который предназначается уж не знаю кому.
     - А вы читали?
     - Час или два. Около десяти часов я поднялась в спальню.
     - Первой?
     ИЗ
     - Да.
     - Что в этот момент делала ваша сестра?
     - Расстилала постель моему мужу.
     - Вы часто оставляли их наедине?
     - А почему нет? Что бы это изменило?
     - Вы думаете, они пользовались этим, чтобы целоваться?
     - Мне безразлично.
     - У вас были основания полагать, что ваш муж был любовником вашей сестры?
     - Не знаю, были ли они любовниками. Сомневаюсь.
     Он вел себя с ней как влюбленный семнадцатилетний мальчишка.
     - Почему вы только что сказали "сомневаюсь"? - спросил Мегрэ. Она ответила на его вопрос своим:
     - Как, по-вашему, почему у нас нет детей?
     - Потому что вы их не хотели.
     - Это он вам сказал, не так ли? Возможно, коллегам он рассказывал то же самое. Мужчина не любит признаваться в том, что он практически импотент.
     - Это случай вашего мужа?
     Жизель устало кивнула в знак согласия.
     - Видите ли, господин комиссар, существует множество вещей, о которых вы не знаете. Ксавье изложил вам свою версию нашей с ним жизни. Придя к вам, я не стала вдаваться в подробности. Этой ночью произошли события, которых я не понимаю, и знаю, что, когда расскажу о них вам, вы мне не поверите.
     Мегрэ не подталкивал ее к признаниям. Напротив, предоставлял время сказать и тщательно взвесить свои слова.
     - Я слышала слова врача. Он сказал, что Ксавье отравили. Возможно, это правда. Меня тоже отравили.
     Комиссар невольно вздрогнул и испытующе посмотрел на нее:
     - Вас отравили?
     В памяти всплыла одна деталь, побуждавшая поверить ей: засохшие пятнышки на унитазе и кафеле.
     - Я проснулась в середине ночи от жуткой боли в животе. Когда встала, то с удивлением почувствовала, что ноги стали ватными, сознание мутилось. Я бросилась в ванную и засунула два пальца в рот, чтобы вызвать рвоту. Простите за столь неприятные детали.
     У меня внутри все горело, а во рту возник привкус, который я узнаю из тысячи.
     - Вы разбудили сестру или мужа?
     - Нет. Возможно, они меня слышали, потому что я несколько раз спускала воду. Я дважды промыла себе желудок, каждый раз выблевывая жидкость, сохранявшую тот же привкус.
     - Вы не подумали вызвать врача?
     - Чего ради? Раз я вовремя успела...
     - Вы снова легли?
     - Да.
     - У вас не возникло желания спуститься на первый этаж?
     - Только прислушалась. Ксавье ворочался в постели, как будто его беспокоили ночные кошмары.
     - Вы считаете, что ваше недомогание вызвано той чашкой отвара?
     - Полагаю, да.
     - Вы продолжаете утверждать, что поменяли чашки местами на подносе?
     - Да.
     - А после этого не спускали глаз с подноса? Ваш муж или сестра не могли произвести новую подмену?
     - Моя сестра находилась на кухне.
     - То есть ваш муж взял чашку, предназначавшуюся вам?
     - Надо полагать.
     - Что означает, что ваша сестра пыталась отравить вашего мужа?
     - Не знаю.
     - Или же, поскольку ваш муж тоже был отравлен, она пыталась отравить вас обоих?
     - Не знаю, - повторила Жизель.
     Они долго молча смотрели друг на друга. В конце концов молчание нарушил Мегрэ. Он встал перед окном и, глядя на рябую от дождя Сену, набил новую трубку.

Глава 8
ПЯТНО НА ПОДНОСЕ

     Прижавшись лбом к холодному стеклу - так он делал в детстве и не изменил привычке теперь, - Мегрэ, не замечая того, что в голове начали колоть иголки, наблюдал за действиями двух рабочих, чинивших отопление на противоположном берегу Сены.
     Когда Мегрэ обернулся, лицо его было усталым, и, направляясь к своему столу, чтобы сесть, он, стараясь не глядеть на Жизель Мартон, произнес:
     - Вы ничего больше не хотите мне сказать?
     Она колебалась недолго, а когда заговорила, комиссар непроизвольно поднял голову, потому что она спокойным, размеренным голосом, в котором не было ни вызова, ни подавленности, заявила:
     - Я видела, как умирал Ксавье.
     Знала ли она, какой эффект произведет на комиссара? Отдавала ли себе отчет, что внушила ему невольное восхищение? Он не помнил, чтобы в этом кабинете, через который прошли столько людей, хоть раз побывал человек, наделенный такой проницательностью и таким хладнокровием. И еще - он не помнил никакого столь же непринужденного.
     В этой женщине не ощущалось никакого человеческого чувства. Ни единой слабины.
     Поставив локти на бювар, он вздохнул:
     - Рассказывайте.
     - Я снова легла, но никак не могла заснуть. Пыталась понять, что со мной случилось, и не понимала. У меня уже не было четкого представления о времени. Вы знаете, как это бывает. Кажется, что следуешь за мыслью, но в действительности в ее ходе появляются как будто провалы. Должно быть, я несколько раз забывалась сном. Один или два раза мне почудился шум, доносящийся снизу, шум, который производил мой муж, ворочаясь на кровати. По крайней мере, я так думала.
     Один раз - уверена в этом - я уловила стон и решила, что ему снится кошмар. Это был не первый раз, когда он стонал и дрался во сне. Он мне рассказывал, что в детстве страдал лунатизмом, и приступы неоднократно повторялись, уже когда мы были женаты.
     Жизель продолжала тщательно подбирать слова, говоря без эмоций, словно рассказывая где-то услышанную или вычитанную историю:
     - В какой-то момент я услышала более громкий звук, как будто на пол упало нечто тяжелое. Мне стало страшно, и я не знала, стоит ли подниматься с постели. Я прислушалась, и мне почудился хрип. Тогда я встала, набросила халат и бесшумно направилась к двери.
     - Вы не видели вашу сестру?
     - Нет.
     - И никаких звуков в ее спальне не слышали?
     - Нет. Чтобы заглянуть в комнату на первом этаже, надо было спуститься на несколько ступенек, а я никак не могла решиться сделать это, осознавая грозящую опасность. Но все-таки, хоть и с неохотой, сделала это. Нагнулась...
     - На сколько ступенек вы спустились?
     - На шесть или семь. Я не считала. В мастерской горел свет, включена была только настольная лампа.
     Ксавье лежал на полу на полдороге между его кроватью и винтовой лестницей. Выглядело это так, будто он полз и все еще пытался ползти. Он приподнялся на локте левой руки, а правую вытянул к револьверу, лежавшему сантиметрах в тридцати.
     - Он вас видел?
     - Да. Подняв голову, он с ненавистью смотрел на меня, лицо у него было искажено, на губах пена. Я поняла, что, когда он, уже слабея, с оружием в руке шел к лестнице, чтобы убить меня, силы его оставили, он упал, и револьвер отлетел за пределы его досягаемости.
     Полуприкрыв глаза, Мегрэ ясно видел мастерскую, поднимающуюся к потолку лестницу и тело Мартона там, где он его нашел.
     - Вы продолжили спускаться?
     - Нет. Осталась на том же месте, не в силах отвести от него глаза. Я не знала точно, сколько сил у него осталось. Я была зачарована.
     - Как долго он умирал?
     - Не знаю. Он одновременно пытался схватить оружие и заговорить, выкрикнуть мне о своей ненависти.
     В то же время он боялся, что я спущусь, схвачу револьвер и выстрелю. Очевидно, отчасти по этой причине я и не стала спускаться. Сама не знаю, я не думала... Он задыхался. Его сотрясали спазмы. Я подумала, что его тоже вырвет. Потом он издал вопль, его тело несколько раз дернулось, руки вцепились в пол, и наконец он замер в неподвижности. - Не отводя взгляд, она добавила:
     - Я поняла, что все кончено.
     - И тогда вы спустились, чтобы убедиться в его смерти?
     - Нет. Я знала, что он мертв. Не могу сказать, почему я была так убеждена в этом. Поднялась к себе в спальню и села на кровать. Мне было холодно, и я накинула на плечи одеяло.
     - Ваша сестра так и не вышла из комнаты?
     - Нет.
     - Однако вы только что сказали, будто он издал вопль.
     - Совершенно верно. Она наверняка его слышала.
     Не могла не слышать, но осталась в постели.
     - Вам не пришло в голову вызвать врача? Или позвонить в полицию?
     - Если бы в нашем доме был телефон, я, возможно, так и сделала бы.
     - Который был час?
     - Не знаю. Я даже не подумала посмотреть на часы.
     Я все еще пыталась понять.
     - Если бы у вас был телефон, вы бы не поставили в известность о случившемся вашего друга Харриса?
     - Конечно нет. Он женат.
     - Итак, вы, даже приблизительно, не знаете, сколько времени прошло между моментом, когда ваш муж умер у вас на глазах, и примерно шестью часами утра, когда вы пошли к консьержке позвонить? Час? Два часа? Три?
     - Больше часа, в этом я готова поклясться. Но меньше трех.
     - Вы ожидали обвинения в убийстве?
     - Я не строила иллюзий.
     - И задавались вопросом, что будете отвечать на вопросы, которые вам станут задавать.
     - Возможно. Сама того не сознавая. Я много думала. Потом услышала знакомый стук мусорных бачков, которые тянут по мостовой в соседнем дворе, и спустилась.
     - Опять-таки не встретив сестру?
     - Да. По пути я коснулась руки мужа. Она уже остыла. Я поискала в телефонном справочнике ваш домашний номер и, не найдя его, позвонила в дежурную часть, попросив вас известить.
     - После чего вернулись к себе?
     - Со двора я увидела свет в окне сестры. Когда я открыла дверь, Дженни спускалась по лестнице.
     - Она уже видела тело?
     - Да.
     - Она ничего не сказала?
     - Возможно, сказала бы, если бы в дверь почти сразу не постучали. Это был ваш инспектор. - И после короткой паузы добавила:
     - Если осталось немного кофе...
     - Он остыл.
     - Ничего.
     Он налил ей, а заодно и себе.
     За дверью кабинета, за окном продолжалась жизнь, повседневная жизнь, такая, какой ее организовали для своего спокойствия люди.
     А здесь, в четырех стенах, был другой мир, трепет которого ощущался за каждой фразой, за каждым словом, мрачный и тревожный мир, в котором, однако, эта довольно молодая женщина чувствовала себя совершенно непринужденно.
     - Вы любили Мартона? - спросил Мегрэ вполголоса, как будто помимо своей воли.
     - Нет. Не думаю.
     - Тем не менее вышли за него замуж.
     - Мне было двадцать восемь. Все мои предыдущие попытки оказались неудачными.
     - Захотелось респектабельности?
     Жизель Мартов не обиделась, по крайней мере не подала виду.
     - Во всяком случае, покоя.
     - Вы выбрали изо всех Мартона потому, что им было легче манипулировать?
     - Возможно. Неосознанно.
     - Вы тогда уже знали, что он почти импотент?
     - Да. Я не этого искала.
     - Первое время вы были с ним счастливы?
     - Это слишком сильно сказано. Мы довольно хорошо ладили.
     - Потому что поступал так, как вам хотелось?
     Она делала вид, что не замечает агрессивности, от которой дрожал голос комиссара, ни того, как он на нее смотрит.
     - Я себе не задавала этот вопрос.
     Ничто не могло вывести ее из себя, однако в поведении начала сквозить некоторая усталость.
     - Когда вы встретили Харриса, или, если вам так больше нравится, Мориса Швоба, вы в него влюбились?
     Жизель задумалась, как будто хотела ответить особо точно.
     - Вы все время употребляете это слово. Во-первых, Морис мог изменить мое положение в обществе, а я никогда не считала, что мое место - за прилавком в универмаге.
     - Он сразу стал вашим любовником?
     - Смотря что вы понимаете под словом "сразу". Через несколько дней, если мне не изменяет память. Мы не придавали этому значения, ни он, ни я.
     - То есть ваши отношения основывались скорее на деловых интересах?
     - Если хотите. Из двух гипотез вы, как мне известно, выберете наиболее пачкающую. Я бы скорее сказала, что Морис и я почувствовали, что мы одной породы...
     - Потому что у вас были одинаковые амбиции. Вам никогда не приходило в голову развестись, чтобы выйти замуж за него?
     - Чего ради? Он женат на женщине старше его, имеющей состояние, которое позволило ему открыть собственное дело на улице Сент-Оноре. А остальное...
     Она давала понять, что остальное значило так мало!
     - Когда вы начали подозревать, что ваш муж не в себе? Ведь у вас было такое впечатление, верно?
     - Это не впечатление - уверенность. Я с самого начала знала, что он не такой, как всегда. У него бывали периоды экзальтации, когда он рассуждал о своей работе как говорил бы гений, и депрессии, когда он жаловался, что неудачник, над которым все потешаются.
     - Включая вас.
     - Разумеется. Мне кажется, он всегда был таким. В последнее время он был мрачным, встревоженным, смотрел на меня настороженно и внезапно, в самый неожиданный для меня момент, разражался упреками. А иногда донимал меня своими инсинуациями.
     - Вам не приходило в голову уйти от него?
     - Думаю, я жалела его. Он был несчастен. Когда из Америки вернулась моя сестра - в глубоком трауре, изображая из себя безутешную вдову, он был недоволен. Она нарушала его привычки, и он не мог ей простить, что она целыми днями не обращалась к нему ни с единым словом.
     Я и сейчас не понимаю, как ей это удалось. А ведь удалось, и, очевидно, потому, что притворялась щепкой, потерянной в бурном океане жизни.
     Наконец-то рядом с ним оказался кто-то более слабый, чем он сам. По крайней мере, он так думал. Понимаете? С моей сестрой он казался себе настоящим мужчиной, сильным человеком, уверенным в себе...
     - Вам не хотелось развестись и предоставить им свободу действий?
     - Они были бы несчастны вместе, потому что на самом деле моя сестра отнюдь не плакса-размазня. Наоборот.
     - Вы ее ненавидите?
     - Мы с ней никогда не любили друг друга.
     - В таком случае почему приняли в своем доме?
     - Потому что она мне навязалась.
     Мегрэ чувствовал тяжесть на плечах и неприятный привкус во рту, потому что понимал: все это правда.
     Жизнь в домике на авеню Шатийон протекала в той самой атмосфере, которую мадам Мартон описала в нескольких фразах, и он мог себе представить почти молчаливые вечера, во время которых каждый замыкался в своей ненависти.
     - На что вы надеялись? Что это не продлится долго?
     - Я ходила к врачу.
     - К Стейнеру?
     - Нет. К другому. Я ему все рассказала.
     - Он не посоветовал вам добиваться госпитализации вашего мужа?
     - Он мне посоветовал подождать, сказав, что симптомы еще недостаточно четкие и не замедлит произойти более сильный кризис...
     - Таким образом, вы предвидели кризис и держались начеку?
     Жизель едва заметно пожала плечами.
     - Я ответила на все вопросы? - спросила она после некоторой паузы.
     Мегрэ искал, о чем бы ее еще спросить, и не находил, ибо темных пятен для него не осталось.
     - Когда вы остановились на лестнице и увидели вашего мужа на полу, у вас не возникло желания прийти ему на помощь?
     - Я не знала, вдруг у него осталось достаточно сил, чтобы схватить револьвер...
     - Вы уверены, что ваша сестра в курсе всего того, что вы мне только что рассказали?
     Она посмотрела на него не отвечая.
     Чего ради продолжать? Ему хотелось бы поймать ее на противоречиях, обвинить в убийстве, но она не подставлялась и не уклонялась от ответов.
     - Полагаю, - прошептал он, выпуская последнюю стрелу, - у вас никогда не возникало желания избавиться от мужа?
     - Убив его?
     Она явно делала разницу между "убить" и "госпитализировать". На его "да" она просто заявила:
     - Если б мне пришла в голову мысль его убрать, я бы все тщательно продумала и сейчас не сидела бы здесь.
     Опять верно. Если кто и способен совершить идеальное преступление, так именно эта женщина.
     Нет, она не убивала Мартона! Раскурив по новой трубку и раздраженно поглядев на сидящую перед ним Жизель Мартон, Мегрэ тяжело встал и, с затекшим телом и отупевшим мозгом, направился к двери, ведущей в кабинет инспекторов.
     - Соедините меня с домом семнадцать по авеню Шатийон. С консьержкой. Жанвье в домике во дворе. Пусть она позовет его к аппарату.
     Он вернулся на свое место, и пока ждал, мадам Мартон припудривала лицо, как делала бы в театре во время антракта. Наконец зазвонил телефон.
     - Жанвье? Мне бы хотелось, чтобы ты, не кладя трубку, вернулся во флигель и внимательно осмотрел поднос, который должен находиться на кухне... - Он повернулся к Жизель Мартон. - Поднос круглый, квадратный?
     - Прямоугольный, деревянный.
     - Прямоугольный деревянный поднос, достаточно большой, чтобы на нем уместились три чашки и три блюдца... Я хочу знать, есть ли на нем царапина или какой-либо другой знак, позволяющий понять, той или иной стороной ставят поднос. Понимаешь, что я хочу сказать?.. Секунду... Эксперты все еще там? Отлично!
     Попроси их осмотреть флакон, стоящий в чулане для швабр. Там находится белый порошок. Пусть снимут с него отпечатки пальцев.
     На второй вопрос Жанвье смог ответить сразу:
     - Отпечатков нет. Они его уже осмотрели. Флакон вытерли влажной, немного сальной тряпкой. Очевидно, той, которой моют посуду.
     - Из прокуратуры приезжали?
     - Да. Следователь недоволен.
     - Из-за того, что я его не дождался?
     - В основном потому, что вы увезли обеих женщин.
     - Скажи ему, что, когда он вернется к себе в кабинет, все уже, очевидно, закончится. Что за следователь?
     - Комельо.
     Он и Мегрэ не выносили друг друга.
     - Скорей сходи осмотри поднос. Я остаюсь у аппарата.
     Он услышал голос Жизель Мартон, на которую больше не обращал внимания:
     - Если бы вы спросили меня, я бы вам сразу сказала. Есть знак. Он получился ненароком. Просто на одной из коротких сторон прямоугольника немного вздулся лак.
     Действительно, через несколько секунд немного запыхавшийся от бега Жанвье сказал:
     - В одном месте на лаке есть вздутие.
     - Спасибо. Больше ничего?
     - В кармане Мартона обнаружили смятую бумажку с фосфатом цинка.
     - Знаю.
     Мегрэ не был уверен, но знал, что бумажка окажется именно в кармане мертвеца, что ее найдут где-то в комнате.
     Он положил трубку на рычаг.
     - Когда вы увидели, что ваш муж направился на кухню, вы ведь догадались, что он собирается там делать, не так ли? Потому и поменяли местами чашки?
     - Я их меняла всякий раз, когда предоставлялась возможность.
     - Ему тоже случалось менять их?
     - Совершенно верно. Вот только вчера вечером ему это сделать не удалось, потому что я не сводила с подноса глаз.
     На бульваре Ришар-Ленуар тоже был поднос, не деревянный, а серебряный - свадебный подарок. Чашки Мегрэ и его жены были совершенно одинаковыми, не считая едва заметной трещинки на той, из которой пил комиссар. Но они никогда их не путали. Когда мадам Мегрэ ставила поднос на столик возле кресла мужа, тот был уверен, что та чашка, что ближе, - его.
     Он снова встал. Мадам Мартон следила за ним с любопытством, но без тревоги.
     - Вы можете зайти на секунду, Люка? Найдите свободный кабинет, все равно какой, и перейдите туда с ней. Оставайтесь там, пока я вас не вызову. Да, и заодно скажите, чтобы привели ее сестру.
     Мадам Мартон последовала за инспектором, не задав комиссару ни одного вопроса. А тот, оставшись один, открыл шкаф, извлек оттуда бутылку коньяку, которую держал не столько для себя, сколько для некоторых клиентов, которые в этом нуждались, и налил себе янтарной жидкости в стакан для воды.
     Когда в дверь постучали, он закрыл шкаф и едва успел вытереть губы.
     - Входите!
     В кабинет ввели Дженни, лицо которой было смертельно бледным, припухшим, с красными пятнами, какие остаются, если человек плакал.
     - Присаживайтесь.
     Стул, который совсем недавно занимала ее сестра, был еще теплым. Дженни посмотрела по сторонам, обескураженная тем, что оказалась наедине с комиссаром.
     Он остался на ногах и ходил взад-вперед, не зная, как взяться за дело. Наконец, встав перед ней, произнес:
     - Какого адвоката вы выбираете?
     Дженни резко подняла голову, ее влажные глаза расширились. Губы зашевелились, но заговорить она не смогла.
     - Я предпочитаю допроси