в  дождевике,  бог  весть  куда
бредущего. Мегрэ не спеша тщательно набил свою трубку.  Чтобы  раскурить
ее, он повернулся спиной по ходу поезда. В конце  коридора,  у  тамбура,
стояли четверо или пятеро пассажиров, которые, как и  он,  ждали,  когда
остановится поезд, чтобы разбрестись по пустынным  улочкам  городка  или
ринуться в привокзальный буфет. Один из них,  с  худым,  бледным  лицом,
поспешно  отвернулся,  но  Мегрэ  уже  узнал  его.  Кадавр!  -   Болван,
притворяется, будто  не  видит  меня,  -  пробурчал  Мегрэ,  но  тут  же
нахмурился: интересно, куда это его несет, уж не в Сент-Обен  ли?  Поезд
замедлил ход и остановился. Станция Ниор. На перроне, холодном и мокром,
Мегрэ окликнул железнодорожного служащего:
   - Скажите, пожалуйста, когда отходит поезд на Сент-Обен? - В двадцать
семнадцать, с третьего пути.
   Значит, у него есть еще полчаса. Мегрэ прогулялся в конец  перрона  в
уборную, а затем прошел в буфет, выбрал один из многочисленных свободных
столиков и тяжело опустился на стул.  Придется  коротать  время  в  этом
тускло освещенном зале. В другом конце, как раз против него, за таким же
голым, без скатерти, столом уже сидел Кадавр. Он опять сделал вид, будто
не замечает Мегрэ. Конечно, этого человека звали не так.  Настоящее  его
имя было  Жюстен  Кавр,  но  лет  двадцать  назад  кто-то  окрестил  его
инспектором Кадавром, и с тех пор в уголовной полиции его никто иначе не
называл. До чего же глупый вид был сейчас  у  Кадавра!  Сидя  с  постной
миной в своем углу, он вертелся и так и  сяк,  лишь  бы  не  смотреть  в
сторону Мегрэ. Он  знал,  что  Мегрэ  его  заметил.  Тощий,  бледный,  с
воспаленными веками, он был похож на тех мальчишек, которые на переменке
томятся от скуки в одиночестве, злостью  маскируя  свое  желание  играть
вместе со всеми. В этом был весь Кавр. А ведь он умный человек. Пожалуй,
даже самый умный из числа тех инспекторов, которых знал комиссар. Кавр и
Мегрэ были одного возраста, и если уж  говорить  по  совести,  то  Кавр,
пожалуй, образованнее и, останься он служить в полиции, разве не получил
бы он звания комиссара еще раньше, чем Мегрэ? Но почему он с молодых лет
выглядел так, будто уже тогда нес на своих худых плечах тяжесть чьего-то
проклятия? Почему смотрел на мир с недоверием,  словно  в  каждом  видел
своего заклятого врага? - Инспектор Кадавр опять дал свой  девятидневный
обет... Эту фразу некогда сплошь и рядом можно было услышать в уголовной
полиции на набережной Орфевр. Чаще всего из-за какого-нибудь пустяка,  а
иногда и вообще без всякого повода  Кавр  становился  вдруг  молчаливым,
настороженным, ну просто человеконенавистником. Мог неделю ни с  кем  не
разговаривать, лишь изредка злорадно ухмылялся, словно раскрыл  какие-то
черные замыслы своих сослуживцев. Очень немногим было  известно,  почему
Кавр так внезапно ушел из полиции. Мегрэ и сам узнал об этом не сразу, а
когда узнал, то ему стало жаль Кавра. Кавр до безумия любил  свою  жену,
любил страстно и ревниво. Это  была  опустошающая  страсть  не  мужа,  а
любовника. Чем только пленила его эта вульгарная женщина, которая своими
вызывающими манерами напоминала не то особу  легкого  поведения,  не  то
плохонькую провинциальную актрису, мнящую себя кинозвездой? Но,  как  бы
там ни было, именно из-за нее он совершил ряд серьезных проступков. Были
вскрыты некрасивые денежные махинации, и однажды вечером  Кавр,  понурив
голову, вышел из кабинета  начальника.  Через  несколько  месяцев  стало
известно, что на улице Друо, над  филателистической  лавкой,  он  открыл
частное сыскное  агентство...Пассажиры  в  буфете  закусывали  каждый  в
одиночку, окруженные тишиной и скукой. Мегрэ выпил  кружку  пива,  обтер
губы, взял свой чемоданчик и направился к выходу, пройдя метрах  в  двух
от своего бывшего сослуживца. Тот пристально рассматривал на полу чей-то
плевок. Небольшой состав, черный и блестящий  от  дождя,  уже  стоял  на
третьем пути. В купе старенького вагона было сыро  и  холодно,  и  Мегрэ
сделал  тщетную  попытку  плотнее  прикрыть  окно.  На  перроне  бегали,
суетились, хлопали дверьми - все это  были  настолько  привычные  звуки,
что, и не видя, можно было представить себе, что  там  происходит.  Раза
три приотворялась дверь, и в купе просовывалась чья-нибудь  голова.  Все
пассажиры одержимы одной манией-найти пустое купе. Увидев  Мегрэ,  дверь
захлопывали. Когда поезд тронулся, Мегрэ вышел в коридор, чтобы  поднять
там оконное стекло: сквозило.  В  соседнем  купе  он  увидел  инспектора
Кадавра. Тот сделал вид, что дремлет. Ну и пусть! Глупо обращать на  это
внимание! И без того вся история, связанная с его  поездкой,  достаточно
нелепа. Поскорее бы стряхнуть это дело с плеч! В конце концов, какое ему
дело до того, что Кадавр тоже едет в Сент-Обен? За окном  была  сплошная
темень, иногда прорезываемая мигающим светом фонаря на  обочине  дороги,
светом автомобильных фар  или,  что  выглядело  особенно  таинственно  и
привлекательно, желтым квадратом освещенного окна...Судебный следователь
Брежон,  очень  вежливый,  застенчивый  человек  с   манерами   в   духе
девятнадцатого века, сказал Мегрэ:
   - Мой зять Этьен Но встретит вас на вокзале. Я  уже  известил  его  о
вашем приезде. Мегрэ посасывал свою трубку, и  мозг  его  сверлила  одна
мысль:  "Какого  черта  Кадавр  тащится  в  Сент-Обен?"  Мегрэ  ехал   в
Сент-Обен, не имея официального поручения.
   Следователь Брежон,  с  которым  ему  так  часто  приходилось  вместе
работать, прислал Мегрэ записку с любезной просьбой  заглянуть  к  нему.
Это было в январе. Больше недели в Париже шел беспрерывный дождь  -  как
сейчас в  Ниоре.  Солнце  не  показывалось  ни  на  минуту.  В  кабинете
следователя на столе  стояла  лампа  с  зеленым  абажуром.  Пока  Брежон
говорил, то и дело протирая свои очки, Мегрэ думал о том, что и у него в
кабинете стоит лампа с зеленым абажуром,  но  только  абажур  другой.  У
Брежона он был ребристый и напоминал дыню. - ...Мне, право, так неловко,
что я потревожил вас... тем более не по делам службы... Присядьте, прошу
вас.
   Присядьте... Возможно, вы знаете... Да, не угодно  ли  сигару?..  Так
вот, возможно, вы знаете, что я женат на урожденной Лека...  Впрочем,  о
чем я говорю, это же не имеет никакого  значения...  Да,  так  вот,  моя
сестра Луиза Брежон  после  замужества  носит  фамилию  Но.  Время  было
позднее. На улице прохожие, видя на фоне темного грозного здания  Дворца
правосудия свет в окне, наверно,  думали,  что  там,  наверху,  решаются
какие-то важные вопросы. Надо сказать,  что,  глядя  на  плотную  фигуру
Мегрэ, его озабоченно нахмуренный лоб, и впрямь  можно  было  заключить,
что он весь во власти глубокого раздумья, и наверняка никто не догадался
бы, какими мыслями в действительности занята его голова. Вполуха  слушая
сбивчивый рассказ следователя, Мегрэ с завистью сравнивал его абажур  со
своим и думал, что и ему неплохо бы обзавестись таким же.  -  Понимаете,
какова  ситуация...  Небольшой  городок,  почти   деревня...   Вы   сами
увидите... Люди оторваны от всего света... Недоброжелательство, зависть,
беспричинная   злоба...   Мой   зять-добрейший,    простой    человек...
Племянница-сущее дитя...
   Если вы не возражаете, я выхлопочу вам отпуск на недельку...
   Благодарность всех моих родственников вместе с благодарностью  того.,
тех, кто... Вот так можно влипнуть в  дурацкую  историю.  Ну  и  что  же
все-таки рассказал ему этот самый Брежон? Кстати, в нем  самом  все  еще
проглядывал  провинциал:  он  без  конца  упоминал  в  разговоре   своих
родственников, произнося их имена с таким  почтением,  словно  это  были
исторические личности. Его сестра Луиза Брежон вышла замуж за Этьена Но.
   И следователь добавил, будто речь шла о всемирной знаменитости:
   - Вы понимаете, за сына  Себастьяна  Но!  А  этот  Себастьян  Но  был
всего-навсего крупный скототорговец  в  Сент-Обене,  маленьком  городке,
затерявшемся где-то среди болот Вандеи.  -  Этьен  Но  по  линии  матери
связан с самыми лучшими семьями... - Отлично. Далее? - Рядом с их  домом
- он стоит в километре от городка-проходит железнодорожная ветка Ниор  -
Фонтенэ-ле-Конт... Около трех недель назад один местный парень, впрочем,
из довольно хорошей семьи, во всяком случае  со  стороны  матери  -  она
урожденная Пелько, был найден на полотне мертвым.  Сначала  решили,  что
это несчастный случай, и я до сих пор придерживаюсь того же мнения... Но
потом поползли  слухи...  стали  приходить  анонимные  письма...  Короче
говоря, мой зять сейчас в ужасном положении:  его  чуть  ли  не  открыто
обвиняют в убийстве этого парня...  Он  мне  прислал  письмо,  но  такое
сумбурное! Чтобы хоть как-нибудь прояснить дело, я связался с прокурором
Фон-тенэ-ле-Конта  -  ведь  Сент-Обен  юридически  подчинен  Фонтенэ.  И
вопреки ожиданиям узнал, что обвинения носят довольно серьезный характер
и следствия, по-видимому, не избежать. Вот почему, мой дорогой комиссар,
я взял на себя смелость по-дружески просить вас..