что незадолго до того, как он лег в
больницу,  она  приходила  к  ним  в  сопровождении  человека,  ему   не
знакомого. Одна из горничных, Женевьева Лаванше, тоже ее узнала.
   Сидевшие за отдельным столом журналисты стали переглядываться,  потом
с удивлением посмотрели на Мегрэ.
   - Полагаю, что спутник, о котором идет речь, не Альфред Меран?
   - - Нет, господин председатель. Вчера у меня в  кабинете  побывали  и
Николя Кажу, и горничная. Я показал им сотни личных  карточек,  которыми
располагает уголовная полиция, и убедился, что спутник Жинетты  Меран  у
нас не зарегистрирован. Он небольшого роста,  коренастый,  темноволосый,
одет изысканно? носит на пальце кольцо с желтым камнем.  Лет  ему  около
тридцати, и он курит одну за другой  американские  сигареты.  После  его
ухода пепельница в отеле на улице Виктор-Массэ всегда полна окурков,  из
которых только один-два испачканы  в  губной  помаде.  У  меня  не  было
времени заняться этим более подробно до начала процесса. Николя Кажу лег
в больницу двадцать шестого февраля, а двадцать пятого был еще на работе
и утверждает, что в этот день эта парочка к ним заходила.
   В зале началось волнение, но Мегрэ, стоя спиной к публике,  не  видел
ее. Зато председатель - что с ним случалось очень редко - повысил  голос
и произнес:
   - Тише! А то я прикажу очистить зал. Из  публики  послышался  женский
голос:
   - Господин председатель, я...
   - Я требую полной тишины! - повторил председатель Бернери.
   Что касается обвиняемого, то он, сжав челюсти, с  ненавистью  смотрел
на Мегрэ.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

   Никто в зале не шелохнулся, пока председатель, поочередно  наклоняясь
к двум своим помощникам, что-то им говорил. Завязался  разговор  втроем,
тоже напоминавший религиозный ритуал. Видно было, как, словно в молитве,
беззвучно шевелятся губы и ритмично склоняются головы. Наконец  поднялся
со своего места прокурор в красной мантии, чтобы тоже  присоединиться  к
совещающимся, и следовало полагать, что скоро к ним подойдет  и  молодой
защитник. А тот, видно, колебался, встревоженный, неуверенный в себе,  и
только собрался встать, как председатель ударил  по  столу  молотком,  и
каждый из судебных чиновников занял положенное ему место. Ксавье Бернери
произнес сквозь зубы:
   - Суд благодарит свидетеля за его показания и просит не покидать зал.
   Похожий на священнослужителя, он стал искать свою  шапочку  и,  найдя
ее, поднялся и произнес традиционную фразу:
   - Объявляется перерыв на четверть часа. В зале внезапно поднялся шум,
все нараставший, как бывает, когда в школе начинается перемена,  -  едва
приглушенный  взрыв  разнородных,  слившихся  воедино  звуков.  Половина
присутствовавших покинули свои места; одни, стоя в  проходах,  энергично
жестикулировали, другие, толкаясь, пытались пробраться к большим дверям,
которые только что открыли служители, а  тем  временем  жандармы  быстро
уводили обвиняемого через другую дверь, скрытую в деревянных панелях. За
ними с трудом протискивался молодой адвокат Пьер  Дюше.  Присяжные  тоже
исчезли, пройдя через заднюю дверь с другой стороны.
   Адвокаты  в  мантиях,  преимущественно  молодые,  и  среди  них  одна
адвокатесса, чья фотография могла бы украсить обложку  иллюстрированного
журнала, столпились  у  двери,  через  которую  проходили  свидетели,  с
возбуждением  обсуждая  триста  десятую,  триста  одиннадцатую,   триста
двенадцатую и последующие статьи уголовно-процессуального кодекса.
   Некоторые запальчиво утверждали, что судебное  расследование  ведется
не правильно и вслед за ним должна неизбежно последовать кассация.
   Какой-то старый адвокат с желтыми зубами,  в  засаленной  мантии,  не
выпуская изо рта прилипшую к нижней губе незажженную сигарету,  ссылался
на историю юриспруденции и привел в пример два случая. Первый имел место
в Лиможе, в  1885  году,  второй  -  в  Пуатье,  в  1923.  В  результате
неожиданного  свидетельского  показания  не   только   заново   пришлось
произвести расследование, но и весь  исход  дела  принял  совсем  другой
оборот.
   Из всего этого Мегрэ, похожий на неподвижную глыбу, видел  со  своего
места только какие-то мелькавшие лица, слышал  только  обрывки  фраз  и,
едва  лишь  успел  разглядеть  в  слегка  опустевшем  зале  двоих  своих
помощников, как был окружен журналистами.
   В  зале  царило  такое  возбуждение,  как  в  театре  на  генеральной
репетиции после первого акта.
   - Что вы думаете  о  бомбе,  которую  вы  сами  только  что  бросили,
господин комиссар?
   - О какой бомбе?
   Мегрэ тщательно набивал табаком свою трубку. Мучила жажда.
   - Вы считаете, что Меран невиновен?
   - Я ничего не считаю.
   - Вы подозреваете его жену?
   - Господа, прошу на меня не сердиться, но, честное слово, мне  нечего
добавить к тому, что я уже сказал на суде.
   В эту  минуту  к  Жинетте  Меран,  пытавшейся  пробраться  к  выходу,
метнулся молодой репортер, и его  любопытные  Собратья,  боясь  упустить
какое-нибудь сенсационное сообщение, оставили комиссара в покое  и  всей
сворой устремились к ним.
   Все  смотрели  на  эту  движущуюся  группу,  а  тем  временем  Мегрэ,
проскользнув в дверь, через  которую  проходили  свидетели,  очутился  в
коридоре,  где  некоторые  мужчины  курили,  другие,   не   знакомые   с
расположением Дворца правосудия, бродили в поисках туалета.
   Комиссар  знал,  что  судебные  чиновники   совещаются   в   кабинете
председателя,  и  заметил,  как  судебный  исполнитель   проводил   туда
вызванного ими молодого адвоката Пьера Дюше.
   Было около двенадцати. Видимо, председатель Бернери хотел покончить с
инцидентом, произошедшим на  утреннем  заседании,  чтобы  после  полудня
продолжать вести дело в установленном порядке, надеясь  в  тот  же  лень
вынести приговор.
   Наконец Мегрэ достиг галереи, закурил свою трубку и  знаком  подозвал
Лапуэнта, который стоял, прислонившись к колонне.
   Однако не только комиссар решил воспользоваться  свободным  временем,
чтобы выпить пива. Он видел в окно, как, несмотря на дождь, люди, подняв
воротники, бегом направлялись к ближайшим кафе...
   В буфете Дворца правосудия нетерпеливая толпа, подталкиваемая со всех
сторон все прибывающими людьми, мешала адвокатам и Их клиентам,  которые
еще за несколько минут до этого мирно обсуждали свои несложные дела.
   - Пивца? - спросил комиссар у Лапуэнта.
   - Если удастся, патрон.
   Они  протиснулись  к  стойке,  натыкаясь  на  спины  и  локти.  Мегрэ
подмигнул официанту, которого знал уже добрых два десятка лет, и  спустя
несколько минут, через головы людей им передали  две  кружки  пенящегося
пива.
   -  Займись  теперь  Жинеттой  Меран.  Постарайся  выяснить,  где  она
завтракает, с кем, кто с ней разговаривает, а при случае узнай, кому она
звонит по телефону.
   Толпа в буфете постепенно схлынула. Все торопились занять свои места,
и, когда комиссар вошел в зал, он уже не смог пройти на свое место - ему
пришлось остаться возле маленькой двери среди адвокатов.
   Присяжные уже сидели на своих  местах,  обвиняемый  с  охраной  -  на
скамье подсудимых, а молодой защитник - поблизости  от  него.  С  важным
видом в зал вошли члены суда и тоже заняли положенные им места, понимая,
как и Мегрэ, что атмосфера как-то изменилась.
   Ведь только недавно речь шла о человеке, который зарезал свою  тетку,
шестидесятилетнюю женщину, и сдавил горло, а потом  задушил  в  подушках
девочку четырех лет. Вполне  естественно,  что  в  зале  царила  мрачная
напряженность. Теперь же, после перерыва, все изменилось.  Гастон  Меран
отошел на задний план, и даже двойное преступление казалось не столь уже
значительным. Свидетельские показания  Мегрэ  повернули  дело  по-иному,
подняли  некоторые  вопросы,  имеющие  уже  двусмысленный,   скандальный
характер, и публику теперь интересовала только молодая женщина,  которую
тщетно пытались разглядеть те, кто сидел в задних рядах.
   По залу прокатывался неясный гул, и председатель вынужден был окинуть
суровым взглядом толпу, словно высматривая возмутителей спокойствия. Это
продолжалось очень долго, но постепенно  шум  стал  стихать,  и  наконец
установилась полная тишина.
   - Предупреждаю, что я не допущу никаких демонстраций и при первой  же
попытке велю очистить зал.
   Бернери откашлялся и что-то прошептал на ухо своим помощникам.
   - В силу доверенной мне власти и в согласии с прокурором и защитой  я
решил выслушать показания трех новых свидетелей. Двое из них находятся в
зале, а третья, некая Женевьева Лаванше, вызванная  по  телефону,  скоро
должна явиться. Судебный исполнитель, пригласите сюда Жинетту Меран!
   Старый судебный исполнитель направился по проходу к молодой  женщине,
сидевшей в первом ряду. Жинетта Меран встала с  места  и,  поколебавшись
несколько мгновений, подошла к барьеру.
   Мегрэ допрашивал ее  уже  несколько  раз  в  кабинете  на  набережной
Орфевр. Там перед ним была  дамочка,  одетая  вульгарно,  а  порой  даже
вызывающе. На этот же раз, специально для  суда  присяжных,  она  купила
себе строгий черный костюм - юбку и  длинный  жакет,  на  фоне  которого
ярким пятном выделялась желтая блузка.
   По этому же поводу - комиссар был в этом убежден, - чтобы подчеркнуть
свою внешность, она надела модную  шляпку  с  полями,  придававшую  лицу
какую-то таинственность.
   Казалось, она разыгрывала из  себя  одновременно  наивную  девочку  и
вполне приличную дамочку, опускала голову, потом снова поднимала,  чтобы
взглянуть на председателя робкими и покорными глазами.
   - Вас зовут Жинетта Меран, урожденная Шено?
   - Аа, господин председатель.
   - Говорите громче и повернитесь к господам  присяжным.  Вам  двадцать
семь лет и вы родились в Сен-Совер, в провинции Ньевр?
   - Ла, господин председатель.
   - Вы - жена обвиняемого?
   Она отвечала на все вопросы голосом прилежной ученицы.
   - Согласно статье триста тридцать второй,  ваше  показание  не  может
быть принято как свидетельское, но по договоренности  с  прокуратурой  и
защитой суд имеет право выслушать вас в порядке информации.
   Она подняла руку, подражая предыдущим свидетелям, но Бернери  тут  же
ее остановил:
   - Нет! Вам не положено давать присягу.
   Мегрэ наблюдал за  лицом  сидящего  между  двумя  жандармами  Гастона
Мерана, который, подперев руками подбородок, следил за происходящим.
   Время  от  времени  его  челюсти  так  крепко  сжимались,  что  резко
обозначались скулы.
   Жена  всячески  избегала  смотреть  в  его  сторону,  словно  это  ей
запрещалось, и не отрывала глаз от лица председателя.
   - Вы были знакомы с пострадавшей,  Леонтиной  Фаверж?  Казалось,  она
заколебалась перед тем, как ответить.
   - Не слишком хорошо.
   - Что вы этим хотите сказать?
   - Мы не бывали друг у друга.
   - Однако вы с ней встречались?
   - В первый раз перед нашей свадьбой. Мой жених настаивал на том,  что
должен  меня  ей  представить,  говорил,  что   это   его   единственная
родственница.
   - И вы вместе пошли на улицу Манюэль?
   - Да. Как-то днем, около пяти часов.  Она  угощала  нас  шоколадом  и
пирожными. Я сразу почувствовала, что не понравилась ей, и была уверена,
что она станет отговаривать Гастона жениться на мне.
   - С какой стати?
   Она пожала плечами, подыскивая нужные слова, а потом отрезала:
   - Мы с ней были совсем разные люди.
   Председатель суровым взглядом оглядел  публику,  и  смех,  застыл  на
губах.
   - Она не присутствовала на вашей свадьбе?
   - Как же, присутствовала!
   - А Альфред Меран, брат вашего мужа?
   - Тоже был. В то время он еще жил в Париже и еще не поругался с  моим
мужем.
   - Чем он занимался?
   - Служил торговым агентом.
   - Работал он постоянно?
   - А я почем знаю. К свадьбе он подарил нам кофейный сервиз.
   - Больше вы не встречались с Леонтиной Фаверж?
   - Видала ее четыре или пять раз.
   - Она приходила к вам?
   - Нет. Мы ходили к ней. Я-то без охоты ходила. Не люблю  навязываться
людям, которым не нравлюсь. Но Гастон считал, что это необходимо.
   - Почему?
   - Не знаю.
   - Может быть, из-за ее денег?
   - Может, и так.
   - Когда вы перестали ее навещать?
   - Давно.
   - Два, три, четыре года назад?
   - Года три.
   -  Знали  вы  о  существовании  китайской  вазы,  которая  стояла   в
гостиной?
   - Видела и даже сказала  Гастону,  что  искусственные  цветы  годятся
только для похоронных венков.
   - Вы знали, что в ней хранилось?
   - Знала только про цветы.
   - Ваш муж никогда вам ничего не говорил?
   - О чем? О вазе?
   - О золотых монетах.
   Молодая женщина впервые повернулась к скамье подсудимых.
   - Нет.
   - А не говорил он вам, что его  тетка,  вместо  того,  чтобы  держать
деньги в банке, хранит их у себя дома?
   - Не помню...
   - Вы в этом не уверены?
   - Да нет... Уверена...
   - А когда вы бывали на улице Манюэль, жила уже там Сесиль Перрен?
   - Я ее никогда не видела... Конечно, нет... Ведь тогда она еще только
родилась...
   - Ваш муж когда-нибудь о ней говорил?
   - Вроде бы говорил. Постойте! Вспомнила! Я даже удивилась, как  такой
женщине могли доверить ребенка.
   - Известно ли было вам, что ваш муж  часто  просил  у  тетки  в  долг
денег?
   - Он не всегда докладывал мне об этом.
   - Но вообще-то говоря, вы это знали?
   - Я знала, что дело делать он не мастак, что любой может обвести  его
вокруг пальца. Так оно и вышло,  когда  мы  открыли  ресторан  на  улице
Шмен-Вер, и дела в нем могли идти прекрасно.
   - Что вы делали в ресторане?
   - Обслуживала клиентов.
   - А ваш муж?
   - Занимался кухней. Ему помогала старуха.
   - Он в этом деле что-нибудь понимал?
   - Пользовался поваренной книгой.
   - У вас не было другой официантки?
   - Сперва держали девушку.
   - А когда дела в ресторане пошли  плохо,  не  помогала  вам  Леонтина
Фаверж расплатиться с кредиторами?
   - Надо думать. Наверно, у нас и до сих пор есть долги.
   - Не казалось ли вам в последние дни  февраля,  что  ваш  муж  чем-то
озабочен?
   - Он всегда чем-то озабочен.
   - Не говорил  он  вам  о  векселе,  срок  которому  истекал  двадцать
восьмого февраля? - - Не обратила внимания. У него каждый  месяц  бывали
хлопоты с векселями.
   - Он не говорил вам, что хочет пойти к тетке и попросить еще раз дать
ему деньги взаймы?
   - Не припоминаю.
   - Это бы вас не удивило?
   - Нет. Я к этому привыкла.
   - После ликвидации ресторана вы не собирались пойти работать?
   - Я все время об этом твердила, но Гастон не соглашался.
   - Почему?
   - Может, оттого, что ревнивый.
   - Он устраивал вам сцены ревности?
   - Нет, сцен не устраивал.
   - Повернитесь лицом к господам присяжным!
   - Простите, я забыла.
   - На чем же основано ваше утверждение, что он ревновал?
   - Прежде всего, он не хотел, чтобы я  работала.  А  потом,  когда  мы
держали ресторан, он все время выходил из кухни, чтобы следить за мной.
   - Случалось ему ходить за вами следом?
   Пьер  Дюше  заерзал  на  своем  стуле,  не  понимая,  к  чему  клонит
председатель.
   - Не замечала.
   - А по вечерам он спрашивал, как вы провели день?
   - Да.
   - И что же вы ему отвечали?
   - Что ходила в кино.
   - Вы точно помните, что ни с кем не говорили о Леонтине Фаверж и о ее
квартире на улице Манюэль?
   - Только с мужем.
   - А может быть, с кем-нибудь из подруг?
   - У меня нет подруг.
   - У кого вы с мужем бывали в гостях?
   - Ни у кого.
   Если ее и сбивали с толку вопросы  председателя,  она  не  показывала
вида.
   - Вы помните, в каком костюме  был  ваш  муж  за  завтраком  двадцать
седьмого февраля?
   - В своем обычном сером. Он носил его всю неделю, а выходной  надевал
только в субботу вечером, если мы куда-нибудь шли, да по воскресеньям.
   - А когда навещали тетку?
   - Иногда, кажется, надевал синий, парадный.
   - Он надел его и в этот день?
   - А как мне знать? Меня не было дома.
   - Вы не знаете, заходил он днем домой?
   - Откуда же мне знать. Ведь я была в кино.
   - Благодарю вас!
   Она продолжала стоять, растерянная, не в силах поверить,  что  ей  не
будут больше задавать вопросов, которых все ожидали с таким нетерпением.
   - Можете садиться! - сказал председатель Бернери и тут же добавил:
   - Попрошу сюда свидетеля Николя Кажу!
   Все в зале, казалось, были разочарованы. У  публики  создалось  такое
впечатление, что ее надули, лишили  интересной  сцены,  на  которую  она
имела право рассчитывать.
   Жинетта Меран неохотно прошла на  свое  место,  а  какой-то  адвокат,
сидевший рядом с Мегрэ, прошептал своим коллегам:
   - Ламблен обработал ее во время перерыва.
   Имя метра  Ламблена,  фигурой  похожего  на  голодного  пса,  нередко
упоминалось во Дворце правосудия, чаще всего неодобрительно, и  даже  не
раз уже ставился вопрос о выводе его из адвокатского сословия. Во  время
перерыва кто-то видел, как он, будто случайно, пристроился рядом с женой
обвиняемого и стал нашептывать ей что-то с таким видом, словно с  чем-то
поздравлял.
   Человек,  подходивший,   волоча   ногу,   к   месту,   где   давались
свидетельские показания, был иным представителем человеческого рода.
   Если у Жинетты Меран из-под густого слоя  пудры  и  румян  проступала
бледность, свойственная женщинам,  живущим  тепличной  жизнью,  то  лицо
свидетеля Николя Кажу было не только мертвенно-бледным, но в то же время
удивительно рыхлым и нездоровым.
   Быть может, исхудал он так после операции? Во всяком  случае,  одежда
висела на нем, как на  вешалке,  а  тело  утратило  всякую  упругость  и
легкость.
   Проще было представить его в домашних  туфлях,  сидящим  за  матовыми
стеклами конторки в отеле, чем шагающим по городским тротуарам.
   Под глазами у него были мешки, а кожа под подбородком обвисла.
   - Ваше имя - Николя Кажу, вам шестьдесят  два  года,  вы  родились  в
Марильяке  и  являетесь   содержателем   отеля   в   Париже   на   улице
Виктор-Массэ?
   - Да, господин председатель.
   - Вы не являетесь  ни  родственником,  ни  знакомым  подсудимого,  не
состоите у него на службе... Клянитесь говорить правду,  только  правду,
ничего, кроме правды... Поднимите правую руку!  Повторите  за  мной:  "Я
клянусь...".
   - Я клянусь...
   Один из помощников  наклонился  к  председателю  и  тихо  сказал  ему
что-то, должно быть, очень важное, потому  что  Бернери,  казалось,  был
поражен и, несколько мгновений подумав, пожал плечами. Следивший за этой
сценой Мегрэ сразу догадался, о чем шла речь.
   Дело в том, что  свидетели,  отбывавшие  наказания  за  неблаговидные
поступки или занимающиеся безнравственной деятельностью, не имеют  права
давать присягу. А разве содержатель меблированных  комнат  не  занимался
безнравственным ремеслом, превратив свое заведение в дом  свиданий,  что
было запрещено законом? Разве была уверенность в том, что у него не было
судимости, что на  него  не  заведена  карточка  в  картотеке  уголовной
полиции?
   Но проверять уже было поздно, и председатель,  откашлявшись,  спросил
равнодушным голосом:
   - Регулярно ли ведется в вашем отеле регистрация клиентов,  снимающих
комнаты?
   - Да, господин председатель.
   - Всех клиентов?
   - Всех, кто проводит ночь в нашем отеле.
   - Да, но вы не записываете имена тех, кто снимает комнату  в  дневные
часы?
   - Нет, господин председатель... Но полиция может подтвердить, что...
   Видимо, то, что он соблюдает все правила, что в его заведении никогда
не было скандалов и что при  случае  он  снабжает  полицейскую  бригаду,
занимающуюся меблированными  комнатами,  и  инспекторов  полиции  нравов
тайными сведениями.
   - Вы внимательно рассмотрели свидетельницу, выступавшую до вас?
   - Да, господин председатель...
   - Вы ее узнали?
   - Да, господин председатель...
   - Расскажите же господам  присяжным,  при  каких  обстоятельствах  вы
видели раньше эту женщину.
   - Да при самых обычных.
   Суровый взгляд Бернери прервал раздавшийся в