ось, не на шутку расчувствовался и даже начал всхлипывать.
   - Сядьте ближе к свету - я хочу рассмотреть ваше лицо.
   - Не думаю, чтобы мы с братом были похожи.
   - Откуда вам знать?  Ведь  его  похитили  ребенком!  Похитили!..  Еще  не
хватало! Теперь уж придется играть эту комедию до конца.
   - По-моему, ваш брат  -  скорее  всего  Джоаким.  Или  нет,  подождите...
Верхней частью лица вы напоминаете Джозефа. А может  быть,  я  просто  путаю
имена? Представьте себе, я всю жизнь путала имена... У одного  были  длинные
белокурые волосы, как у девушки, почти такого же цвета, как мои.
   - Наверное, это Джоаким, - сказал Мегрэ.
   - Дайте подумать. Откуда вы знаете? Другой был довольно плотный  и  носил
очки. Как странно! Мы прожили вместе с ними  почти  целый  год,  но  кое-что
совершенно изгладилось из памяти, а другое помнится, словно это было  вчера.
Мы все подписали контракт на турне по Южным штатам  -  Миссисипи,  Луизиана,
Техас. Это было очень тяжело: тамошние  жители  -  сущие  дикари.  Некоторые
являлись на представление верхом. Однажды во время нашего номера убили негра
- уж не знаю, за что. Я стараюсь припомнить, с кем из них двоих была Джесси.
Джесси или Бесси?.. Кажется, Бесси... Нет, Джесси! Точно, ее  звали  Джесси:
однажды я обратила внимание, что они составляли три "J  -  Джозеф,  Джоаким,
Джесси...
   Если бы Мегрэ мог не спеша задавать вопросы  и  получать  на  них  точные
ответы! Вместо этого приходилось выслушивать старческую болтовню  и  следить
за бесконечными изгибами ее мыслей, которые, видимо, никогда  не  отличались
последовательностью.
   - Бедная малютка Джесси! Она была такая трогательная. Я взяла ее под свое
покровительство - она ведь была в деликатном положении.
   Что это означает - "деликатное положение"? В  свое  время,  конечно,  это
разъяснится.
   - Она была маленькая, тоненькая. Я в  те  времена  тоже  была  маленькой,
тоненькой, хрупкой, как цветочек. Вы знаете, меня называли Ангелом?
   - Да, знаю.
   - Это Робсон так меня звал. Не "мой ангел" - это  банально,  а  просто  -
Ангел. Не знаю, улавливаете ли вы разницу. А Бесси,  то  есть  Джесси,  была
совсем молоденькая. Сомневаюсь, было ли ей  восемнадцать.  И  чувствовалось,
что она несчастна. Не знаю, где они ее нашли. Я говорю "они", потому что  не
помню, кто ее нашел - Джозеф или Джоаким. Они все трое не расставались,  так
что никто ничего не понимал.
   - А что она делала во время вашего турне?
   - Ничего. Она не была артисткой. По-видимому, она была сирота - я никогда
не видела, чтобы она кому-нибудь писала. Кажется, они увезли ее от смертного
одра ее матери.
   - И она ездила вместе с труппой?
   - Она ездила с нами всюду. Ей приходилось несладко.  Наш  импресарио  был
грубиян. Вы его знали, Жермен?
   -  Его  брат  и  сейчас  еще  в  Нью-Йорке.  На  той  неделе  мне  о  нем
рассказывали. Он продает программки на Медисон.
   - Обращался он с нами хуже, чем с собаками. Я думаю, он  с  удовольствием
кормил бы нас ради экономии скотским пойлом. Жили мы в  трущобах,  там  было
полно  клопов.  В  конце  концов,  он  бросил  нас  в  пятидесяти  милях  от
Нью-Орлеана, увезя с собой всю выручку, и только Робсон...
   К счастью, она вдруг решила откусить  кусочек  пирога,  и  Мегрэ  получил
передышку. Но очень скоро Люсиль утерла губы кружевным платком и возобновила
рассказ:
   - "J ad J" - простите, что я так говорю: ведь один из них ваш брат  -  я
держу пари, что это Джозеф, - "J ad J" как артисты были  нам  не  чета,  до
"звезд" им было далеко - они значились в конце программ. Ничего  стыдного  в
этом нет, простите, если я  вас  обидела...  Зарабатывали  они  очень  мало,
собственно говоря, ничего, но  проезд  им  оплачивали,  питание  тоже,  если
только можно назвать это питанием. Между тем с ними была Джесси.  Надо  было
покупать ей  билеты  на  поезд.  И  еду...  Еду-то,  впрочем,  не  всегда...
Подождите, сейчас вспомню... Держу пари, что я слышу Робсона...
   Ее громадная грудь вздымалась под корсетом, короткие пальцы дрожали.
   - Простите, сэр. Полагаю, вы верите в бессмертие души? А  то  бы  так  не
старались найти своего брата, которого, быть может, нет в живых. Я чувствую,
Робсон мне что-то говорит. Я это знаю, я уверяю, что так оно и  есть.  Дайте
мне собраться с мыслями, и он скажет мне все, что вы хотите узнать.
   Клоун так разволновался, что тихонько застонал. Но, может быть, этот стон
относился к пирогу, которого ему никто не подумал предложить?
   Мегрэ сосредоточенно  смотрел  себе  под  ноги,  ожидая,  когда  все  это
кончится.
   - Да, Робсон... Я тебя слушаю... Жермен,  выключите,  пожалуйста,  лишний
свет...
   Должно быть, оба они привыкли  к  спиритическим  сеансам:  не  вставая  с
кресла на колесиках, Жермен протянул руку и, дернув шнурок, погасил одну  из
двух лампочек торшера.
   - Да, я их вижу... У широкой реки... Кругом хлопковые плантации... Помоги
мне еще немножко, Робсон, миленький, как помогал когда-то... Большой стол...
Мы все сидим за этим  столом,  на  почетном  месте  -  ты...  "J  ad  J"...
Постой... Она сидит между нами... Прислуживает толстая негритянка...
   Клоун опять застонал, но  она  продолжала  монотонным  голосом,  которым,
должно быть, говорила в давние времена,  когда  была  ясновидящей  в  номере
своего мужа:
   - Джесси очень бледна... Мы  ехали  на  поезде...  Ехали  долго...  Поезд
остановился в открытом поле... Все ужасно  устали...  Импресарио  отправился
расклеивать афиши... "J ad J" отрезают по куску  мяса  от  своих  порций  и
отдают Джесси...
   Наверное,  ей  было  бы  легче  рассказывать   без   этой   потусторонней
театральщины. Мегрэ так и подмывало сказать ей: "Мне нужны только факты... И
говорите, пожалуйста, по-человечески".
   Но если бы Люсиль заговорила по-человечески, а Жермен трезво оценил  свои
воспоминания - разве у них нашлись бы силы, чтобы жить?
   - И всюду, где я их вижу, все то же самое... С нею оба, и оба  отдают  ей
часть своей еды: у них же нет денег, чтобы оплатить полный обед...
   - Вы сказали, что турне продолжалось целый  год?  Она  сделала  вид,  что
борется с собой, с трудом открыла глаза и пролепетала:
   - Я что-то сказала?.. Простите, пожалуйста... Я была с Робсоном.
   - Я спросил вас, сколько времени продолжалось турне.
   - Больше года. Уезжали мы месяца на три, на четыре. Но это обычное  дело.
В дороге постоянно случается столько непредвиденного. К  тому  же  деньги...
Вечно оказывается, что заработано слишком мало, чтобы думать о  возвращении.
Ну и едешь дальше, из одного города в другой, а то и по деревням.
   - А вы не знаете, кто из них был возлюбленным Джесси?
   - Не знаю. Наверное, Джоаким. Это ваш брат, не правда ли? Я убеждена, что
вы похожи на Джоакима. Он  мне  больше  нравился,  чем  тот,  другой,  -  он
прелестно играл на скрипке. Нет, не  на  сцене  -  там-то  он  играл  только
фантазии. Но если мы случайно оставались дня на два в одной гостинице...
   Мегрэ представил, как в деревянной гостинице, где-нибудь в Техасе  или  в
Луизиане, она штопает мужу черные шелковые чулки. И представил  эту  Джесси,
которая смиренно питалась тем, что уделяли ей двое мужчин.
   - А вы не знаете, что с ними сталось?
   - Я уже  говорила  вам,  что  труппа  распалась  в  Нью-Орлеане,  -  ведь
импресарио нас бросил. Мы с Робсоном сразу получили  ангажемент:  наш  номер
пользовался успехом. А как другие раздобыли деньги на  дорогу,  я  уж  и  не
знаю.
   - И вы тотчас же вернулись в Нью-Йорк?
   - Кажется, да. Точно не помню. Но помню, что я снова  увидела  одного  из
"J"  в  конторе  импресарио  на  Бродвее.  Наверное,  это  было  вскоре   по
возвращении. Я потому так думаю, что на мне было одно из платьев, которые  я
носила во время турне. Кто же из них это был? Меня удивило, что он был один.
Их всегда видели только вдвоем.
   И вдруг Мегрэ совершенно неожиданно для присутствующих быстро поднялся  с
места. Ему казалось, что он и пяти минут не сможет  больше  пробыть  в  этой
удушливой атмосфере.
   - Простите за вторжение, - сказал он, обращаясь к старику Жермену.
   - Если бы речь шла о цирке, а не о  кафешантане...  -  повторял  тот  как
испорченная пластинка...
   -  Возьмите  мой  адрес,  -  говорила  Люсиль.  -  Я  еще   даю   частные
консультации. У меня  небольшая  клиентура  -  все  очень  порядочные  люди,
которые мне доверяют. Вам я могу сказать правду:  мне  по-прежнему  помогает
Робсон. Я не всем могу признаться в этом - есть люди, которые боятся духов.
   Она протянула ему визитную карточку, которую он  сунул  в  карман.  Клоун
бросил последний взгляд на пирог и взялся за шляпу.
   - Еще раз спасибо!
   Уф! Никогда еще Мегрэ не спускался  по  лестнице  так  быстро  выйдя  на
улицу, он вздохнул всей грудью: он чувствовал себя так, словно  вернулся  на
землю, к людям, уличные  фонари  показались  ему  друзьями,  с  которыми  он
встретился после долгой разлуки. В лавках горел свет, шли прохожие  мальчик
из плоти и крови прыгал на одной ножке по бровке тротуара.
   Правда, рядом с ним еще шагал клоун, который улучил-таки момент и жалобно
пролепетал:
   - Я сделал все, что мог... Ну ясно - еще пять долларов!

***

   Вечером Мегрэ снова обедал с О'Брайеном во французском ресторане. Придя в
"Бервик", он узнал, что капитан звонил ему и просил передать, чтобы комиссар
позвонил, когда вернется.
   - Сегодня вечером я свободен, как и ожидал, - объявил О'Брайен. - Если вы
не заняты, можем вместе пообедать и поболтать.
   И вот уже больше четверти часа они сидят друг против  друга,  а  О'Брайен
еще ничего не сказал заказывая обед,  он  ограничивался  тем,  что  посылал
Мегрэ улыбочки, иронические и в то же время удовлетворенные.
   - Вы заметили, - спросил он наконец, разрезая великолепный кусок филе,  -
что за вами опять следят?
   Комиссар нахмурился,  но  не  потому,  что  это  его  встревожило,  -  он
разозлился на себя, что не поостерегся.
   - Я заметил это сразу же, как только зашел за вами в "Бервик". На сей раз
это уже не Билл, а тот тип, который задавил старика Анджелино. Он  и  сейчас
стоит у дверей.
   - Мы увидим его, когда выйдем отсюда.
   - Вот только не знаю, с какого времени он на посту... Вы сегодня выходили
из гостиницы?
   Тут Мегрэ поднял  голову,  так  что  О'Брайен  перехватил  его  тревожный
взгляд комиссар с минуту подумал и, ударив кулаком  по  столу,  воскликнул:
"Черт!", что снова вызвало улыбку у его рыжего собеседника.
   - Вы предприняли что-то, очень вас компрометирующее?
   - Этот ваш тип, конечно, брюнет, сицилиец. Носит светло-серую шляпу,  так
ведь?
   - Точно.
   - Ну, в таком случае, это он был в  холле  гостиницы,  когда  мы  с  моим
клоуном спустились вниз, - это было часов в пять. Мы  столкнулись  с  ним  в
дверях.
   - Стало быть, он следит за вами с пяти.
   - А вы, господа из полиции, ничего  не  можете  сделать,  чтобы  защитить
человека? - не без иронии спросил Мегрэ.
   - Это зависит от того, что ему угрожает.
   - И вы защитили бы старика портного?
   - Знай я тогда то, что знаю сейчас, - да.
   - Прекрасно! Есть два человека, которых надо  защитить,  и  я  думаю,  вы
хорошо сделаете, если примете меры, прежде чем расправитесь с филе.
   Он дал адрес Жермена. Потом вынул из кармана и протянул визитную карточку
знаменитой ясновидящей.
   - Здесь наверняка есть телефон.
   - С вашего разрешения...
   Ну и ну! Невозмутимый и хитроумный капитан больше не  иронизировал  и  не
толковал о пресловутой свободе личности.
   О'Брайен  говорил  по  телефону   очень   долго   воспользовавшись   его
отсутствием, Мегрэ подошел к окну и бросил взгляд  на  улицу.  Напротив,  на
тротуаре, он увидел ту самую светло-серую шляпу, на которую обратил внимание
в холле гостиницы вернувшись на место, он выпил подряд два  больших  бокала
вина.
   Наконец О'Брайен вернулся, и у него хватило  деликатности  -  или,  может
быть, хитрости? - не задавать никаких вопросов и снова спокойно приняться за
еду.
   - Итак, - пробурчал Мегрэ, которому кусок не шел в горло, - не очутись  я
здесь, старик Анджелино несомненно был бы жив.
   Он ожидал возражений, надеялся их услышать, но О'Брайен произнес только:
   - Возможно.
   - Значит, если произойдут новые несчастные случаи...
   - То это будет по вашей вине, так ведь? Вы так  думаете?  И  я  тоже  так
думаю с первого же дня. Вспомните наш обед в день вашего приезда.
   - Стало быть, я должен оставить этих людей в покое?
   - Сейчас уже слишком поздно...
   - Что вы хотите этим сказать?
   - Слишком поздно, потому что этим делом занялись и мы, потому что в любом
случае, даже если вы выйдете из игры и завтра же отправитесь в  Гавр  или  в
Шербур, "они" все равно не будут чувствовать себя в безопасности.
   - Маленький Джон?
   - Понятия не имею.
   - Мак-Джилл?
   - Не  знаю.  Скажу  сразу  же,  что  это  дело  веду  не  я.  Завтра  или
послезавтра, когда настанет время и когда пожелает мой коллега -  ведь  меня
все это не касается, он сам себе хозяин, - я вам его представлю. Он  славный
человек.
   - Вроде вас?
   - Ничего подобного. Потому-то я и сказал, что он славный.  Я  ему  только
что звонил. Он хочет, чтобы я сейчас же дал ему более точные сведения о  тех
двух людях, которых он должен защищать.
   - Это сумасшедшие, - буркнул Мегрэ.
   - Как вы сказали?
   - Сказал, что это сумасшедшие! А если и не настоящие сумасшедшие, так, во
всяком случае, несчастные маньяки, которые рискуют  поплатиться  головой  за
свою болтливость,  а  болтали  они,  потому  что  хотели  мне  помочь.  И  в
довершение всего, сам того не желая, я из-за  этого  дурака,  плаксы-клоуна,
разыграл, чтобы их растрогать, чувствительную сцену.
   О'Брайен таращил глаза, изумляясь  тому,  как  разволновался  Мегрэ,  как
чеканил каждое слово, как яростно жевал.
   - Вы, конечно, скажете мне, что ничего серьезного я не узнал и  что  игра
не стоила свеч. Но, быть может, мы по-разному представляем себе  полицейское
расследование.
   Ласковая улыбочка собеседника раздражала Мегрэ.
   - Мой утренний визит в дом на  Сто  шестьдесят  девятой  улице  тоже  вас
позабавил, не так ли? И уж наверняка вы расхохотались бы,  если  бы  видали,
как я там обнюхивал все углы и стучался во все двери  в  обществе  какого-то
мальчишки. Но хотя я в Америке всего несколько дней, утверждаю, что теперь о
Маленьком Джоне и о другом "J" мне известно больше, чем вам,  Это,  конечно,
вопрос темперамента. Вам нужны только факты, точные факты, так  ведь?  Ну  а
мне...
   Внезапно он замолчал, видя, что его собеседник, несмотря  на  все  усилия
сдержаться, вот-вот расхохочется, и решил посмеяться вместе с ним.
   - Простите... Только что я побывал в  самом  дурацком  положении  за  всю
жизнь... Вот послушайте.
   Он рассказал про свой визит к старику Жермену и описал Люсиль и ее транс,
очень может быть - притворный.
   - Понимаете, почему я боюсь  за  них?  -  заключил  он  свою  повесть.  -
Анджелино что-то знал, и его  убрали.  Может  быть,  Анджелино  знал  больше
других? Это возможно. Но я целый час просидел у бывшего коверного. И там  же
была Люсиль.
   - Ясно. И все же не думаю, чтобы им грозила какая-то опасность.
   - Бьюсь об заклад, что вы, как и я, полагаете, что те люди ждут опасности
со Сто шестьдесят девятой улицы. Утвердительный кивок.
   - Необходимо срочно узнать, жила ли эта Люсиль в  том  же  доме  напротив
портняжной мастерской. И можно ли обнаружить  в  полицейских  архивах  следы
трагического или несчастного случая,  который  произошел  в  этом  доме  лет
тридцать тому назад?
   - Здесь это сложнее, чем у вас. Особенно если эта трагедия не  приобрела,
так сказать, официального характера, если не было проведено расследование. Я
знаю, что во Франции можно было бы в комиссариате  полиции  разыскать  следы
всех жильцов этого дома или упоминания об их смерти.
   - Значит, вы тоже думаете...
   - Ничего я не думаю. Повторяю, расследование веду не я. Меня  бросили  на
другое дело, которое отнимет у  меня  несколько  недель,  если  не  месяцев.
Сейчас мы выпьем коньяку, и я позвоню коллеге. Между  прочим,  я  знаю,  что
сегодня он ездил в иммиграционное бюро. Там есть список  всех,  прибывших  в
Соединенные Штаты. Постойте... Вот что я записал на клочке бумаги.
   Все те же небрежные жесты - О'Брайен как бы хочет умалить значение  того,
что сделал. А может, в этом больше скромности  по  отношению  к  Мегрэ,  чем
административной осторожности?
   - Вот дата приезда Мора  в  Соединенные  Штаты.  Жоашен  Жан  Мари  Мора,
родился в Байонне, двадцать два года, скрипач. И название судна,  давно  уже
не существующего: "Аквитания". Что касается второго "J", то речь  тут  может
идти только о Жозефе Эрнесте Доминике Домале, двадцати четырех лет,  родился
тоже в Байонне. Записался не как кларнетист, а как композитор.  Надеюсь,  вы
улавливаете разницу? Мне дали и другую справку - это, может быть, не так  уж
важно, но я думаю, что должен вам сказать. Через два с половиной года  после
прибытия в Америку Джоаким Мора, который теперь требует, чтобы его  называли
Джон Мора и который жил в  Нью-Йорке  на  Сто  шестьдесят  девятой  улице  в
известном вам доме, покинул Америку и отправился в Европу, где провел  почти
десять месяцев. Возвратился он на английском пароходе  "Мултан".  Не  думаю,
чтобы мой коллега потрудился запросить Францию. Но, зная вас...
   Мегрэ подумал об этом в ту самую минуту, когда  его  собеседник  упомянул
Байонну. Мысленно он уже составил телеграмму в байоннскую полицию:

   "Прошу срочно сообщить все сведения Жоашене  Жане  Мари  Мора  и  ,Жозефе
Эрнесте Доминике Домале выехавших Франции... году..."

   Мысль заказать выдержанный арманьяк в бокалах, специально предназначенных
для дегустации, принадлежала американцу. И он же первым закурил трубку.
   - О чем вы думаете? - спросил он,  видя,  что  Мегрэ  сидит  задумчиво  и
неподвижно, вдыхая аромат коньяка.
   - О Джесси.
   - И что вам неясно?
   Это было похоже на игру: у одного вечная улыбочка, словно  держащаяся  на
резинке для вящей предосторожности, у другого - притворно недовольная хмурая
гримаса.
   - Да вот: чьей матерью она была?
   На секунду улыбка исчезла с лица рыжего капитана, и, пригубив коньяк,  он
произнес:
   - Это зависит от свидетельства о смерти, так ведь?
   Они поняли друг друга. И ни у одного из них не возникло  желания  развить
свою мысль.
   Мегрэ,  однако,  не  смог  удержаться  и  проворчал,  изображая  скверное
настроение, хотя оно уже прошло:
   - Если его найдут! Ведь ваша проклятая свобода личности не позволяет  вам
вести списки живых и мертвых!
   О'Брайан ограничился тем, что кивнул официанту на пустые бокалы:
   - Повторите! И прибавил:
   - А ваш бедный сицилиец, должно быть, умирает от жажды, стоя на тротуаре.
Глава 7

   Было, конечно, уже поздно - около  десяти.  Часы  Мегрэ  остановились,  а
"Бервик", в отличие от  "Сент-Рейджи",  не  простирал  свою  заботливость  о
постояльцах до того, чтобы повесить на стенах электрические часы. А впрочем,
не все ли равно, который теперь час? В это утро Мегрэ не спешил.  По  правде
говоря, никакого точного плана у него не было. С тех пор как  он  приехал  в
Нью-Йорк,  его  пробуждение  впервые  было  встречено   настоящим   весенним
солнышком, лучи которого проникали в спальню и в ванную комнату.
   Кстати, именно из-за солнца он повесил зеркальце на  оконную  задвижку  -
так он делал по утрам, когда брился, в Париже, на бульваре Ришар-Ленуар,  и,
пока брил подбородок, на щеке его всегда играл  луч  солнца.  Не  ошибка  ли
думать, что большие города отличаются друг от друга, даже если речь  идет  о
Нью-Йорке, который  изображается  а  книгах  в  виде  чудовищной  мясорубки,
перемалывающей людей?
   И вот он, Мегрэ, в Нью-Йорке, и здесь есть и оконная задвижка -  как  раз
на такой высоте, какая удобна для бритья, - и косой солнечный  луч,  который
заставляет его жмури