Союз pыжих
    Одинокая велосипедистка
    Hебесно-голубой каpбункул

    И, пpочитав начальные  буквы, по пpинципу  акpостиха, свеpху вниз,  мы с
легкостью откpоем эту тщательно скpываемую тайну. Ее звали Иpэн Уотсон.
    Hо не будем тоpопиться. Имеется  ли у нас какой-нибудь способ  пpовеpить
это?  Установить  ее  имя  каким-то  дpугим  методом, скажем апpиоpи? Что ж,
попpобуем. Рассказы о Шеpлоке  Холмсе, как было доказано,  написала женщина,
и  эта  женщина  была  ему  женой.  А  не  появляется  ли  где-нибудь в этих
pассказах женщина, котоpой бы Холмс  увлекся? В котоpую бы он  по-настоящему
влюбился? Есть  там такая  женщина! Рассказ  "Скандал в  Богемии" начинается
такими словами :
    "Для  Шеpлока  Холмса  она  всегда  оставалась  "Этой Женщиной"... В его
глазах она затмевала всех пpедставительниц своего пола".
    А как звали "Эту Женщину"? Иpэн!
    Hо ведь не  Иpэн Уотсон, скажете  вы, а Иpэн  Адлеp. Разумеется. Главной
целью Уотсон,  от начала  и до  конца, было  сбить нас  со следа,  запутать,
помешать установить  ее личность.  Поэтому внимательно  пpиглядитесь к  этой
фамилии. Адлеp. А что значит  по-английски addler? Это тот, кто  запутывает.
Сбивает с толку.  Моpочит голову. Пpизнаться,  меня восхищает этот  ход : он
сделал бы честь  самому Холмсу. Обманывая  и дуpача нас,  она имеет смелость
назвать пpи этом фамилию, котоpая откpовенно pаскpывает ее намеpения!
    Hашу догадку подтвеpждает одна занятная подpобность, касающаяся Иpэн  из
pассказа "Скандал  в Богемии"  - "Этой  Женщины", как  называл ее  Холмс, по
увеpению автоpа записок,- а именно тот факт, что Шеpлок Холмс  пpисутствовал
на ее  бpакосочетании в  цеpкви святой  Моники на  Эджвеp-pоуд. Hас увеpяют,
будто он был  на бpакосочетании в  качестве свидетеля, но  это сущая чепуха.
Вот что pассказывает сам  Холмс: "Меня чуть не  силой потащили к алтаpю,  и,
не  успев  опомниться,  я  боpмотал  ответы..."  Так  говоpит не pавнодушный
свидетель,  а  сопpотивляющийся,  опутанный,  запуганный  мужчина  - коpоче,
жених.  И  на   всех  1323  стpаницах   Священной  книги  это   единственное
бpакосочетание, котоpое мы видим,-  единственное, как нам сообщают,  котоpое
Холмс почтил своим пpисутствием.
    Все это,  надо пpизнать,  лишь беглые,  отpывочные заметки.  В настоящее
вpемя  я  собиpаю  матеpиал  для  более  углубленного  pассмотpения  данного
пpедмета  и  полного,  всестоpоннего  изложения  доказательств  и неизбежных
выводов  из  них.  Этот  тpуд  составит  два  тома,  из котоpых втоpой будет
посвящен некотоpым  пpедположениям насчет  pазличных конкpетных  pезультатов
этого  пpодолжительного  и  -  боюсь  -  не слишком, увы, счастливого бpака.
Hапpимеp, кто был отцом лоpда Питеpа Уимси, котоpый pодился, надо  полагать,
где-то в  начале века  - пpимеpно  тогда же,  когда было  напечатано "Втоpое
пятно"? В этом вопpосе надо pазобpаться.

                                    / пеpевод В.Воpонина /


                                Рекс СТАУТ

                            ПРАЗДНИЧНЫЙ ПИКНИК




                                    1

     Флора Корби повернулась ко мне, и копна темно-русых волос рассыпалась
по плечом. Глядя на меня большими карими глазами, она сказала:
     - Пожалуй, мне  следовало  ехать  впереди  на  собственной  машине  и
указывать вам дорогу.
     - Что вы, я замечательно справляюсь, - заверил я. - Могу даже закрыть
один глаз.
     - Не надо, прошу вас, - взмолилась она. - Я и так уже сижу ни жива ни
мертва.
     Девушка наверняка подозревала (и заблуждалась!),  что  я  держусь  за
руль одной рукой только потому, что отчаянно стремлюсь, обнять ее за плечи
другой рукой. Я нисколько не возражал бы против этого, ибо выглядела Флора
совершенно очаровательно. Но откуда ей знать, что я  давно  уже  вырос  из
коротких штанишек и в эти игры не играю? И потом, не мог же  я  выдать  ей
истинную причину и объяснить, что Ниро Вульф, сидевший на заднем  сиденье,
панически боится автомобиля и согласен  подвергнуться  смертельному  риску
лишь в том случае, если управляю им я. Вот почему  я  рулил  одной  рукой,
чтобы мой невозмутимый шеф немного поволновался. Ведь из уютного, чтобы не
сказать роскошного мирка, в котором самозаточился Ниро Вульф, он позволяет
себе выбираться в одно-единственное место -  ресторан  "Рустерман".  После
смерти своего старинного и закадычного друга Марко Вукчича,  основателя  и
владельца ресторана,  Вульф,  которого  Марко  назвал  в  завещании  своим
душеприказчиком, не только стал опекуном всего  состояния  и  недвижимости
покойного  друга,  но  и  самым  тщательным   образом   занимался   делами
"Рустермана". Марко оставил письмо, в котором просил Вульфа проследить  за
тем, чтобы ресторан не утратил своей громкой  славы  и  доброго  имени,  и
Вульф исправно, каждую неделю,  один-два  раза,  а  то  и  чаще,  внезапно
совершал набег на ресторан и учинял строгие проверки; все это  без  единой
жалобы или ворчания.  Лишь  однажды  Вульф  разворчался  -  когда  Феликс,
метрдотель, попросил его выступить  с  речью  на  пикнике,  устроенном  по
случаю Дня независимости [День независимости  -  национальный  праздник  в
США,  отмечаемый  4-го  июля]  для   профсоюза   работников   американских
ресторанов, который я в дальнейшем стану называть ПРАР.
     Вульф не просто разворчался - он отказался наотрез. Но  Феликс  стоял
на своем и продолжал донимать его, пока Вульф не  сдался.  Это  случилось,
когда в один прекрасный день Феликс  пришел  в  нашу  контору  с  солидным
подкреплением в лице Поля Раго, короля соусов и  подливок  из  "Черчилля",
Джеймса  Корби,  президента   ПРАР,   Х.Л.Гриффина,   поставщика   вин   и
деликатесов, который снабжал ими не только "Рустерман", но  и  подбрасывал
всякие  лакомства  к  столу  нашего   чревоугодника,   и   Филипа   Холта,
директора-распорядителя ПРАР. Все они также намеревались принять участие в
пикнике и дружно в один голос уверяли Вульфа, что без человека,  благодаря
которому  "Рустерман"  и  после  смерти  Марко  Вукчича  оставался  лучшим
рестораном в Нью-Йорке, праздник просто не состоится. Поскольку тщеславием
Вульф померяется с сотней павлинов, и еще потому, что он любил Марко (если
Вульф вообще способен кого-то любить),  -  он  уступил.  Был  и  еще  один
побудительный мотив - Филип Холт согласился отступиться от Фрица Бреннера,
шеф-повара и мажордома Вульфа. Дело в том, что вот уже три года Фриц время
от времени захаживал на кухню "Рустермана", делясь с  поварами  кое-какими
кулинарными секретами, и Холт в открытую обхаживал его, суля золотые  горы
за то, чтобы Фриц согласился вступить в ПРАР. Можете представить, как  это
нравилось Вульфу.
     Поскольку всеми делами Вульфа заправляю я  (правда,  Вульф  лицемерно
утверждает, что мозговой центр - он сам), очевидно,  что  на  мою  долю  и
выпало решить, как именно доставить  его  к  месту  проведения  пикника  -
Калпс-Медоуз на Лонг-Айленде. В конце июня нам  позвонил  Джеймс  Корби  и
передал трубку своей дочери  Флоре.  Она  сказала,  что  ей  очень  трудно
объяснить мне, как проехать к Калпс-Медоуз, и предложила заехать за  нами,
чтобы самой отвезти нас.
     Голос ее мне понравился сразу, это верно, но и в прозорливости мне не
откажешь  -  я   сразу   смекнул,   что   мне   выпадет   редкое   счастье
продемонстрировать своему работодателю мою редкую водительскую сноровку  и
умение вести автомобиль одной  рукой,  поэтому  я  поблагодарил  Флору  за
предложение и сказал, что повезу Вульфа сам в его машине,  но  буду  очень
признателен, если она согласится поехать с нами и  указывать  дорогу.  Вот
как это случилось, и  вот  почему,  когда  мы  наконец  въехали  в  ворота
Калпс-Медоуз, прокатив  до  этого  миль  тридцать  по  извилистым  дорогам
Лонг-Айленда с крутыми  поворотами  и  бесчисленными  перекрестками,  губы
Вульфа были сжаты в такую узкую полоску,  что  их  почти  не  было  видно.
Заговорил он за всю дорогу лишь однажды, когда  в  очередной  раз  блеснув
молодецкой удалью, я особенно лихо обогнал какого-то тихохода, тащившегося
с черепашьей скоростью миль семьдесят в час.
     - Арчи, - укоризненно произнес Вульф. - Ведь я просил тебя.
     - Да, сэр, - жизнерадостно откликнулся я, не отрывая глаз от  дороги.
- Дело в том, что, держа руку  в  таком  положении,  я  уступаю  душевному
порыву. Вы же сами  знаете,  как  я  нервничаю,  когда  борюсь  со  своими
душевными порывами, а нервничать мне  нельзя  -  вы  не  любите,  когда  я
нервничаю во время езды.
     Покосившись в  зеркальце,  я  увидел,  что  Вульф  стиснул  зубы  еще
сильнее; так он молча и сидел всю дорогу.
     Миновав ворота, я петлял по Калпс-Медоуз согласно указаниям Флоры, но
за руль держался уже обеими руками. Поспели мы вовремя: было без  четверти
три, а митинг начинался  в  три.  Флора  уверяла,  что  для  нашей  машины
оставлено место позади палатки, и,  продравшись  через  ряды  стреноженных
автомобилей, я убедился; что Флора права: когда наш "родстер" остановился,
его радиатор отделяли  от  тента  почти  два  ярда  совершенно  свободного
пространства. Флора выпрыгнула из машины и открыла заднюю дверцу со  своей
стороны. Я проделал то же самое, - распахнув противоположную дверцу. Вульф
посмотрел на Флору, затем перевел взгляд на меня. Не хотел он, ох  как  не
хотел делать одолжение женщине, даже столь молодой  и  хорошенькой,  но  я
должен был получить по заслугам за вождение одной рукой.  Вульф  отвел  от
меня  глаза  и,  кряхтя,  начал  извлекать  свою  одну  седьмую  тонны  из
автомобиля. Со стороны Флоры.



                                    2

     Палатка, установленная на деревянной платформе высотой фута в три, по
размерам не уступала кабинету Вульфа. Народа в ней набилось  столько,  что
Яблоку было некуда упасть. Я  протиснулся  через  толпу  и  остановился  у
самого  входа,  чтобы  дышать  свежим  воздухом.  А  погодка  выдалась   -
загляденье: яркое солнышко, легкий бриз с Атлантики. Лучше и  не  пожелать
на Четвертое июля. Деревянный настил продолжался от палатки наружу  и  был
весь заставлен стульями. О состоянии луговой травы сказать вам  ничего  не
могу, потому что - куда ни кинь взгляд - весь луг за настилом был запружен
тысячами ресторанных работников и их знакомых.  Еще  столько  же  сплошной
массой  сгрудилось  перед  платформой,  предвкушая   речи,   а   остальные
заполонили всю лужайку до видневшихся в отдалении деревьев и построек.
     Сзади послышался голос Флоры:
     - Они уже выходят, так что если вам приглянулся какой-нибудь  стул  -
хватайте. Любой, кроме  шести  в  первом  ряду  -  они  предназначены  для
выступающих.
     Разумеется, я пустился было уверять ее, что  мне  приглянулся  только
один стул - тот, что примыкает к ее стулу, - но в эту  минуту  из  палатки
повалила толпа. Я решил предупредить Вульфа о том,  что  предназначавшийся
для него стул способен уместить в лучшем случае половину - но зато любую -
его необъятного седалища, и, дождавшись, пока палатка опустеет,  проник  в
нее. В дальнем углу перед походной кроватью,  на  которой  лежал  какой-то
мужчина, стояли пятеро. А слева от меня Ниро Вульф склонился  над  столом,
на котором стояла металлическая коробка с откинутой крышкой, и разглядывал
ее содержимое. Я шагнул в его сторону, заглянул в коробку и  увидел  целый
набор из восьми ножей с резными рукоятками и лезвиями различной длины,  от
шести до двенадцати дюймов. Сталь не блестела,  но  выглядели  ножи  остро
заточенными и  угрожающе  узкими.  Я  спросил  Вульфа,  кому  он  собрался
перерезать глотку.
     - "Дюбуа", - сказал Вульф. -  Настоящие  "Дюбуа",  старинной  работы.
Лучшие из лучших. Это  собственность  мистера  Корби.  Он  принес  их  для
участия в разделочном  конкурсе,  в  котором,  как  и  следовало  ожидать,
победил. Я бы с радостью их позаимствовал. - Он повернулся. -  Почему  они
не оставят беднягу в покое?
     Я тоже обернулся  и  разглядел  в  щель  между  столпившимися  вокруг
кровати,   что   лежит   на   ней   ни   кто   иной,   как   Филип   Холт,
директор-распорядитель ПРАР.
     - А что с ним стряслось? - поинтересовался я.
     - Съел что-то не то. Они подозревают устрицы.  Должно  быть,  не  так
приготовлены. Врач дал ему какое-то желудочное средство.
     Подойдя поближе, я услышал голос Джеймса Корби:
     - Не нравится мне цвет его лица. Я бы все-таки, несмотря на заверения
врача, отправил его в больницу.
     Пухленький и лысоватый коротышка Корби больше походил  на  посетителя
ресторана, нежели на ресторанного работника - возможно, именно поэтому  он
и занимал пост президента ПРАР.
     - Я согласен, - выразительно провозгласил Дик Веттер.
     Я впервые увидел его живьем, хотя часто, куда чаще, чем хотелось  бы,
лицезрел его по телевизору. Впрочем, прекрати я включать  его  канал,  Дик
Веттер не стал бы рвать на себе волосы и  посыпать  их  пеплом,  поскольку
двадцать миллионов американцев (в основном - женского пола) свято  верили,
что он лучший ведущий во всей Вселенной. По меньшей мере - самый молодой и
смазливый.  Флора  Корби  предупредила  меня  о  том,  что  Веттер   будет
присутствовать  на  пикнике,  и  объяснила  причину.  Оказывается,  папаша
телезвезды в течение вот  уже  без  малого  тридцати  лет  убирал  грязные
тарелки в одном из бродвейских ресторанчиков и наотрез отказывался  менять
работу.
     А вот Поль Раго не согласился.
     - Очень будет жалко, - сказал он. Правда, получилось у него: "валко".
Высокорослый, широкоплечий, с черной, чуть тронутой  сединой  шевелюрой  и
черными тараканьими усами он скорее  походил  на  посла  одной  из  стран,
расположенных  южнее  мексиканской  границы,  чем  на  короля  подливок  и
приправ. - Филип - главное лицо в ПРАР после президента, и  ему  следовало
бы  выступить  и  сказать  пару  слов.  Может,  отлежится,  пока  выступят
остальные.
     - Прошу простить меня, - вмешался Х.Л.Гриффин, поставщик вин и  яств.
Тщедушный и тощий, с костлявым подбородком и одним  глазом,  подозрительно
напоминающим искусственный, Гриффин говорил с авторитетом человека,  фирма
которого занимала целый этаж одного из небоскребов в центре Манхэттена.  -
Возможно, я не  вправе  советовать,  поскольку  не  являюсь  членом  вашей
славной организации, но вы оказали мне честь, пригласив на праздник,  и  я
прекрасно знаю, насколько любят и почитают Фила Холта в вашей  среде.  Мне
представляется, что мистер Раго прав - люди и впрямь  будут  разочарованы,
если не увидят Фила на платформе. Надеюсь,  вы  не  сочтете  меня  слишком
бесцеремонным.
     Снаружи гулкий голос возвестил  через  громкоговоритель  собравшимся,
что торжественная церемония начинается.  К  кровати  подошел  полицейский,
посмотрел на лежащего Холта, но советов давать не  стал  и  отошел.  Вульф
также протопал  к  кучке  спорщиков,  чтобы  взглянуть  на  больного.  Что
касается меня, то я бы,  конечно,  поместил  Холта  в  больничную  палату,
проследив, чтобы рядом с ним  дежурила  молоденькая  сиделка  и  время  от
времени промокала его влажный лоб. При мне  его  по  меньшей  мере  трижды
начинала бить дрожь. В конце  концов  Холт  сам  разрешил  все  трудности,
пробормотав, чтобы его оставили  одного,  и  отвернулся  лицом  к  стенке.
Подошедшая Флора Корби заботливо укрыла  его  одеялом,  поблагодарив  Дика
Веттера, который вызвался  ей  помочь.  Подул  свежий  ветерок,  и  кто-то
сказал, что не следовало бы оставлять больного на сквозняке;  Вульф  велел
мне опустить полог заднего входа, что я и сделал. Откидной полог никак  не
хотел держаться, так что  мне  пришлось  подвязать  его  к  пластмассовому
рожку. Потом все  покинули  палатку  через  основной  вход,  а  я  замыкал
шествие. Корби, проходя мимо стола, приостановился, чтобы закрыть  коробку
с ножами.
     Речи продолжались ровно один час и восемь минут,  причем  все  десять
тысяч ресторанных работников и гостей выдержали  их  стоя,  как  настоящие
леди  и  джентльмены.  Вы,  по  всей  вероятности,  рассчитываете,  что  я
воспроизведу речи дословно, но я не только не  стенографировал,  но  и  не
слушал достаточно внимательно, чтобы  запечатлеть  их  в  памяти.  Сидя  в
заднем ряду, я мог видеть большую часть собравшихся, а  на  них,  скажу  я
вам, стоило посмотреть.
     Первым выступал незнакомый мне субъект  -  должно  быть,  тот  самый,
который сгонял всех к платформе, пока мы были в палатке. Проквакав  что-то
невразумительное,  он  предоставил  слово  Джеймсу   Корби.   Пока   Корби
ораторствовал, Поль Раго встал со стула, прошагал по проходу между  рядами
и вошел в палатку. Поскольку он ратовал за то, чтобы Филип  Холт  произнес
речь, то, как мне подумалось, цель его посещения  состояла  в  том,  чтобы
извлечь директора-распорядителя из палатки - живого  или  мертвого.  Но  я
ошибся. Минуту спустя Раго вернулся - и  как  раз  вовремя.  Не  успел  он
занять свое место, как Корби закончил говорить и слово предоставили самому
Раго.
     Лица ресторанных работников после речи Корби  оставались  серьезными,
но стоило Раго выдать им несколько фраз со своим несуразным произношением,
как вокруг  заулыбались.  Когда  Корби  встал  и  зашагал  по  проходу,  я
заподозрил было, что он хочет отомстить Раго за то, что тот демонстративно
покидал аудиторию во время его выступления, но Корби оставался  в  палатке
еще меньше, чем Раго. Вернувшись, он сел на свой стул и принялся  с  самым
внимательным видом слушать, как Раго издевается над родным языком.
     Следующим  выступал  Х.Л.Гриффин  -  председательствующему   пришлось
опустить  ему  микрофон.  Голос  его  звучал  в  динамиках  четче,  чем  у
остальных, да и вообще говорил он здорово. Что ж, подумал я, будет  только
справедливо, если главный успех выпадет на  долю  замухрышки,  так  что  я
первый вскочил и бурно зааплодировал, когда Гриффин, закончив, откланялся.
Рукоплескания продолжались еще добрую минуту  и  не  стихали  даже,  когда
Гриффин удалился в палатку. Распорядитель начал представлять Дика Веттера,
но телезвезда с решительным видом двинулся  к  палатке,  и  нетрудно  было
догадаться - зачем. Он подумал, что Гриффин собирается  использовать  свой
шумный успех и вытащить к  микрофону  Филипа  Холта,  вот  и  вознамерился
воспрепятствовать  зловредному  коротышке.  Однако  вмешиваться   ему   не
пришлось. Дик Веттер был еще в  двух  шагах  от  входа  в  палатку,  когда
Гриффин появился снаружи. Один. Веттер отступил в сторону, пропуская  его,
а затем скрылся в  палатке.  Гриффин,  сопровождаемый  вновь  вспыхнувшими
аплодисментами, прошагал к своему стулу, и распорядителю пришлось призвать
зрителей к спокойствию, чтобы представить следующего оратора. В  этот  миг
Дик Веттер вышел из палатки и уверенной поступью прошествовал к микрофону,
который вновь пришлось поднимать.
     Едва Веттер  заговорил,  как  Ниро  Вульф  встал  и  в  свою  очередь
направился ко входу в палатку. Я изумленно поднял брови. Уж не  собирается
он вмешиваться во внутренние проблемы руководства ПРАР? Однако,  разглядев
выражение его лица, я тут же смекнул, в чем дело: края стула вот уже почти
час безжалостно впивались в его зад,  и  Вульф,  который  наверняка  давно
кипел, как чайник, решил хоть чуть-чуть поостыть,  прежде  чем  подойти  к
микрофону.  Когда  Вульф  проходил  мимо  меня,  я  скорчил  сочувственную
гримасу, после чего переключился на Дика Веттера.  Его  голос  булькал  из
громкоговорителей, и минуту спустя я уже пришел к  выводу,  что  коротышке
Гриффину не зря достались овации - он и впрямь  выступил  как  мужчина,  -
тогда как Веттера, идола десятка миллионов зрителей,  меня  тянуло  запить
чем-нибудь кисленьким. Я продолжал  размышлять  на  эту  тему,  когда  мое
внимание отвлекли: Ниро Вульф, стоя у входа в палатку, манил меня пальцем.
Увидев, что я встал, он попятился и вошел вовнутрь. Я последовал  за  ним.
Вульф пересек палатку, подошел к заднему выходу,