остиную, попросил его подождать, пока я доложу,
а сам, прежде чем отправиться на кухню, проверил, хорошо ли я  запер входную
дверь. Фриц пек пирожки с вишнями, и только что вынул противень из  духовки.
Я схватил горячий пирожок и, черт побери, обжег язык.
     - У нас пять к ланчу, не подсыпай яду больше, чем нужно, слышишь. Да не
впускай в дом кого попало. Если что покажется не так, зови меня.
     Вулф  был  в кабинете. Как только я увидел его, я застыл в отчаянии. Он
производил  уборку  стола.   Единственный   ящик  его   стола,  широкий,  но
относительно мелкий,  был выдвинут. С  тех  пор  как Фриц стал приносить ему
пиво в  бутылках,  а не  разливное в кувшине, как  прежде, у шефа  появилась
привычка, открыв бутылку, бросать  крышки в ящик стола. Фрицу было запрещено
открывать  любые  ящики в  кабинете хозяина, а я, решив,  что Ниро  собирает
крышки для  какой-то  одному  ему  известной цели, решил  не  вмешиваться. Я
увидел,  что   ящик  стола  лишь  наполовину  освобожден  и  вынутые  крышки
разбросаны по столу. Вулф методично сортировал их по кучкам.
     - Мистер Кимболл  в гостиной. Может,  он войдет и  поможет вам  в вашей
работе?
     - Черт! - Вулф растерянно посмотрел  на крышки, а  потом  на меня. - Не
может ли он подождать немного? - со вздохом произнес он.
     - Конечно. Вас устроит, если он придет на следующей неделе?
     Вулф опять вздохнул.
     - Проклятье. Веди его сюда.
     -  А  этот металлолом  так  и  будет  лежать  на  столе? Ну,  ладно.  Я
предупредил его, что у  вас есть причуды. - Я  говорил это, понизив голос, и
понизил его почти до шепота, когда вкратце проинформировал Ниро о Кимболле и
моем разговоре  с  ним. Он кивнул  в знак одобрения, и  я пошел за  мистером
Кимболлом.
     На лице у гостя было опять  знакомое выражение веселой озабоченности. Я
представил их  друг другу, подвинул Кимболлу кресло для гостей и, после того
как они обменялись приветствиями, сказал Вулфу:
     - Если я вам не нужен, сэр, я займусь составлением отчета.
     Он  кивнул, и я уселся за свой стол,  заваленный бумагами и с блокнотом
под ними,  которым я незаметно  пользовался в  таких случаях. Я наловчился в
экономных знаках записывать почти дословно даже  самую быструю речь, искусно
делая вид в это время, что занят поисками счета  недельной давности, скажем,
из гастрономической лавки.
     -  Вы  абсолютно  правы, мистер Кимболл, -  слышал  я  голос  Вулфа.  -
Терпение помогает человеку овладеть временем. Но  есть много способов отнять
его  у человека:  стихийные бедствия,  голод, войны,  вступление  в  брак и,
пожалуй, наилучший из них - смерть, потому что сразу на всем ставит точку.
     - Господи! - Кимболл явно нервничал. - Почему этот способ  надо считать
наилучшим?
     - В прошлое воскресенье, неделю назад, вы были  очень близки к разгадке
этого. -  Вулф  укоризненно погрозил  ему пальцем.  -  Вы, занятый  человек,
только что вернувшийся  из недельной деловой поездки, все же  выкраиваете  в
это же утро время, чтобы встретиться со мной, не так ли? Почему?
     Кимболл с удивлением смотрел на Вулфа.
     - Об этом я хотел бы прежде всего спросить вас.
     -  Хорошо,  я скажу вам.  Вы  пришли,  потому что  растерялись.  А  это
нежелательное  состояние для человека, находящегося в смертельной опасности.
На вашем лице, правда, нет страха, только растерянность. И это странно после
всего, что рассказал вам мистер Гудвин. Он сообщил вам, что четвертого июня,
двенадцать дней назад, Питер Оливер Барстоу по чистой случайности  был убит,
и  эта  же самая случайность спасла жизнь вам. Вы  приняли  это  известие  с
недоверием, выраженным в весьма грубой форме. Почему?
     -  Потому  что  это  нелепость. - Кимболл  уже  терял  самообладание. -
Чепуха.
     - Прежде вы говорили - чушь. Почему?
     -  Потому, что это  чушь. Я пришел не для  того,  чтобы  вести подобные
споры. Когда полиция, столкнувшись с трудностями, не может объяснить то, что
недоступно  ее  пониманию, она дает  волю фантазии, лишь  бы оправдать себя.
Хорошо, я это понимаю. Я считаю,  что каждый должен заниматься  своим делом,
как он это умеет,  но зачем заставлять меня участвовать  в  этом? Увольте. Я
занятый человек, у меня  есть дела посерьезней. Вы ошиблись, мистер  Вулф, я
пришел к вам не потому, что я в смятении, и, разумеется, не для  того, чтобы
вы меня  пугали. Я пришел потому, что полиция собирается втянуть меня в свои
нелепые  истории, а  это  может повредить мне, создает шумиху  вокруг  моего
имени, чего я, разумеется,  не хочу допустить. Ваш помощник дал мне  понять,
что  вы можете помочь мне избежать этого. Если  вы  готовы, я заплачу вам за
это. Если нет, я найду кого-нибудь другого.
     - Мм-да! - Вулф  откинулся  на  спинку  кресла и,  чуть  прикрыв глаза,
изучал лицо брокера. Наконец он покачал головой. - Боюсь, я  не смогу помочь
вам избежать неприятностей с полицией, мистер Кимболл. В лучшем случае я мог
бы помочь вам избежать смерти. Но и в этом я полностью не уверен.
     - Я никогда не надеялся ее избежать.
     - Не уклоняйтесь от сути вопроса. Я говорю  о нависшей над вами  угрозе
насильственной смерти. Если я еще не распрощался с вами и продолжаю отрывать
вас от важных дел, то это не только потому, что вижу, как вы, словно глупец,
идете   навстречу   смертельной  опасности.  Я   воздерживаюсь   от   многих
христианских   порывов,   ибо   считаю,   что    человека   нельзя   спасать
принудительными методами.  В данном случае мною движет еще и личный интерес.
Миссис Барстоу  предложила награду  в  пятьдесят  тысяч  долларов  тому, что
найдет убийцу ее  мужа. Я намерен найти  его. А чтобы сделать это, я  должен
знать, кто  пытался убить вас четвертого июня и, бесспорно, попытается снова
сделать это, если его  не  остановить.  Если вы поможете мне, это  будет  на
пользу  и  вам  и мне. Если  нет, тогда, лишь  какая-нибудь  его ошибка  при
второй, уже успешной попытке, сможет  помочь мне уличить убийцу  и  отдать в
руки правосудия за оба преступления. Что ж, я согласен на любой вариант.
     Кимболл недоуменно покачал головой, но не  встал,  а продолжал сидеть в
кресле, не выказывая никакой тревоги, а всего лишь интерес.
     -  Вы прекрасно говорите, мистер Вулф, Не думаю, что вы можете быть мне
полезным, потому  что вы, как  и полиция, верите  во всякие неправдоподобные
истории. И тем не менее вы прекрасный оратор.
     - Благодарю вас. Вам нравятся люди, умеющие хорошо говорить?
     Кимболл согласился.
     - Я люблю все хорошее. Хорошую речь,  хорошую торговлю, хорошие манеры,
хорошую жизнь. Я не имею  в  виду богатство,  роскошь.  Я  сам  пытался жить
хорошо и хочу верить, что все этого хотят. Я знаю, некоторым это удается, но
верю, что они все же  стремятся. Когда мы ехали в машине с вашим помощником,
я думал об этом. Я не хочу сказать, что то, что он мне говорил, не произвело
на меня впечатления. Конечно, произвело. Но когда я настаивал, что это чушь,
я  искренне  верил в  то, что говорю,  и  придерживаюсь такого  убеждения  и
сейчас.  И  тем  не  менее это  заставило  меня  призадуматься. А  что  если
действительно кто-то хотел меня убить? Кто бы это мог быть?
     Он остановился, Вулф негромко спросил:
     - Да, кто?
     - Никто, - подчеркнуто произнес Кимболл.
     Я про себя  подумал, что если  этот человек превратится, как Барстоу, в
труп, на который поостережется сесть даже  изголодавшийся  комар, я  подам в
отставку.
     -  Как-то  мне  довелось  встретить человека,  который  убил двух своих
коллег только  за то,  что  им больше  его повезло  в  торговле  лошадьми, -
заметил Вулф.
     Кимболл рассмеялся.
     - Хорошо,  что он торговал лошадьми, а не зерном. Если  бы  этот  метод
усреднения прибыли получил всеобщее распространение в бизнесе, я был бы убит
не единожды, а миллион  раз. Я отличный  торговец,  это  единственное, чем я
могу  гордиться.  Я  люблю  зерно.  А вы,  наверное,  любите  фантастические
ситуации, хорошее убийство. Что  же, это  ваш бизнес.  Я  же  люблю пшеницу.
Представляете, мировой запас пшеницы составляет семьсот миллионов бушелей! И
я знаю, где в эту минуту находится  каждый бушель из этих семисот миллионов.
Обратите внимание, каждый бушель.
     - У вас одного, небось, около сотня бушелей или, более того, не так ли?
- полюбопытствовал Вулф.
     - Представьте, ни одного. Я сейчас  не  делаю ставок. Завтра, возможно,
или через неделю. Я совершил немало сделок, и все удачные. Я всегда играю по
правилам. Вот о чем я думал, когда ехал к  вам. Я не знаю всех  деталей дела
Барстоу, лишь то, что писали  в газетах. Насколько я знаю,  клюшку не нашли.
Думаю, ее никогда и  не было Даже если клюшка будет найдена  и окажется той,
что я дал  Барстоу,  чтобы  сделать первый удар, все равно  я не поверю, что
кто-то собирался с ее  помощью убить меня. Я всегда придерживался  правил, я
играл честно, как в делах, так и в личной жизни.
     Он остановился.
     - Есть множество способов причинить зло, - почти  под  нос  пробормотал
Вулф. - Прямо, косвенно, материально, духовно, банально, фатально...
     - Я никому не причинял зла.
     - Вы так думаете? Помилуйте, так  ли? Смысл святости в искуплении. Если
позволите,  приведу в  пример  себя.  Кому я причинил зло? Просто  не  знаю,
почему  в  вашем присутствии  меня тянет  на покаяния. Забудьте об  убийстве
Барстоу,  тем более  что для вас это  просто  чушь.  Забудьте о полиции,  мы
найдем  способы  избавить  вас от их надоеданий. Мне  нравится беседовать  с
вами,  если,  конечно,  вам  позволяют ваши неотложные дела.  Надеюсь,  я не
отрываю вас от какого-то срочного дела?
     - Нет, не  отрываете. -  Кимболл был  крайне польщен. - Срочные  дела я
решаю  немедленно.  Моя контора целую  неделю прекрасно обходилась без меня,
поэтому лишний час моего отсутствия делу не повредит.
     Вулф понимающе кивнул.
     - Хотите стакан пива?
     - Нет, спасибо. Я не пью.
     - А-а. - Вулф нажал кнопку звонка. - В таком  случае, вы необыкновенный
человек, сэр. Вы приучили себя к воздержанию, вы - прекрасный бизнесмен, и к
тому же еще  и философ.  Один стакан пива, Фриц. Но мы говорили  о зле, и  я
грозил вам исповедью. Итак, кому я не причинил зла? Это риторический вопрос.
Я не разбойник, мне  присущи  романтические порывы, и  при всем  при  этом я
порой  удивляюсь, что все еще жив. Год  назад человек,  сидевший в кресле, в
котором сейчас сидите вы, поклялся  убить меня при первом удобном  случае. Я
вышиб из-под него, как говорится, фундамент его благополучия и сделал это из
чисто  корыстных целей.  В нескольких кварталах отсюда  живет  замечательная
умная  женщина, чей аппетит и настроение существенно  улучшились бы, если бы
она получила известие  о  моей смерти.  Я мог  бы до бесконечности приводить
подобные  примеры. Но есть и такие, в которых трудно сознаться и еще труднее
простить. Спасибо, Фриц.
     Вулф  вынул пробочник из ящика, открыл  бутылку, бросил крышку в ящик и
снова задвинул его. Наполнив стакан пивом, он залпом выпил его.
     -  В каждом  деле свой  риск,  и  об этом следует  помнить,  -  заметил
Кимболл.
     Вулф кивнул.
     - В  вас опять  заговорил  философ. Бесспорно,  мистер  Кимболл,  вы  -
человек образованный и  начитанный.  В таком случае вам будет  понятно некое
необъяснимое состояние, побуждающее вас - в данном случае я говорю о себе, -
решаться  на  действия,  которые  при  других  обстоятельствах безоговорочно
считались бы  достойными  осуждения.  В  этом доме  на  верхнем этаже  живет
женщина, которая не может желать  мне смерти только  потому, что в ее сердце
нет  места  злобе  и  ненависти.  Каждый  день, каждый  час  я  причиняю  ей
страдания. Я знаю это,  и это мучает меня. И все же я продолжаю приносить ей
горе. Вы должны понять, насколько  темны и неразгаданы такие психологические
состояния, и поэтому  поймете глубину моих страданий, если я  вам скажу, что
эта женщина - моя мать.
     Я,  добросовестно  все  записывавший,  при  этих  словах  с  удивлением
посмотрел на Ниро Вулфа, ибо он говорил с такой убедительностью, а голос его
был  тихим и ровным, что создавалось  полное впечатление  огромных усилий, с
которыми он пытался  скрыть то, что творится у  него в  душе. На мгновение я
даже посочувствовал бедной старушке, хотя самолично каждый месяц отчислял от
нашего  дохода некую сумму и  отсылал ее в Будапешт,  где и проживала родная
мать моего хозяина.
     - Господи! - невольно воскликнул Кимболл.
     Вулф выпил еще стакан пива и печально покачал головой.
     -  Теперь  вы понимаете, почему я могу  перечислить все  виды зла  и  с
уверенностью сказать, что все они мне знакомы.
     Поначалу казалось, что Кимболл не клюнет на это. Лицо его выражало лишь
самодовольное  сочувствие. Более  того  - на  губах было  подобие  довольной
ухмылки.
     - Не понимаю, из чего вы заключили, что я образованный человек, - вдруг
сказал он.
     Вулф удивленно вскинул брови.
     - А разве это не так?
     - Если вы так считаете, то это большой комплимент. Я бросил школу - это
было в Иллинойсе, - когда  мне исполнилось двенадцать лет, а  затем и совсем
сбежал из дома. Да и дома по сути у меня не  было, жил  у дяди с теткой. Мои
родители  умерли. С  тех  пор я  не  учился. Если я  образован,  то это  моя
собственная заслуга.
     - Что  ж, и это неплохо,  - сказал Вулф  низким, приглушенным  почти до
шепота  голосом. Он как  бы приглашал:  "Продолжайте",  не  произнося  этого
слова. - Вы - еще одно доказательство этому Нью-Йорк - это хорошая школа для
мальчишки такого возраста, если, конечно, у него есть смекалка и характер.
     -  Возможно.  Могло бы  получиться и  так,  но  только  я не  поехал  в
Нью-Йорк. Я отправился в  Техас.  После года бродяжничества  на  пограничной
территории штата я перебрался в Галвестон, а оттуда в Бразилию и Аргентину.
     -  Вот  как!  Смекалки у  вас  хватило,  а  по  образованию  получились
космополитом.
     - Да, пришлось немало поездить. Я провел  в Южной Америке двадцать лет,
преимущественно в Аргентине.  Когда вернулся в Штаты, в пору было идти снова
в школу  учить английский. Я  жил... по-разному все  эти  годы.  Навидался и
натерпелся  всего, не раз попадал в передряги, но чтобы я ни делал, я строго
придерживался честных правил игры. Приехав в Штаты, занялся торговлей мясом,
а потом перешел  на зерно. Здесь  я  и  нашел себя.  Зерно требует человека,
умеющего предвидеть  и  не  боящегося  рисковать,  чтобы  предвидение  стало
реальностью. Так гаучо объезжают лошадей.
     - Вы были гаучо?
     - Нет, я всегда был торговцем. Я был рожден им. Не знаю, поверите ли вы
в то,  что я сейчас  вам скажу. Не  то чтобы я  стыдился этого,  нет. Сидя в
кабинете  и следя  за конъюнктурой на десятках зерновых рынков - а каждый из
них не знает, в какую сторону я ринусь, - я иногда  с гордостью вспоминаю то
время. Я два года был разъездным торговцем.
     - Не может быть?
     -  Да. Три тысячи миль в сезон, не слезая с лошади.  По моей походке до
сих пор это видно.
     Вулф с восхищением глядел на своего собеседника.
     - Настоящий кочевник. Разумеется, вы тогда еще не были женаты?
     - Да,  я женился позднее, В  Буэнос-Айресе. Тогда у меня  уже была своя
контора на Авенидо де Майо...
     Он вдруг остановился. Вулф налил себе еще пива.
     Кимболл глазами следил, как он это делает,  но мысли  его были  далеко.
Что-то  заставило  его  прервать  свой  рассказ и перенестись  в совсем иные
места.
     Вулф понимающе смотрел на него, потом тихо произнес.
     - Воспоминания... Понимаю.
     Кимболл кивнул
     - Да, воспоминания. Странная  это вещь. Господи, неужели я вспомнил это
лишь потому, что вы заговорили о том, как  мы умеем причинять  зло, о разных
способах делать это, способах изощренных, роковых... Нет, тут совсем другое,
зло  причинили мне, и не  было никакой изощренности.  У  меня тоже возникают
состояния, о которых вы говорили, но в них, увы, нет романтики.
     - Зло причинили вам?
     -  Да. Одно из самых ужасных, какие можно причинить. Это  было тридцать
лет  назад,  но память об  этом не перестает  мучить. Я женился  на красивой
девушке, аргентинке. У  вас родился сын.  Ему было два года, когда  однажды,
вернувшись из поездки на день раньше, я застал моего друга в постели  с моей
женой.  Мальчик здесь же играл  на полу. Я не отступил от правил. Я повторял
себе уже тысячу раз, что и сегодня поступил бы так же. Я выстрелил дважды.
     - Вы убили их, - тихо промолвил Вулф.
     -  Да,  я убил их. Кровь  пролилась на  пол и попала на игрушки сына. Я
оставил  его.  Сам не знаю, как я не  убил его  тоже,  поскольку  не был уже
уверен,  что это  мой  сын. Я оставил его сидеть  на  полу, ушел  и напился.
Напился в последний раз.
     - Вы вернулись в Штаты?
     - Через  какое-то, время, месяц спустя. Я не думал  бежать. В Аргентине
не бегут после этого.  Но я свернул  все свои дела  там  и навсегда  покинул
Южную Америку. Я вернулся туда лишь четыре года назад.
     - Покидая Аргентину, вы взяли мальчика с собой?
     - Нет. Я  вернулся теперь для того, чтобы сделать это. Когда я  оставил
его,  родственники моей жены забрали его к себе. Они жили в  пампе.  Там я и
встретил  свою  жену.  Мальчика  звали Мануэль. Это имя  моего друга. Я  сам
выбрал его, сам назвал сына в  честь друга.  Я вернулся в Штаты  один, и все
двадцать шесть  лет жил  один, решив, что рынок  куда лучше жены, которую  я
себе однажды  выбрал. Но,  видимо, все  это время меня  мучили сомнения, или
человек   к  старости  становится  добрее.  Возможно,  я  почувствовал  свое
одиночество или старался убедить себя, что  все же у меня есть  сын.  Четыре
года назад, когда я прочно встал на ноги, я вернулся в Буэнос-Айрес. Я нашел
сына в полном порядке. Когда семья жены разорилась, он был еще совсем юнцом,
после  их смерти он пережил тяжелые  времена, но в конце концов ему повезло.
Когда мы  с ним встретились, он был  одним  из  лучших летчиков аргентинской
армии.  Мне  пришлось  уговаривать  его  изменить  свою жизнь.  Поначалу  он
попробовал работать в моей конторе, но это было не его дело, и вот теперь на
деньги, которые я ему дал, он намерен заняться самолетами. Я купил участок в
Вестчестере, построил дом, и тешу себя надеждой, что, когда мой сын женится,
ему  не придется  совершать поездки,  которые  вдруг  могут  окончиться, как
когда-то моя.
     - Ваш сын, конечно, знает... о матери?
     - Не думаю. Хотя не знаю, мы об этом  никогда не говорили.  Надеюсь, он
не знает. Не потому, что меня мучает раскаяние, я поступил  бы снова так же.
Я не делаю  вида, что в Мануэле нашел именно  такого сына, какого  хотел бы,
если бы выбирал сам, и это можно было делать по заказу. Он - аргентинец, я -
из Иллинойса. Но он носит мое имя, и у него голова на плечах. Он, я надеюсь,
женится на американской девушке и тогда можно будет сравнять счет.
     - Несомненно. - Вулф так и не притронулся к стакану с пивом, пена в нем
осела, оно напоминало по цвету остывший чай. Наконец он взял стакан и выпил.
- Да, мистер Кимболл, вы изложили свою точку зрения - вам причинили зло.  Но
вы, как  бы  это выразиться, сами приняли меры. Если считать,  что  зло было
также причинено  вашему сыну, вы теперь вполне успешно  возместили это. Ваша
исповедь, пожалуй, не лучше моей. Волей-неволей я все  же признаю свою вину.
Как  сказал  бы мистер  Гудвин, тут уж не выкрутишься. Но  если ваш сын тоже
страдает от этого зла?
     - Нет!
     - А если такое возможно?
     Я увидел, как опустил глаза Кимболл, и понимал его. Я знал,  как бывает
трудно  иногда  выдержать взгляд  Ниро Вулфа.  Но,  казалось,  что  Кимболл,
удачливый торговец,  застрахован от такого. А вот нет, дрогнул. И не пытался
скрыть этого. Он внезапно встал.
     -  Нет,  не  страдает,  -  повторил  он.  -  Я не воспользовался  вашим
признанием в своих целях, как вы, мистер Вулф, - бросил он в лицо Вулфу