одпрыгивающей походкой? Нет.
   - Не ломайте голову, я вам сейчас его назову.
   - Вы уже выяснили?
   - Я располагаю возможностями, которых у вас нет, господин Пуато. Но
это ставит меня в несколько щекотливое положение. Вот почему я и
попросил вас зайти ко мне. Заметьте, я не вызвал вас официальным
путем. Наш разговор конфиденциален. Ну как вы теперь, в форме?
   - Где там! - буркнул Ален.
   - Я говорю не о последствиях вчерашней попойки, а о нервах.
   - Ах, это. Считайте, что я спокоен. Спокоен, как выпотрошенная
рыба.
   - Я хотел бы, чтобы вы меня выслушали серьезно. Я хорошо знаю мэтра
Рабю и могу предположить, что он выдвинет версию убийства на почве
ревности и построит защиту именно на ней. Но для этого ему необходимо
лицо, из-за которого могла вспыхнуть ревность.
   - Разумеется.
   - Вы тут не подходите, поскольку ваша связь со свояченицей
прекратилась почти год назад. А когда дело дойдет до суда, будет уже
больше года.
   Ален кивнул. Он и в самом деле был спокоен, спокоен до боли.
   - Ваша жена отказывается давать показания, но это не лишает ее
права на судебное разбирательство, а так как речь идет об убийстве из
ревности...
   - Зачем ходить вокруг да около, комиссар? Прошу вас, давайте
напрямик.
   - Простите, господин Пуато, но я должен быть уверен, что мои слова
не толкнут вас на необдуманный поступок.
   - Вы боитесь, чтобы я его не пристрелил?
   - Да, вы бываете несдержаны. Ален усмехнулся.
   - А чего ради мне его убивать? Из-за жены? Я уже начал привыкать к
мысли, что потерял ее навсегда. Я многое передумал за эти дни. Раньше
я знал: Мур-мур рядом, и этого было достаточно. Но ее больше нет... -
Он сделал неопределенный жест. -  Что касается Бэби, я имею в виду
Адриену...
   - Ясно. Ну, а как быть с самолюбием? Вы ведь самолюбивы и горды, и,
признаю, у вас есть все основания гордиться собой.
   - Особенно гордиться нечем.
   - Вы не довольны собой?
   - Нет.
   - Значит, вам будет безразлично, на кого променяли вас ваша жена и
свояченица?
   - Абсолютно.
   - Другого пистолета у вас нет?
   - Был только этот браунинг.
   - Обещайте, что не попытаетесь достать оружие.
   - Обещаю.
   - Я вам верю. Так вот, вас ждет неожиданность. Мои люди допросили
привратниц в домах, где живут некоторые ваши сотрудники. Разумеется,
те, на кого у меня пало подозрение. Обычно лучшие результаты дает
звонок в последнюю дверь. На этот раз случаю было угодно, чтобы
разгадка ждала нас за первой же дверью. Я имею в виду улицу Монмартр.
   Ален никак не мог вспомнить, кто из его сотрудников живет на улице
Монмартр.
   - Жюльен Бур.
   Фотограф! Ален вдруг увидел перед собой его перекошенное,
болезненное лицо. Сегодня ночью они сидели за одним столиком в кабаке
на улице Нотр-Дам-де-Лоретт.
   - Не ожидали?
   Ален попытался улыбнуться.
   - Странный выбор.
   Фотограф! Вот уж никогда бы не подумал. Жюльен Бур не заботился о
своей внешности, был неряшлив. Ален побился бы об заклад, что он
никогда не чистит зубы. И взгляд у него уклончивый, словно он боится
смотреть людям в глаза.
   В сущности, Ален почти ничего не знал о его прошлом. Во всяком
случае, до журнала "Ты" Бур не сотрудничал ни в крупных газетах, ни в
сколько-нибудь известных еженедельниках.
   Кто это его порекомендовал? Ален лихорадочно рылся в памяти. С тех
пор прошло несколько лет. Да, кажется, человек, не связанный с
журналом, и произошло это в каком-то баре.
   - Алекс!
   Имя непроизвольно сорвалось у него с губ, и он пояснил комиссару:
   - Я пытался вспомнить, где мы с ним познакомились. Нас свел некий
Александр Манок. Он кинорежиссер или что-то в этом роде. Вечно
собирается поставить какую-то грандиозную картину, но до сих пор
выпустил всего-навсего две короткометражки. Зато он знаком с целой
кучей красивых шлюх, и когда у нас не хватает моделей, случается, мы
звоним ему.
   Ален опомниться не мог! Бур! Это плюгавое ничтожество, Бур, на
которого не польстилась бы последняя стенографистка. Говорили, что от
него дурно пахнет, хотя сам Ален этого не замечал.
   Бур редко бывал в их компании, да и то на роли статиста. Все
окаменели бы от изумления, если бы он когда-нибудь вмешался в
разговор.
   Он приносил свои фотографии, взбирался на верхний этаж и вместе с
Леоном Аньяром верстал номер. В работе он был тщателен до педантизма.
   - И обе! - пробормотал все еще оглушенный Ален.
   - С той разницей, что на этот раз все вышло наоборот.
   - Что вы имеете в виду?
   - Ваша жена первая зачастила на улицу Монмартр.
   - Она приходила к нему на квартиру?
   - Да. Вы, наверно, знаете этот громадный, обшарпанный дом, битком
набитый всякими конторами и ателье. Там, кстати, есть ателье
фотогравера.
   - Знаю.

   В начале своей журналистской карьеры Алену приходилось бывать в
этом доме: там помещалась редакция бульварного еженедельника, в
котором он сотрудничал. Чуть ли не на всех дверях висели эмалированные
таблички: "Изготовление каучуковых печатей", "Фотокопия",
"Дипломированный переводчик Юбер Муане", "Агентство Е. П.К.".
   Что это за "Агентство Е. П. К.", он так никогда и не узнал: на
третьем номере еженедельник тихо скончался.
   - Бур занимает квартиру на самом верху: три комнаты с окнами во
двор - одна большая и две маленькие. Большая заменяет ему мастерскую,
там он обычно фотографирует. Живет один. Инспектор показал привратнице
фотографию вашей жены, и та ее узнала.
   - Такая элегантная приветливая молодая дама! - воскликнула она.
   - Когда она пришла сюда впервые?
   - Года два назад.
   Ален вскочил. Нет, это не укладывается в голове! Два года Мур-мур
была любовницей Жюльена Бура, а он, муж, ничего не замечал! Она жила
рядом с ним. Между ними не прерывались интимные отношения. Они спали в
одной постели, касаясь друг друга обнаженными телами. Правда,
последнее время Мур-мур довольно холодно отвечала на его ласки.
   - Почти два года!
   Он рассмеялся. Рассмеялся грубо, зло.
   - А сестрица? Когда же этот слизняк соблазнил сестру?
   - Месяца три-четыре назад.
   - Ходили попеременно, каждая в свой день? Комиссар невозмутимо
наблюдал за ним.
   - Под конец его чаще навещала Адриена.
   - Утерла сестре нос. Сукина дочь! Дождалась своей очереди.
   Ален крупными шагами ходил взад и вперед по кабинету, как у себя в
редакции или в гостиной на улице Шазель.
   - Мой свояк в курсе?
   - Сейчас не время с ним говорить: завтра утром похороны.
   - Да, конечно.
   - Впрочем, сообщать ему это - не мое дело. Если мэтр Рабю сочтет
необходимым, он это возьмет на себя.
   - Вы ему рассказали?
   - Да.
   - И он вам посоветовал вызвать меня?
   - Я все равно бы вас пригласил. Повсюду рыщут репортеры. Они
побывали на улице Лоншан раньше нас. Один из бульварных
еженедельников, вроде того, о котором вы только что упомянули, уже
раззвонил сегодня о подробностях вашего дела.
   - Бур из тех, кому и по морде-то не дают: руки пачкать противно, -
проворчал Ален.
   - Я знаю о нем еще кое-что. Его фамилия показалась мне знакомой. Я
пошел к моему коллеге из отдела охраны нравственности и выяснил, что
несколько лет назад тот действительно занимался фотографом Жюльеном
Буром.
   - Бур был под судом?
   - Нет. Из-за отсутствия улик дело было прекращено. Вы упомянули имя
Алекса Манока. Отдел светской жизни долго держал его под негласным
надзором. Его подозревали в изготовлении порнографических открыток и
установили за ним слежку. Он часто встречался с Жюльеном Буром, но
всегда в кафе или в барах. Было несомненно, что Бур делает для него
снимки, но во время обыска на улице Монмартр пленок не нашли. Не знаю,
возможно, они и сейчас продолжают этим заниматься. Впрочем, это не по
моей части и ничего не прибавляет к нашему делу. Мой коллега убежден,
что они изготовляли не только открытки, но и фильмы.
   - Вы думаете, он и мою жену снимал?
   - Вряд ли, господин Пуато. Сначала я хотел пойти к нему и
посмотреть хранящиеся у него негативы и снимки. Но сейчас это только
вызовет лишний шум. Нам трудно оставаться незамеченными, в особенности
когда вся пресса поднята на ноги.
   - Жюльен Бур! - твердил Ален, уставившись в пол.
   - Посиди вы на этой работе двадцать лет, как я, вы бы не
удивлялись. Женщины иногда нуждаются в ком-то более слабом, чем они,
или хотя бы в ком-то, кого они считают более слабым, в мужчине,
вызывающем жалость.
   - Эта теория мне известна, - нервно перебил его Ален.
   - Поверьте, она подтверждена практикой. Ален помрачнел: в таких
вещах он смыслил значительно больше комиссара.
   Теперь он знал достаточно. Ему не терпелось уйти.
   - Вы обещаете...
   - Не убивать Бура? Я даже пощечины ему не дам. И вероятно, не
выставлю его за дверь - он наш лучший фотограф. Как видите, вам нечего
опасаться. Спасибо, что просветили меня. Рабю добьется ее оправдания.
Они будут счастливы и народят кучу детей.
   Он направился к двери, остановился на полпути, вернулся и протянул
руку комиссару.
   - Простите. Забыл. До скорой встречи. У вас наверняка будут для
меня новости.
   Он вознаградил себя тем, что, проходя мимо старика дежурного с
серебряной цепью на шее, бросил ему:
   - Спокойной ночи, кролик!

7

   Он не поехал в редакцию. Не желал видеть "их". А может быть, хотел
доказать себе, что ни в них, ни в ком-либо другом не нуждается. Он вел
свой красный автомобильчик, не выбирая дороги, и сам не заметил, как
очутился в Булонском лесу, где так же бесцельно принялся кружить по
парку.
   Он старался убить время, только и всего. Глядел на деревья, на
желтые сухие листья, на двух всадников, которые ехали шагом, беседуя
между собой.
   Слишком уж много неприятного узнал он за эти три-четыре дня. Сразу
и не переваришь.
   Виски больше не хотелось. Но отступать от своих привычек Ален не
желал и остановился у незнакомого бара неподалеку от заставы Дофины.
Он смотрел на людей, пивших вокруг него, и спрашивал себя, неужели им
так же трудно, как ему.
   Ну, нет, едва ли! С ним случилось нечто из ряда вон выходящее. Хотя
вряд ли. В общем-то, люди ведь похожи друг на друга.
   У некоторых, как и у него, глаза устремлены в пустоту. Что они
видят там? Чего ищут?
   - Кажется, мы где-то встречались, - проговорил вполголоса какой-то
толстяк с багровым лицом изрядно выпившего человека.
   - Вы ошиблись, - сухо ответил Ален.
   На сегодня линия поведения была намечена твердо, и он не намерен от
нее отступать. Ален поужинал в одиночестве в незнакомом ресторане на
авеню Терн. Здесь было много постоянных клиентов, на столиках лежали
салфетки, просунутые в деревянные кольца.
   Ален не был голоден, по все же съел тарелку супа и жареную сосиску
с картофелем. Хозяин исподтишка наблюдал за ним. Повезло, что на
фотографии, помещенной в газете, он мало на себя похож.
   Люди задерживали на нем взгляд, всматривались, морща брови, но
потом пожимали плечами, считая, что ошиблись.
   Он купил билет в кино на Елисейских полях; билетерша провела его в
зал и усадила на место. Он не знал названия фильма, но актеры
оказались знакомые, американские. Впрочем, он не следил за действием.
   Намеченный план выполнялся им пунктуально: он убивал время, час за
часом. Вечером вернулся домой, поднялся на лифте, открыл ключом дверь.
   Пустота и тьма. Минна не посмела остаться. Конечно, она подумывала
об этом, но слишком форсировать события побоялась.

   Он зажег свет. На подносе стояла бутылка, стакан и сифон с содовой.
   Он опустился в кресло, налил виски и почувствовал, что его отделяет
от людей более глухая стена, чем когда-либо в жизни. Впрочем, нечто
подобное он уже испытал, когда завалил экзамены на бакалавра. Он
припомнил, как стоял на балконе их квартиры на площади Клиши и смотрел
вниз, где закипала ночная жизнь Парижа.
   Знали ли эти движущиеся по панели черные фигурки, что их ждет
впереди? Алена вдруг потянуло тогда назад, в комнату, ему захотелось
сесть к письменному столу и попытаться выразить свои чувства в стихах.
Но победило природное чувство юмора. Он остался стоять на балконе,
силясь отыскать выход из положения, но ничего не мог придумать.
   Сколько раз в детстве и позднее, в отроческие годы ему задавали
вопрос:
   - Кем ты хочешь стать?
   Как будто это от него зависело! С самых ранних лет его не оставляло
предчувствие, что будущее зависит от случая, неожиданной встречи,
мимоходом услышанной фразы. Одно он знал теперь твердо: ездить на нем
не будут. Он не вступит, как отец, на узкую колею, чтобы плестись по
ней всю жизнь, так ничего и не обретя в конце пути.
   Прошлое вставало в его памяти. Вот родители сидят в столовой. Судя
по тому, что голоса их понизились до шепота, разговор идет о нем: не
хотят огорчать его, напоминать о его провале.
   - Подготовишься и будешь держать экзамены в октябре.
   Перед домом столкнулись две машины, сбежался народ. Сверху похоже
на развороченный муравейник. Муравьи размахивают руками. Нелепые,
жалкие.
   Выход оставался один. Конечно, это было не бог весть что, но на
худой конец можно примириться. Он пойдет служить в армию.
   Кругом ни звука. Ален вздрогнул, когда в углу гостиной скрипнула
деревянная панель.
   Ему не следует ни с кем видеться, пока он не примет решения. Ведь и
тогда, на балконе, он вернулся в комнату лишь после того, как все
решил.
   - Ты еще не ложишься? - спросил, выйдя к нему на балкон, отец.
   - Нет.
   - Тебе не холодно?
   - Нет.
   - Спокойной ночи, сын.
   - Спокойной ночи.
   Мать тоже пришла пожелать ему доброй ночи. Она не уговаривала его
лечь. Как и отец, она немного побаивалась за сына: они знали, что у
него повышенная чувствительность, и боялись неосторожным словом
толкнуть его на отчаянный шаг.
   Но никакого отчаянного шага он не совершил. Отслужил свой срок-не
лучше и не хуже других. Солдат как солдат. Служба в армии, если
следовать христианской терминологии, стала для него своеобразным
"искусом". Подготовкой к жизни. Он научился выпивать. Сначала только
раз в неделю, потому что денег у него не было.
   Ален насмешливо посмотрел на бутылку. Она словно дразнила,
подначивала его. Стоит лишь безотчетно, привычным движением протянуть
руку.
   Он встал. Крыши домов, силуэт собора Парижской Богоматери на фоне
не совсем еще потемневшего неба, купол Пантеона.
   Смехота!
   Он вошел в спальню, бросил взгляд на пустую постель и начал
раздеваться. Спать не хотелось, не хотелось ничего. Почему он здесь, а
не где-нибудь в другом месте? Все дело случая. И Мур-мур тоже - дело
случая. И Адриена, которую он окрестил Бэби. Откуда у него эта мания -
давать людям прозвища?
   - Дерьмо! - произнес он вслух.
   Ален повторил это ругательство еще раз, когда чистил зубы перед
зеркалом в ванной.
   Бур, наверно, сидит сейчас, дрожит за свою шкуру, ждет его прихода.
Может, даже пистолет купил для защиты своей драгоценной жизни? Или уже
смылся из Парижа?
   Ален презрительно улыбнулся, надел пижаму, пошел потушить в
гостиной свет, но к бутылке не притронулся.
   - Спокойной ночи, старик...
   Раз нет никого рядом, приходится самому себе желать доброй ночи.
   Он заснул не сразу-лежал неподвижно в темноте и гнал от себя
неотвязные мысли. Все же, как видно, сон вскоре сморил его. Разбудило
Алена внезапное жужжание пылесоса в гостиной.
   Простыни на постели были сбиты: вероятно, он метался во сне. Ален
не помнил, что ему снилось, осталось лишь смутное сознание, что его
преследовали кошмары.
   Он поднялся с постели, прошел в ванную, почистил зубы, причесался.
Затем открыл дверь в гостиную. Минна выключила пылесос.
   - Так рано? Я вас разбудила?
   - Нет.
   - Сейчас сварю кофе.
   Ален проводил ее взглядом. Сегодня пальцы его не дрожали, как
накануне. Голова не болела. Все в порядке, если не считать ощущения
пустоты, впрочем вполне терпимого.
   Странное чувство, словно все окружающее не имеет к нему больше
отношения и теперь он свободен от всякой ответственности!
   Однако что значит ответственность? Разве человек может нести
ответственность за другого человека, кем бы тот, другой, ни был -
мужчиной, женщиной, даже ребенком?
   - Смехота!
   Это слово не входило в его обычный лексикон. Оно привязалось к нему
недавно. Ничего, слово неплохое. Он повторил его два-три раза, глядя
на утреннее, еще неяркое солнце.
   Минна принесла кофе и рогалики.
   - Вы поздно вернулись?
   - Нет, крольчонок.
   Взглянув на дверь спальни, Минна спросила:
   - Там никого нет?
   - Сегодня мы с тобой наедине.
   Он разглядывал ее холодно, оценивающими глазами. И вероятно, ей
трудно было угадать по его лицу, о чем он думает. Ему казалось, что
теперь он непроницаем для взоров обыденности, неподвластен
общепринятой мерке.
   - Хотите просмотреть газету?
   - Нет.
   Она стояла, отбросив назад плечи, чтобы лучше выделялась грудь. Под
прозрачным нейлоновым халатиком на ней были только бюстгальтер и
трусики.
   Ален размышлял, взвешивая "за" и "против". Вначале Минна
поощрительно улыбалась, потом на ее розовом личике появилось выражение
легкой досады.
   К рогаликам он не притронулся, но кофе выпил. Закурил сигарету,
протянул ей пачку, потом спичку.
   Она снова улыбнулась ему. Он поднялся и, стоя, оглядел ее с головы
до ног. С ног до головы. И когда его взгляд встретился с ее взглядом,
в его глазах был немой вопрос. Минна поняла его мгновенно, как
понимает бармен, что пора наполнить стаканы.
   Она засмеялась. Иного ответа ему не требовалось.
   - Мне самой раздеться?

   - Как хочешь.
   Она положила сигарету в пепельницу, сняла через голову халатик.
   - Почему вы на меня так смотрите?
   - Как я на тебя смотрю?
   - Будто вам грустно.
   - Грустно? Нет.
   Минна расстегнула лифчик. Теперь она стояла нагая. И ее вдруг
охватило чувство неловкости перед ним. Она смешалась, не зная, как
себя вести.
   - Пойдем, - проговорил наконец Ален, притушив недокуренную
сигарету. Они вошли в спальню.
   - Спокойной ночи, старик...
   Раз нет никого рядом, приходится самому себе желать доброй ночи.
   Он заснул не сразу - лежал неподвижно в темноте и гнал от себя
неотвязные мысли. Все же, как видно, сон вскоре сморил его. Разбудило
Алена внезапное жужжание пылесоса в гостиной.
   Простыни на постели были сбиты: вероятно, он метался во сне. Ален
не помнил, что ему снилось, осталось лишь смутное сознание, что его
преследовали кошмары.
   Он поднялся с постели, прошел в ванную, почистил зубы, причесался.
Затем открыл дверь в гостиную. Минна выключила пылесос.
   - Так рано? Я вас разбудила?
   - Нет.
   - Сейчас сварю кофе.
   Ален проводил ее взглядом. Сегодня пальцы его не дрожали, как
накануне. Голова не болела. Все в порядке, если не считать ощущения
пустоты, впрочем вполне терпимого.
   Странное чувство, словно все окружающее не имеет к нему больше
отношения и теперь он свободен от всякой ответственности!
   Однако что значит ответственность? Разве человек может нести
ответственность за другого человека, кем бы тот, другой, ни был -
мужчиной, женщиной, даже ребенком?
   - Смехота!
   Это слово не входило в его обычный лексикон. Оно привязалось к нему
недавно. Ничего, слово неплохое. Он повторил его два-три раза, глядя
на утреннее, еще неяркое солнце.
   Минна принесла кофе и рогалики.
   - Вы поздно вернулись?
   - Нет, крольчонок.
   Взглянув на дверь спальни, Минна спросила:
   - Там никого нет?
   - Сегодня мы с тобой наедине.
   Он разглядывал ее холодно, оценивающими глазами. И вероятно, ей
трудно было угадать по его лицу, о чем он думает. Ему казалось, что
теперь он непроницаем для взоров обыденности, неподвластен
общепринятой мерке.
   - Хотите просмотреть газету?
   - Нет.
   Она стояла, отбросив назад плечи, чтобы лучше выделялась грудь. Под
прозрачным нейлоновым халатиком на ней были только бюстгальтер и
трусики.
   Ален размышлял, взвешивая "за" и "против". Вначале Минна
поощрительно улыбалась, потом на ее розовом личике появилось выражение
легкой досады.
   К рогаликам он не притронулся, но кофе