Потому что я сделал их анализ.
   - Сами занимались анализом?
   - Его проделали в моем присутствии и под моим наблюдением.
   - И что вы обнаружили?
   - Обнаружили, что это были те же таблетки, которые я  предписал.  Они
содержали  идентичные  пропорции  соды,  люминала  и   ацетилсалициловой
кислоты.
   - Где вы обнаружили эти пилюли?
   - Я нашел их в комнате, в корзинке для использованных бинтов, ваты  и
других подобных вещей, что выбрасывались при обслуживании  или,  другими
словами, в процессе лечения пациентки.
   - Когда эти пилюли, или таблетки, были найдены?
   - Их нашли...
   - Минуточку, - прервал его Мейсон, - прежде чем вы ответите  на  этот
вопрос, разрешите задать вам еще один. Обнаружили вы их сами?
   - Так точно, сэр. Я действительно сам их нашел. Я предложил  обыскать
всю комнату. Откровенно говоря, я искал...
   - Не важно, что вы искали, - сказал Мейсон.  -  Просто  отвечайте  на
вопрос. У вас есть информация, которую  вы  знаете,  и  не  надо  ничего
придумывать лишнего. Тем более,  что  вы  уже  выступали  свидетелем.  Я
просто спрашиваю, сами ли вы нашли их?
   - Так точно, сэр. Я лично проверил ту корзинку и нашел одну таблетку,
затем еще две.
   - Как вы далее поступили?
   -  Обратил  внимание  полиции  на  этот  факт,  после  чего  таблетки
поместили в коробку с целью определения их химического состава.
   - Какие анализы были проведены?
   - Минуточку, ваша честь, минуточку, - возразил  Гамильтон  Бюргер.  -
Это выходит за рамки перекрестного допроса. Я спросил  свидетеля  прямо,
видел ли вновь он те же самые пилюли, или таблетки? У  меня  нет  сейчас
возражений, если  свидетель  будет  давать  показания  при  перекрестном
допросе, какие анализы  были  проведены,  чтобы  установить  подлинность
таблеток, но я возражаю против любых других вопросов.
   -  Но  разве  можно  установить  подлинность  пилюль  без  проведения
анализа? - задал вопрос судья Ховисон.
   - Не обязательно, ваша честь.
   - Ну как я понимаю, вопрос может быть обоснован только в том  случае,
если его задавали для получения ответа по проведенным анализам  с  целью
выяснения каких-либо иных обстоятельств, с  которыми  свидетель  знаком.
Тем не менее я не вижу...
   - Я дам разъяснения в соответствующее время,  ваша  честь,  -  сказал
Гамильтон Бюргер, - но я попросил  бы  разрешения  выдвигать  конкретные
обвинения так, как я сочту необходимым.
   - Прекрасно, свидетель понимает, что вопрос ограничивается анализами,
которые были  сделаны  с  целью  установления  подлинности  таблеток?  -
спросил судья Ховисон.
   -  Эти  анализы  производили  полицейский   специалист-химик,   я   и
консультирующий химик  из  фармацевтической  фирмы  в  присутствии  двух
офицеров из полиции. В результате было точно установлено, что именно эти
таблетки я прописал. Те самые три таблетки, что я  оставлял  для  миссис
Бейн, чтобы ей дали после шести часов утра. В этом нет сомнений, но  что
за подмена была совершена...
   - Минуточку,  доктор,  -  резко  упрекнул  Мейсон.  -  Вы  все  время
стараетесь забежать  вперед  и  вставить  ваши  догадки  и  аргументы  в
свидетельские  показания.  Ограничивайтесь,  пожалуйста,   ответами   на
конкретные вопросы.
   - Очень хорошо, - перебил доктор Кинер, - это безусловно были  те  же
самые таблетки.
   - Другими словами, у них была тождественная формула?
   - Совершенно верно.
   - И, между прочим, доктор,  используете  ли  вы  равнозначно  термины
пилюли и таблетки?
   - В широком смысле, если говорить непрофессионально, то да. Обычно  я
предпочитаю ссылаться на пилюли как на нечто круглое, покрытое оболочкой
снаружи, в то время как таблетки, как правило, имеют плоскую ромбовидную
форму и не покрыты  оболочкой.  Однако  в  непрофессиональном  смысле  я
употребляю равнозначно оба эти термина.
   -  Если  придерживаться  профессиональной  терминологии,   то   какое
лекарство было изготовлено под вашим руководством  для  покойной  миссис
Бейн?
   -  С  формальной  точки  зрения  это  лекарство  представляло   собой
таблетки, то есть вначале была изготовлена лекарственная смесь,  которую
затем спрессовали в небольшие правильной формы многогранники.
   - Когда у вас возникли проблемы с нервным состоянием пациентки?
   - С момента автокатастрофы и связанных с ней ранений.
   - И вы применяли различные успокоительные процедуры?
   - Некоторое время применял подкожные инъекции, пока боль не утихла, а
потом, поскольку я столкнулся с такой болезненной возбудимостью  нервной
системы, которая угрожала превратиться в хроническую, я пришел к выводу,
что необходимо применять такое лечение, которое  снимало  бы  неприятные
ощущения  и  одновременно  не  стимулировало  бы  опасное  привыкание  к
лекарствам.
   - Итак, прием соды, ацетилсалициловой  кислоты  и  люминала  -  часть
лечебного курса?
   - Да, я предписал именно этот курс лечения.
   - И как долго?
   - По указанной конкретной формуле - одну неделю.
   - И это помогло пациентке?
   - Превзошло все  мои  ожидания.  Естественно,  я  считал  необходимым
понижать дозировку. Нельзя же постоянно жить  на  лекарствах.  Пациентке
нужно приспосабливаться и помогать врачу, поэтому я  регулярно  сокращал
дозу. Вполне понятно, у больной  одновременно  развивалось  определенное
нежелательное привыкание к  лекарствам.  Внешне  прогресс  был  довольно
незначительным ввиду серьезности  травмы,  но  как  врач  я  внимательно
следил за ходом лечения,  оно  явно  шло  пациентке  на  пользу  и  даже
превзошло мои ожидания. Я уверен, что, если  бы  не  трагическая  смерть
миссис  Бейн,  мне  бы  удалось  стабилизировать  психическое  состояние
пациентки.
   - Меня в данном случае волнует, - задумчиво  произнес  Мейсон,  -  не
эффективность вашего курса лечения, в которой я лично не  сомневаюсь,  а
совсем другое - не могла ли ваша пациентка принять все предписанные вами
таблетки сразу, в один прием?
   - О, я понимаю, на что вы намекаете, - многозначительно кивнул доктор
Кинер и язвительно улыбнулся. - И все же я должен заявить,  что  никогда
не оставлял более трех таких таблеток  для  одновременного  приема,  так
как, зная психическое состояние пациентки, был особенно аккуратен в этих
вопросах и поэтому в  тот  вечер  перед  уходом,  я  оставил  ровно  три
таблетки. Раньше я уже предписывал  ей  аналогичное  лекарство,  которое
всегда вручал лично.
   - Спасибо, доктор, за весьма полезные  сведения  общего  свойства,  -
отметил Мейсон, - но все, что вы сообщили нам, сводится к тому, что  эти
три найденные таблетки идентичны тем, что вы выписывали. Но  откуда  вам
известно, что это именно те три  таблетки,  что  вы  оставили  ей  тогда
вечером, а не те, которые вы оставили, скажем, неделю назад?
   - Разумеется, мне это известно.
   - Каким образом?
   - Я знаю это точно потому, что они были найдены в мусорной  корзинке,
а из корзинки все выбросили...
   - Откуда вы знаете, что из нее все выбросили?
   - Сиделка сообщила мне, что все выбросили. Такое  распоряжение  я  ей
оставлял.
   - Сами вы не выбрасывали мусор из корзинки? - Нет.
   - Тогда,  доктор,  вы  пытаетесь  давать  показания,  основываясь  на
слухах. Вы сами не хуже меня знаете это.  Я  спрашиваю,  что  вам  лично
.известно. Что касается ваших заявлений о таблетках,  то  они  могли  бы
оказаться теми, которые вы  оставили  для  больной,  чтобы  она  приняла
вчерашним утром, позавчерашним утром или позапозавчерашним.
   - Знаете, пациентка должна была бы сказать мне, если бы  ей  не  дали
лекарство, и сиделка должна была бы сообщить...
   - Я веду речь, доктор, о том, что вы лично знаете. Давайте  не  будем
рассуждать о вероятных последствиях данной ситуации, но вернемся к тому,
что вам лично известно. Есть  ли  у  вас  какая-то  возможность,  исходя
только из химического  состава,  узнать,  что  пилюли  были  точно  теми
таблетками, что вы оставили в тот вечер?
   - Дело, разумеется, не только в химическом  составе.  Были  и  другие
признаки, однако чтобы...
   - Доктор, мне кажется, в данный момент  мы  не  касаемся  этих  самых
признаков, - резко прервал его Гамильтон Бюргер. - Вам был задан  вопрос
только о химическом составе пилюль, или таблеток, и о времени  и  месте,
где они были обнаружены.
   - Очень хорошо, - сказал доктор Кинер.
   - Меня интересует еще вот какой  вопрос,  -  продолжил  Мейсон,  -  в
четыре последних дня до  смерти  миссис  Бейн  не  меняли  ли  вы  метод
лечения?
   - За четыре последних дня до смерти - нет, не менял.  До  этого  доза
была немного посильнее. Кроме того, и я должен прямо здесь заявить,  что
я проявлял особую осторожность в лекарственных дозировках,  ибо  боялся,
что у больной может развиться предрасположенность  к  самоубийству.  Вот
почему я старался никогда не  давать  излишнее  количество  пилюль,  или
таблеток, чтобы пациентка не могла  накопить  смертельную  дозу.  Мистер
Мейсон, вы довольны моим ответом?
   - В определенной степени, да, - согласился адвокат.  -  Большое  вам,
доктор, спасибо.
   Судья Ховисон взглянул на Гамильтона Бюргера:
   - Сейчас 16.30, Бюргер. Есть ли у вас свидетель, которого вы могли бы
вызвать и который...
   - Боюсь, что на полный допрос  свидетеля  времени  нет,  ваша  честь,
хотя, мне кажется, мы могли бы все же начать  уже  сегодня,  так  как  я
предвижу  весьма  пристрастный  перекрестный  допрос  со  стороны  моего
уважаемого  коллеги,  который  несомненно  займет  довольно-таки   много
времени.
   - Ну что ж, это ваше право, - любезно согласился судья Ховисон.
   -  Тогда  я  попрошу  вызвать  мистера  Натана  Бейна,   -   деловито
распорядился Гамильтон Бюргер.
   Натан Бейн выступил вперед  и  был  приведен  к  присяге.  Сейчас  он
выглядел совершенно иначе,  и  это  стало  сразу  же  заметно,  едва  он
появился в свидетельской ложе. Это был совсем  другой  Натан  Бейн,  чем
тот, которого Мейсон выставил в таком невыгодном свете во время процесса
по  делу  Нелли  Конуэй.  Было  видно  по  всему,   что   он   тщательно
приготовился, был основательно натаскан и полон решимости пустить в ход,
не упуская не малейшего шанса, всю силу своего ораторского дара.
   Гамильтон Бюргер поднялся и подошел к свидетелю, который  старательно
демонстрировал чувство скромного достоинства и откровенную искренность.
   - Мистер Бейн, - задал он  свой  первый  вопрос,  -  вы  вдовец,  муж
покойной Элизабет Бейн?
   - Да, сэр.
   - И по условиям завещания, которое представлено для  утверждения,  вы
не наследуете никакой части ее состояния?
   - Нет, сэр. Ни единого цента.
   - Вы выслушали показания Нелли Конуэй, где говорится, что вы  вручили
ей определенные лечебные средства для передачи своей покойной жене?
   - Да, сэр.
   -  Мистер  Бейн,  будьте  любезны,  расскажите  мне  и  членам   жюри
присяжных, и я прошу вас быть предельно откровенным  с  нами,  обо  всех
обстоятельствах, связанных с этим делом.
   Натан  Бейн  глубоко  и  сокрушенно  вздохнул,  повернулся  и   прямо
посмотрел на членов жюри.
   - Мне трудно и очень горько сознавать это, но я вынужден  признаться,
что я сам, только  я  сам,  исключительно  по  собственной  опрометчивой
глупости, загнал себя в безысходный жизненный тупик, который  закончился
так  неожиданно  и  трагически.  Я  глубоко,  очень  глубоко  сожалею  о
случившемся, и  я  готов  изложить  все  факты,  которые  позволят  вам,
уважаемые члены жюри...
   - Так излагайте их без всех  этих  театральных  эффектов,  -  прервал
разглагольствования Бейна  Мейсон.  -  Ваша  честь,  я  протестую.  Этот
свидетель не излагает факты, а предлагает готовые выводы для жюри. Пусть
он отвечает на прямо поставленные вопросы и излагает только факты и одни
факты.
   - Мистер Бейн, излагайте факты, - предложил Гамильтон Бюргер  с  едва
заметной самодовольной ухмылкой.
   Натан  Бейн,  усиленно  изображая  своим  видом  кающегося  грешника,
продолжил  голосом,  выражавшим  глубокое   сожаление   и   неподдельное
смирение:
   - В моих отношениях с женой  за  последние  месяцы  было  все,  кроме
счастья. Я действительно попросил
   Нелли Конуэй передать Элизабет четыре таблетки и  присмотреть,  чтобы
она их приняла, но сделать это так, чтобы ни врач, ни кто-либо другой об
этом не узнали. - Что это были за таблетки? - осведомился деловым  тоном
Гамильтон Бюргер.
   - Их было четыре, - ответил Бейн. - Две из них  пятигранные  таблетки
аспирина, две другие - снотворное.
   Гамильтон Бюргер, поднаторевший в юридических тонкостях  и  стратегии
судебных процессов, понизил голос до точно отмеренной  дозы  симпатии  и
сочувствия, подчеркнув, что ему неприятно подвергать Натана Бейна такому
суровому испытанию, но в интересах правосудия сие необходимо.
   - Будьте любезны, расскажите присяжным о причине ссоры с женой  перед
ее смертью?
   И снова Натан  Бейн  повернулся,  посмотрел  на  членов  жюри,  затем
опустил взгляд и робким смиренным голосом промолвил:
   -  Я  лгал  жене,  изменял  брачной  клятве,  и  она  узнала  о  моей
супружеской неверности.
   - Это - единственная причина? - уточнил Гамильтон Бюргер.
   - Мы все больше и больше отдалялись,  -  признался  Натан  Бейн  и  в
порыве искренности, устремив глаза на жюри, как бы  обнажая  до  глубины
свою душу, проникновенно произнес:
   - Если бы этого не случилось, я не искал бы связей на стороне,  но...
- Он оборвал фразу, приподнял руку, махнул в отчаянии  и  снова  опустил
глаза.
   - Поймите, что мне неприятно так же,  как  и  вам,  я  чувствую,  что
приходиться вдаваться в такие подробности, - сказал Гамильтон Бюргер,  -
но, видимо, без этого не обойтись  -  жюри  должно  представлять  полную
картину случившегося. Почему вы захотели, чтобы жена  приняла  эту  дозу
лекарств, такую сильную порцию снотворного?
   - Моя жена перехватила  несколько  писем  в  мой  адрес,  содержавших
документальные доказательства моей неверности, - Натан Бейн говорил,  не
поднимая глаз. - Она приняла решение возбудить  дело  о  разводе.  Я  не
хотел этого. Я ее любил. Мое другое увлечение просто было одной  из  тех
легких связей на стороне, которые мужчина заводит зачастую необдуманно и
беспечно, когда появляется соблазн, не  учитывая  возможные  последствия
для семьи, которые неизбежно наступают  в  таких  случаях.  Я  не  хотел
развода с женой.
   - Почему же вы решились таким образом вручить ей таблетки?
   - Она не разрешила бы войти в ее комнату, хотя дверь всегда  была  не
заперта. Сиделки же время от времени входили  и  выходили  и  не  всегда
находились в комнате. Когда она засыпала,  сиделки  приходили  на  кухню
попить кофе или горячего молока или перекусить что-нибудь. Я рассчитывал
незамеченным войти к ней в комнату и,  пока  они  находились  на  кухне,
попытаться найти эти письма.
   - Могли бы вы найти их, не усыпляя жену?
   - После автокатастрофы она стала очень нервной, страдала бессонницей.
Позвоночник у бедной девочки был сломан, и,  я  думаю,  что  именно  это
оказало фатальный эффект на всю ее нервную систему,  но,  конечно,  надо
добавить, ее угнетало сознание, что ничего нельзя  изменить,  и  у  меня
сложилось впечатление, что она начала понимать, что,  возможно,  никогда
не сможет снова ходить. Сон ее часто  прерывался,  она  просыпалась  при
малейшем шорохе. Я понимал, что произойдет катастрофа, если  она  увидит
меня в комнате, когда я буду пытаться найти эти документы. Даже само мое
присутствие в комнате  раздражало  ее,  и  доктор  Кинер  недвусмысленно
предупредил меня, что не надо нервировать ее. Он прямо сказал  мне:  "Не
входите в ее комнату".
   - И долго это все продолжалось?
   - Как только она вернулась из больницы.
   - Итак, что же случилось вечером шестнадцатого?
   - Вечером шестнадцатого та доза снотворного в сочетании с  люминалом,
предписанным доктором Кинером, ввела мою жену в глубокий сон. Она  почти
потеряла сознание. Я выждал, пока обе женщины, и экономка Имоджин Рикер,
и сиделка Нелли Конуэй, вышли из комнаты. Они были внизу,  пили  кофе  и
болтали. Я убедился, что они пробудут еще несколько минут на кухне,  ибо
жена спала этой ночью очень глубоко. А они  знали  о  лекарстве  доктора
Кинера и поэтому не волновались, почему у нее такой необычайно  глубокий
сон. Итак, я вошел в комнату и  после  пятиминутного  поиска  нашел  эти
компрометирующие меня документы и взял их себе.
   Натан Бейн взглянул на концы своих ботинок, сделал глубокий  вздох  и
медленно выдохнул. Весь его удрученный вид был  явно  рассчитан  на  то,
чтобы убедить присяжных, что он осуждает себя самым  строгим  образом  и
что действовал он под влиянием минутной слабости, присущей, увы,  любому
мужчине. Глубокое раскаяние свидетеля казалось неподдельным,  свою  роль
Натан  Бейн,  Мейсон  был  вынужден  признать  это,  играл  превосходно.
Незаурядные  актерские  данные  лжераскаявшегося  грешника   производили
впечатление, и в притихшем зале суда, казалось, можно было услышать, как
муха пролетит.
   - Как вы поступили с этими документами, когда нашли их?  -  Гамильтон
Бюргер  выдержал  паузу,  показав,  что  он   умеет   уважать   глубокое
человеческое раскаяние.
   - Я сумел вернуть эти письма женщине,  которая  их  написала,  с  тем
чтобы она смогла их уничтожить, - с  подчеркнутым  достоинством  ответил
Бейн.
   -  Насколько  я  понимаю,  вы  сразу  же  после  смерти  вашей   жены
отправились в Новый Орлеан именно с этой целью, не так ли? -  настойчиво
вел дальше Гамильтон Бюргер.
   Здесь вмешался судья  Ховисон,  который,  вопросительно  взглянув  на
невозмутимого Перри Мейсона, добродушно заметил:
   - Насколько я понимаю  в  юриспруденции,  именно  сейчас  со  стороны
защиты  должен  был  последовать  протест.  Протеста  нет,  хотя  все  в
складывающейся ситуации указывает она его необходимость.
   -  Ваша  честь,  -  в  голосе  Гамильтона  Бюргера  зазвучало   плохо
сдерживаемое  раздражение,  -  никакого  нарушения  норм   перекрестного
допроса  здесь  нет.   Мои   вопросы   носят   совершенно   логичный   и
последовательный характер. Обвинение лишь стремится внести в дело полную
ясность. У нас вполне достаточно веских улик, и  наступит  время,  и  мы
раскроем все наши козырные карты. В  данном  случае  мы  просто  хотели,
чтобы члены суда присяжных глубже поняли психологию этого человека,  как
бы побывали у него дома, поняли, что он думает и что у него на душе...
   - Ваша честь, - сухим  бесстрастным  тоном  прервал  Мейсон  излияния
окружного прокурора, - я не протестовал лишь потому, что знал,  что  мой
уважаемый коллега заранее тщательно отрепетировал и свою  речь,  и  речь
своего свидетеля, и попросту не хотел их портить.
   По залу пронеслась легкая волна смеха.  Сам  судья  Ховисон  не  смог
сдержать улыбки,  а  Бюргер  нахмурился,  поняв,  что  его  прорвавшееся
раздражение разрушает то впечатление, ради которого он столько трудился.
   Он взял себя в руки и произнес со скромным достоинством:
   - Если суд и присяжные разрешат мне допрос свидетеля  именно  в  этом
доверительном ключе, я думаю, что смогу убедить их в  искренности  этого
человека, его глубоком  раскаянии  и  скорби  в  связи  с  невосполнимой
потерей. - И не ожидая  ответа,  Бюргер  повернулся  к  Натану  Бейну  и
спросил:
   - Почему вы отправились в Новый Орлеан, мистер Бейн?
   - Я вылетел туда, - начал Бейн, - потому что женщина, вошедшая в  мою
жизнь, там остановилась, и я хотел лично сказать ей, что не хочу никогда
больше ее видеть и  что  наша  связь  была  ошибкой,  приведшей  меня  к
душевному банкротству.
   Поведение и слова Натана Бейна убеждали. Опытный психолог  несомненно
заметил бы, что ораторский эффект Натана Бейна заключался в умении  себя
подать  с  использованием   тщательно   отрепетированных   приемов,   но
неискушенный   слушатель   видел   только   несчастного,    подавленного
испытаниями неверного мужа, которого жизнь заставила публично признаться
в своих ошибках