согревал - я мог только слушать бессвязную
галиматью, которой обменивались на непонятном языке Вулф и югославы.
     Позже мы поспорили с Вулфом, и я выиграл. Этот  спесивец почему-то вбил
себе в голову, что  справится с задачей лучше, если пойдет к  албанцам один,
без меня. Аргументировал он этот вздор тем, что, оставшись с глазу на глаз с
ним, албанцы будут  более откровенными,  чем в присутствии еще  одного лица.
Собственно говоря, спором я бы  это не назвал, потому что  препираться я  не
стал. Я просто сказал - ничего не выйдет, поскольку в пещере к обеду подадут
только  холодную кашу, а  в  крепости,  если верить  Пашичу,  могут готовить
вполне приличную пищу.
     Потом  меня  постигло разочарование. Лишь нацепив рюкзак, я  сообразил,
что для того, чтобы спуститься  в указанном направлении к албанской границе,
нам придется сначала воспользоваться треклятой козьей тропой. А я-то, онемев
и одурев от холода,  почему-то вбил себе в  голову, что возвращаться нам уже
не  придется.  Впрочем, провожаемый семью  парами глаз,  не считая  Вулфа, я
преисполнился  решимости  не  ударить  в  грязь лицом  и постоять  за  честь
американских мужчин-первопроходцев, так что стиснул зубы и  показал  все, на
что был способен. Мое счастье,  что я спускался спиной к любопытной публике.
Оказывается, карабкаться по крутому откосу  над зияющей пропастью куда проще
в  кромешной  тьме,  чем при  дневном  свете.  Хотя  еще проще -  вообще  не
карабкаться.
     Потом,  когда  спуск закончился, было уже легче. Физическая нагрузка  и
солнечные лучи  сделали свое дело - я понемногу оттаял.  Достигнув ручья, мы
устроили  привал и перекусили.  Я  сказал Вулфу,  что  за  пять  минут успею
ополоснуть  в ручье ноги и  одеть  свежие носки  -  Вулф  возражать не стал,
сказав, что  торопиться нам некуда. Вода, как и следовало ожидать, оказалась
ледяной, но все же  это  была  вода.  Вулф  сел  на валун и  принялся жевать
шоколад. Он сказал, что до Албании осталось метров триста, но граница до сих
пор  не  размечена,  поскольку  спор  о  том, по какой  речушке ее провести,
тянется уже несколько столетий. Он также указал  мне место, с которого Косор
наблюдал в бинокль за событиями в римской  крепости, и добавил,  что сегодня
Косор почти наверняка будет снова вести наблюдение с той же точки.
     Я осведомился о состоянии его ног, и Вулф ответил:
     - При чем  тут  ноги? Каждая мышца, каждый нерв  в моем измученном теле
вопят  и стенают  о  пощаде. Никакими словами не  описать моих  мук, так что
говорить об этом я не стану.
     Потеплело  уже  настолько,  что мы сняли свитера, прежде чем  двигаться
дальше.  Пять  минут  спустя  мы  уже  оказались  на  албанской  территории,
завернули за  выступ скалы,  и я  увидел  крепость.  Она  высилась  напротив
громадного скалистого пика, с которым почти сливалась. Тропинка, по  которой
мы шли, исчезала прямо в крепости. Впереди журчал ручей, а в стенах крепости
зияли внушительные щели.
     Никаких признаков жизни не наблюдалось.  Поскольку Вулф  решил,  что мы
должны войти в крепость и представиться, объяснив, должно быть,  что мы  всю
жизнь мечтали поработать  на  Кремль, и теперь наши мечты наконец сбываются,
мы  направились прямиком к  большой деревянной двери,  стоявшей  нараспашку.
Когда нам  оставалось  пройти до  нее ярдов  пятнадцать, изнутри  послышался
истошный вопль, громкий и протяжный. Вопил явно мужчина. Мы остановились как
вкопанные и переглянулись.
     Вопль повторился.
     Вулф  мотнул  головой влево  и  двинулся  в сторону  бреши  в  стене. Я
последовал  за  ним.  Мы забрались в разрушенную  комнату  и приблизились  к
двери,  о  которой  рассказывал  Пашич.  Дверь  была  чуть приоткрыта, и  из
коридора  слышались  голоса.  Почти  и  ту  же  секунду  раздался  очередной
пронзительный вопль.
     - Они внизу, - шепнул Вулф. - Пойдем посмотрим.
     Я пожалел, что не прихватил с собой кинокамеру. Трудно даже описать, на
что походили  движения Вулфа,  который отчаянно  старался идти на  цыпочках,
чтобы не шуметь. Дойдя до конца коридора,  мы  свернули  направо,  проделали
шагов  десять  по  узкому  темному  проходу и  оказались на  площадке  перед
уходящей  вниз  лестницей.  Голоса и  впрямь слышались  снизу. Вулф принялся
спускаться бочком, по-крабьи, прижимаясь  спиной к  стене. Какая  удача, что
ступеньки высечены  из монолитного камня, подумал я, представив протестующий
скрип деревянных ступенек, по которым топала бы носорожья туша массой в одну
седьмую тонны.  Спуск  на цыпочках  занял  у  нас  минут  десять  - так  мне
показалось.   Хотя  потом  я  пересчитал:  пятнадцать  ступенек,  секунд  по
пятнадцать на каждую - нет, всего две с половиной минуты.
     У основания лестницы было еще темнее. Мы повернули налево, туда, откуда
слышались голоса,  и увидели  пятнышко  света, прибивавшееся  сквозь  стену.
Приблизившись  вплотную,  мы  разглядели, что  свет  проникал  через круглую
дырочку в  деревянной двери. Вулф склонился к  двери и заглянул в отверстие,
стараясь  не слишком  приближать  к нему лицо. Из-за двери доносился громкий
мужской голос. Вулф чуть посторонился и приложил  к двери ухо. Восприняв его
жест как приглашение, я, в свою очередь, приник к отверстию.
     В комнате  находились четверо мужчин. Один из них сидел на стуле спиной
к нам.  Второй не  сидел, не стоял и даже не лежал. Он  висел. Веревка, туго
обмотанная вокруг его запястьев, была привязана к свисающей с  потолка цепи,
а  ноги болтались  дюймах в шести над полом. К каждой лодыжке были привязаны
другие веревки, за концы которых в разные стороны  тянули  двое молодчиков -
один вправо, второй влево.  Ноги несчастного  были растянуты на добрый  ярд.
Его  лицо распухло до неузнаваемости  и было так искажено, что прошла добрая
минута,  прежде  чем я  сумел  его опознать.  Это  был Петер Зов, человек  с
расплющенным  носом,  покатым лбом  и низким вкрадчивым голосом, которого мы
встретили в  конторе  Госпо Стритара и который  сказал Вулфу, что он человек
действия.
     Что  ж, что  касается действия, Петер в  нем  как рад участвовал, а вот
голос его, надорванный  дикими воплями, впредь наверняка лишится по  меньшей
мере части медоточивости.
     Человек, сидевший к нам спиной на стуле, замолчал, а двое палачей снова
потянули за веревки. Расстояние между ступнями несчастной жертвы расширилось
до  четырех  футов, потом до  четырех с  половиной, до пяти  - теперь бы уже
никто на свете не  опознал бы Петера Зова.  Еще  дюйм, еще... и Петер  снова
истошно закричал. Веревки ослабли.
     - Так  не пойдет, Петер, - укоризненно произнес сидевший. - Ты, похоже,
уже  сообразил, что достаточно  тебе как следует завопить, и тебя отпускают.
Сейчас ты перестарался и крикнул  преждевременно. Кстати, твои  вопли звучат
не слишком музыкально, и нам, пожалуй  придется заткнуть твою  пасть кляпом.
Ты не возражаешь?
     Петер Зов промолчал.
     -  Повторяю, Петер, - произнес сидящий  на столе, - ты зря думаешь, что
все уже кончено. Вполне  возможно,  что ты еще нам пригодишься, но для этого
ты  должен  меня  убедить,  что   говоришь  правду.  Я  человек  терпеливый.
Большинство сведений, которыми ты нас пичкал, оказались никуда не годными, а
попросту  говоря - ложными.  Ты  провалил ответственное задание, которое  мы
тебе поручили, и твои оправдания кажутся мне неубедительными.
     - Это не оправдания, - пробормотал Петер Зов.
     - Нет? А что же тогда?
     - Это факты. Я говорю правду.
     - Ерунда. Отвяжи его, Буа.
     Человек слева  от  говорившего  отпустил  веревку,  повернулся к стене,
отвязал  обмотанную  вокруг крюка цепь и стал постепенно отпускать  ее, пока
ноги Петера не коснулись пола.
     - Отдохни немного, -  сказал сидящий.  - Я понимаю, что тебе приходится
убеждать этого болвана  Госпо Стритара, что ты работаешь на него,  в  равной
степени, как  тебе приходится доказывать мне, что  ты служишь нам. Последнее
гораздо сложнее,  поскольку я отнюдь  не  дурак. Ты  бы  мог  выполнить  эту
операцию  без малейшего риска разбудить в нем  подозрения, а ты вместо этого
отправился  по  его заданию в  Америку. И теперь  у  тебя  хватает  наглости
заявиться  сюда,  да  еще  и  потребовать денег! Вот, считай, мы  с тобой  и
расплачиваемся.  Если ты сумеешь удовлетворительно ответить на  мои вопросы,
то оплата придется тебе больше по вкусу.
     -  Я был вынужден  ехать,  -  пролепетал Петер. - Я  думал, что вы  это
одобрите.
     - Врешь! Не такой же ты придурок. Эти враги прогресса, которые называют
себя Духом  Черной горы,  они ведь борются вовсе не с нами, а с Белградом, и
нам  выгодно,  чтобы они  всыпали Белграду  по  первое  число. Маловероятно,
конечно,  что  им удастся  сбросить  Тито, хотя это сыграло  бы нам на руку.
Тогда бы вошли под барабанный бой и вмиг  захватили бы власть.  Нет, мы лишь
прикидываемся, что настроены по отношению к Духу Черной горы враждебно, и ты
это прекрасно понимаешь. Чем больше им помогает Америка,  тем лучше для нас.
Если бы  этот лакей-лизоблюд  Марко  Вукчич, который нажил состояние на том,
что кормил прожорливых  американских  империалистов, посылал  бы  им всего в
десять раз  больше,  мы бы только  выиграли. А  что  сделал  ты? По  призыву
Белграда отправился в Америку и убил его.
     Он взмахнул рукой и продолжил:
     - Или  ты рассчитывал, что мы  не узнаем?  Тогда ты  еще  более круглый
болван, чем я  думал. Вечером четвертого марта  ты высадился в  Гориции,  на
итальянском побережье, имея при себе  бумаги на имя Вито Риццо, и отправился
в  Геную. Оттуда  ты отплыл шестого марта  на борту  "Амилии", где устроился
стюардом. "Амилия" прибыла  в Нью-Йорк восемнадцатого марта. В тот  же вечер
ты  сошел на берег, убил Марко Вукчича и уже к девяти вернулся на судно.  Не
знаю,  с кем ты  там еще встречался и помогал  ли  тебе  кто-нибудь  украсть
машину, но это уже мелочи. До двадцать первого марта ты оставался на  борту,
а второго апреля  сошел  на берег в  Генуе и в  тот же  вечер  возвратился в
Титоград. Я  это  все  говорю,  чтобы  ты  понял:  от нас ничего не скроешь.
Ничегошеньки.
     Он снова взмахнул рукой.
     - А  в воскресенье четвертого апреля ты приехал сюда и  начал  уверять,
что не  смог выполнить задание из-за того, что тебя посылали  за границу. Ты
застал  здесь женщину,  которая  распивала  водку  с моими людьми,  что тебя
удивило, но еще больше тебя удивило, что здесь уже знают о том, где ты был и
что  делал. Согласен,  мы тоже  понаделали  ошибок - я сам понял это, только
когда прилетел из Москвы в Тирану. Мои люди признались мне, что после твоего
ухода по пьяной лавочке разболтали про тебя этой женщине. Они склонны винить
в  случившемся водку,  но  пьянство  не  может  служить  оправданием  такому
разгильдяйству. Им пришлось исправить  ошибку самим - они убили эту женщину.
Но урок им все равно преподать придется.
     Он внезапно возвысил голос:
     - Но это подождет. Вздерни-ка его, Буа!
     Петер Зов  что-то залопотал, но его никто не  слушал. Буа приподнял его
за цепь на прежнюю высоту и намотал цепь на крюк.
     - Ответь мне,  Петер, - заговорил человек  на стуле, -  сколько судов у
них есть в Дубровнике и как их охраняют?
     - Черт побери! Я же не знаю! - завопил Петер.
     - Мое терпение иссякает. Растяните-ка его!
     Вулф опустился на корточки и потянул меня за рукав. Я  пригнулся. В его
правой руке блеснул широкий тесак. Вулф зашептал:
     - Мы войдем,  когда он  заорет. Ты откроешь  дверь,  и я войду  первым.
Возьми в одну руку револьвер, а во вторую капсюль.
     В ответ я прошептал:
     - Я пойду первым. Не спорьте. Освободить его?
     Вулф кивнул. Я потянулся за "марли". Этот  револьвер не обладал убойной
силой "кольта", но  я к нему больше привык. Левой рукой я нащупал  в кармане
капсюль, но вынимать не стал, предпочитая оставить руку свободной.
     Петер испустил  дикий  вопль. Я толкнул ногой дверь и ворвался  внутрь.
Шум открываемой двери потонул в истошном крике Петера,  но  Буа увидел меня,
бросил веревку и вытаращился на нас; его сотоварищ последовал его примеру, и
тут же сидевший на стуле  спрыгнул с него  и повернулся. Поскольку он был ко
мне ближе всех, я прицелился в него. Вулф, вытянув вперед нож, заговорил, но
его  прервали. Рука  моего противника  нырнула к бедру. Не знаю,  был  ли он
круглым болваном или  отчаянным храбрецом, но мешкать я  не  стал и с девяти
футов  выстрелил  ему прямо  в  грудь.  Краешком глаза я  заметил,  что рука
человека справа от меня метнулась назад и тут же вылетела вверх, и судорожно
отпрянул  в сторону.  Нож просвистел  на  волоске от моего  уха, но враг уже
надвигался,  на  ходу  доставая что-то из-за  пояса,  так  что  мне пришлось
остановить его выстрелом в упор.
     Я развернулся влево  и  остолбенел.  Буа, привалившись спиной  к стене,
по-волчьи  ощерился, держа перед собой нож,  а Вулф,  вытянув  вперед руку с
тесаком,  наступал на него в классическом боевом полуприседе. Когда  я позже
спросил  Вулфа,  почему Буа  не  бросил  в  него  нож, Вулф  объяснил, что в
поединках на ножах не принято прибегать к подобной тактике - если противника
сразу  не прикончишь,  то,  оставшись  без оружия,  очутишься  в  его полной
власти. Знай я это тогда, я мог бы пальнуть Буа в плечо или в ногу, но  я не
знал  и стремился лишь  как можно  скорее всадить в него пулю, прежде чем он
успеет  уложить Ниро Вулфа. Я выстрелил, и Буа судорожно дернулся, но руку с
ножом не опустил. Я пальнул еще раз, и он мешком свалился на пол.
     Вулф протопал мимо меня к стулу, сел и сказал:
     - Не выпускай их из вида.
     Петер  Зов, по-прежнему  висевший под потолком,  что-то хрипло выдавил.
Вулф перевел:
     - Он  просит, чтобы его опустили. Только сперва посмотри на них. Кто-то
из них может притворяться.
     Никто не  притворялся.  Я в  этом  тщательно  убедился.  Дольше всех  я
подозревал Буа, поскольку пушинка, которую я положил ему на ноздри, слетела.
Однако две повторные попытки показали, что ее просто сдуло сквозняком.
     - Никто не прикидывается, - провозгласил я. - Я стрелял в упор. Если вы
хотели, чтобы...
     - Ты слышал, чего я хотел. Опусти его.
     Я размотал цепь и опустил Петера. Должно быть,  я немного отвлекся и не
следил  за ним, потому  что, когда я  выпустил  цепь из  рук,  Петер  мешком
свалился на  пол. Я вынул из кармана складной  нож, раскрыл  его и склонился
над Петером, чтобы порезать его путы, но Вулф остановил меня.
     - Подожди. Он жив?
     - Конечно, жив. Он просто потерял сознание, и я его прекрасно понимаю.
     - Он умрет?
     - От чего? Вы захватили с собой нюхательную соль?
     -  Проклятье! - взорвался вдруг  Вулф. - Ты и на собственных  похоронах
будешь  паясничать! Свяжи его лодыжки, и мы  поднимемся  наверх. Сомневаюсь,
чтобы снаружи были слышны выстрелы, но мне все-таки будет поспокойнее, когда
мы выберемся отсюда.
     Я повиновался.  Веревки в  комнате было сколько душе  угодно,  так  что
управился я быстро. Когда я покончил с Петером,  Вулф уже  стоял  у  двери с
фонариком в руке. Я тоже  взял с  полки  фонарик и вышел  следом за Вулфом к
лестнице,  а затем  поднялся  по ней. На  сей раз  мы  преодолели пятнадцать
ступенек  быстрее, чем  в первый  раз, Вулф сказал, что нужно проверить,  не
остался ли в крепости еще  кто-нибудь, и  я согласился. Вулф знал в крепости
все  укромные места и закоулки, как будто сам ее построил. Он даже  заставил
меня подняться  на  сторожевую  вышку,  в  то  время как сам  караулил у  ее
основания с моим "кольтом" в руке. Убедившись, что в крепости нет ни души мы
вышли  наружу  и  Вулф  присел  на  валун  возле  тропы.  Я  заметил, что на
поверхности камня рядом с Вулфом буреет пятно.
     - Здесь Пашич зарезал пса, - сказал я.
     -  Да. Сядь.  Как  тебе  известно когда я  беседую  с людьми,  я должен
смотреть им в глаза, а ты вынуждаешь меня крутить шеей.
     Я уселся прямо на пятно.
     - Я и не знал, что вы хотите поговорить.
     - Я не хочу - я вынужден. Петер Зов - убийца Марко.
     У меня отвалилась челюсть.
     - Это шутка?
     - Нет, это истина.
     - Откуда вы знаете?
     Вулф пересказал мне слова человека, сидевшего в кресле.

13

     Добрую минуту я переваривал полученные сведения, щурясь на солнце.
     - Если бы вы  сказали это перед тем, как мы ворвались в камеру пыток, я
потратил бы на одну пулю больше, - хмуро произнес я.
     - Пф! Ведь ты не стал бы стрелять в повешенного?
     - Нет.
     - Тогда нечего вешать мне лапшу на уши.
     Я еще немного пораскинул мозгами
     - Все  вывихнуто наизнанку. Он убил Марко. Я  пришил негодяев,  которые
убили Карлу.
     - В честном бою. Потом - у тебя не было выбора. Сейчас выбор есть.
     - Какой? Вы спуститесь и взрежете ему ножом брюхо? Или я пристрелю его?
Или один из  нас бросит ему  перчатку в лицо  и  вызовет на дуэль? А, может,
зашьем  его  в  мешок  и  сбросим с утеса? Или  замуруем в  стену и  оставим
подыхать от голода? - Тут меня вдруг  осенило. - Нет, ни вам, ни мне  это но
вкусу  не  придется.  А вот как  насчет того, чтобы  передать негодяя в руки
Данило и его головорезов и рассказать о том, что мы узнали? И дело в шляпе.
     - Нет.
     - О'кей, тогда  теперь ваша очередь. Только учтите копаться нам некогда
- могут нагрянуть нежданные гости.
     - Мы должны увезти его с собой в Нью-Йорк.
     Признаться, на несколько мгновений я даже дара речи лишился.
     - И вы еще укоряете меня за паясничанье!
     - Я  не  паясничаю. Я  сказал, что выбор у  нас есть,  но  я ошибся. Мы
повязаны по рукам и ногам.
     - Чем?
     - Обязательством, которое и привело нас сюда. Если бы речь шла только о
мщении, мне бы и впрямь ничего не  мешало спуститься  туда и воткнуть в него
нож. Но в таком  случае мне пришлось бы согласиться с абсолютно неприемлемой
для   меня   доктриной,  согласно  которой  человек   несет  ответственность
единственно  перед собственным "эго". И  все. Этой  доктрине свято  следовал
Гитлер, а теперь на  нее  уповают Маленков, Тито, Франко и сенатор Маккарти.
Все  они  враги подлинной  свободы и демократии.  Я  их  решительно осуждаю.
Нечего ухмыляться. Так вот, поскольку Марко убили в Нью-Йорке, я считаю, что
приговор его убийце должен вынести нью-йоркский суд, а  не я. Наша задача  в
том, чтобы доставить его в Нью-Йорк.
     - Ура, да здравствуем мы! Правда, есть только легальный способ, как это
сделать - нужно добиться его экстрадиции*.

     *  Экстрадиция  - выдача  иностранному  государству  лица,  нарушившего
законы этого государства.

     -   Ничего  подобного.  Ты,   как  всегда,  небрежен   в  терминологии.
Единственным способом экстрадиция является лишь в  том случае, если вывозить
его отсюда законным образом.  Нам же главное - доставить  его в Америку, где
он предстанет перед законным судом.
     - Допустим. Каким образом?
     - В том-то и дело. Ходить он в состоянии?
     - Думаю, что да. Кости вроде бы целы. Пойти и выяснить?
     -  Нет. -  Вулф, кряхтя, поднялся и выпрямился. - Я должен поговорить с
этим  человеком...  Станом  Косором. Я не хочу оставлять  тебя здесь одного,
поскольку  ты  можешь  разговаривать только  на  языке выстрелов.  Поэтому я
сначала попробую по-другому.
     Он  повернулся лицом к  Черногории и начал призывно размахивать руками,
еще  и  еще  раз.  Я прикинул,  что  шансы  на  успех равны  примерно десяти
процентам: во-первых, Косор мог не оказаться на своем посту, а, во-вторых, я
сомневался, что он  настолько доверяет  Вулфу, что с готовностью откликнется
на  его призыв.  Но  я  проиграл. Я еще толком не  начал вычислять,  сколько
времени  ему может понадобиться, чтобы до  нас добраться, как  вдруг уголком
глаза заметил за ручьем какое-то  движение и в следующий  миг  узнал Косора,
который  с ловкостью ящерицы  выскользнул  из-за  скалы.  Когда  он  подошел
поближе, я понял, что ошибся  - это был вовсе не Косор, а