их объятьях задушила.
     Я поручил змее договориться с лисом,
     Они вдвоем нашли иную силу
     В смертельном зелье
     С чудным запахом и вкусом,
     Сокрытом в белом порошке.
     А я, палач и грозный судья,
     Сумел вложить его ему в уста...
     И сосчитал: один и два.
     И дважды сорок долгих дней меж ними...
     Не сомневайтесь. Ваш черед
     За ними, он придет!
     Дождется третий, раз он ждет.
     Потом скажу: четыре... пять... шесть... семь...
     Вам лучше было бы убрать меня совсем".

     Вулф  нашел,  что  это  предупреждение  лучше  первого, потому  что оно
короче, и в нем имеется пара удачных строк.
     Я поверил ему на слово.
     Сразу же  после этого начался  настоящий ад. Они полностью  позабыли  о
"глупой  шутке"  и с воплями осаждали полицию и  прокуратуру, требуя,  чтобы
Поль Чапин был  немедленно арестован.  Версия  о  самоубийстве  Дрейера была
начисто отвергнута.
     Хиббард был перепуган не меньше остальных. Возможно, даже больше, но он
все же был против обращения в полицию.
     Единственными,  у которых не появилась  дрожь в  коленях, были Бартон и
Леопольд Элкас, хирург.
     Мы с Элкасом договорились встретиться в среду утром, а девять тридцать,
но я вышел из дома рано, потому что хотел заехать на Пятьдесят шестую улицу,
чтобы посмотреть галерею Дрейера, где все это произошло.
     Теперь это  была уже не галерея, а  книжный магазин.  Пожилая  особа  с
бородавкой на  носу  была со мной любезна и разрешила мне все посмотреть. Но
немного  было  того, на  что можно  было смотреть.  Маленькая комната, где в
среду вечером проводилось  совещание, а  на следующее утро было найдено тело
мистера Дрейера, по-прежнему оставалась конторой.
     Я  позвал  женщину, и она вошла в контору. Я указал  на  дверь в задней
стене и спросил:
     -  Не могли бы  вы мне сказать, эта  дверь  - не дверь ли кладовки, где
мистер Дрейер держал различные спиртные напитки?
     Она посмотрела на меня удивленно.
     - О, мистер Дрейер?.. Ах... это тот человек...
     - Человек,  который покончил с собой  в этой комнате.  По-видимому,  вы
этого не знали?
     - Да, действительно...
     - Благодарю вас.
     Я вышел на улицу и сел в "родстер".
     Леопольд  Элкас  был  печальным  человеком.  Он был  среднего  роста, с
крупной  головой,  с  большими  руками, с  суровыми  черными глазами, взгляд
которых уходил от вас не вверх, не вниз,  и не в сторону, а как бы в глубину
его головы.
     Он предложил мне сесть и заговорил:
     - Понимаете, мистер  Гудвин, я согласился  встретиться с вами только из
любезности к своим друзьям, которые меня об этом просили. Я объяснил мистеру
Фареллу,  что не присоединяюсь к предприятию вашего  работодателя  и не буду
оказывать никакой помощи.
     - Доктор Элкас,  я знаю, что вы и  пальцем  не  пошевелите, чтобы  дать
материалы, изобличающие Поля Чапина.  Но в деле Дрейера вы  мой единственный
источник информации из первых рук.  Как я понял, второй человек,  эксперт по
картинам, возвратился в Италию.
     Элкас кивнул.
     - Мистер Сантини отплыл некоторое время тому назад.
     -  Значит, остаетесь только  вы.  Думаю,  что  нет смысла задавать  вам
множество хитроумных вопросов. Почему бы вам просто не  рассказать мне,  как
это все было?
     Он опять грустно улыбнулся.
     -  Полагаю, вам  известно, что двое или трое из моих друзей заподозрили
меня в том, что я солгал, выгораживая Чапина?
     - Да-а... Это так?
     - Нет. Я  не стал бы ни топить  его,  ни выгораживать  вопреки  истине.
История, мистер Гудвин, такова: вы, разумеется, знаете, что Юджин Дрейер был
моим давнишним другом. В колледже мы учились вместе. До депрессии его дела в
художественной галерее шли превосходно. Даже я изредка приобретал через него
кое-что. Шесть лет назад я дал ему выгодный заказ на три картины Мантеньи[1]
- две маленькие и одну побольше.  Цена была сто тысяч долларов. Картины были
во Франции. В то же время Поль Чапин как раз находился в Европе, и я написал
ему, попросив посмотреть картины. Получив  его ответ, я  и  сделал  заказ. Я
полагаю, что вы  знаете:  в  течение десяти лет  Поль  Чапин  пытался  стать
художником.  Его картины были интересны, но  не хороши. Мне говорили, что он
потом нашел себя в литературе, - сам я романы не читаю.

     1 Мантенья - итальянский художник эпохи Раннего Возрождения.

     Картины прибыли  в  то время,  когда  я  был  завален работой и  не мог
заняться тщательным изучением. Я получил их и оплатил стоимость. Но с самого
начала они не приносили  мне  радости. Сколько раз я пытался уговорить себя,
что они великолепны, но, поглядев на них, я  убеждался в противном. Поначалу
я не  подозревал подделку, просто я не мог с ними свыкнуться,  но  несколько
замечаний,  сделанных специалистами, заставили  меня задуматься. В сентябре,
более  двух  месяцев назад, в  нашу  страну приехал Сантини,  который  знает
Мантинью  не хуже, чем я знаю человеческие недуги. Я попросил его посмотреть
на мои "шедевры", и он заявил, что это подделки.  Более того, он сказал, что
знает  источник  их  происхождения  - безусловно, талантливого  мошенника  в
Париже,  и что  совершенно невозможно, чтобы какой-либо солидный комиссионер
мог бы попасться на эту удочку.
     Мне думается, что именно эти  пять лет внутренней  борьбы с  картинами,
более чем что-либо иное,  заставили меня действовать так, как я это сделал с
Дрейером. Обычно я бываю очень слаб в проявлении  неудовольствия и тем более
жестокости,  но  в  этот раз  во мне колебаний не было. Я сказал Юджину, что
желаю немедленно  вернуть  ему  картины  и получить  мои деньги обратно  без
замедления. Он сказал, что  у него нет денег, и я  знал, что это правда, так
как  на  протяжении  последнего  года неоднократно ссужал  его значительными
суммами. Однако я настаивал, что он должен либо достать деньги, либо понести
заслуженное наказание.  Понятно, что я, в  конце концов, смягчился бы, но, к
несчастью, в моем характере имеются своего рода заскоки, и непонятно, почему
я делаюсь упрямее мула, проявляю невероятную  решительность и не отступаю ни
на шаг от своих позиций. Отрицательную роль сыграло и то, что мистер Сантини
должен был вернуться в Италию. Юджин  потребовал с ним встречи.  Понятно,  с
его стороны это было блефом.
     Мы договорились, что я с мистером Сантини и Полем Чапином приеду к нему
в среду, в пять часов дня. Поль  был приглашен, потому что  он осматривал во
Франции эти картины. Мы приехали. Обходительность Юджи...
     Я прервал его:
     - Минуточку, доктор. Поль Чапин приехал в галерею раньше вас?
     -  Нет,   мы  приехали  вместе.  Я  заехал  за  ним  в  Гарвард-клуб...
Обходительность  Юджина причинила  мне  боль,  потому что  ему  не удавалось
скрыть, как  он нервничает. Руки его дергались, когда он смешивал  хайбол...
для нас, не для себя. Я  был смущен, а потому резок и даже груб. Я предложил
мистеру Сантини сообщить свое заключение, и он его сделал, как устно, так  и
письменно. Юджин  возразил  ему. Они заспорили.  Наконец, Юджин  обратился к
Полю, прося его высказать свое  мнение.  Очевидно, он  ожидал, что  Поль его
поддержит.   Поль  оглядел  нас  с  улыбкой  и  сделал  краткое,  но  весьма
выразительное заявление. Он сказал, что через три месяца после того,  как он
осматривал  эти картины, то есть через  месяц после того,  как они прибыли в
Нью-Йорк,  он  узнал  совершенно определенно,  что они были  написаны Вассо,
величайшим мошенником нашего века, в 1924 году. Этого же человека назвал мне
мистер Сантини. Поль сказал  также,  что он хранил молчание, потому  что его
привязанность и  ко мне, и к Юджину так велика,  что он не  мог сделать шаг,
который бы причинил неприятность одному из нас.
     Я  испугался,  как  бы Юджин не  потерял  сознание:  он  был  не только
поражен, но и уязвлен. Я же был так смущен, что молчал. Я, конечно, не знаю,
обманул  ли меня Юджин,  будучи  в отчаянном положении,  или же  он  сам пал
жертвой обмана. Мистер Сантини поднялся первым, я последовал  его примеру, и
мы пошли. Поль ушел с нами.
     В  полдень  следующего дня  я узнал, что  Юджин покончил с собой, выпив
очень большую дозу нитроглицерина. Я узнал об этом, когда  полиция явилась в
мою приемную, чтобы допросить меня.
     - Что заставило вас думать, что это самоубийство?
     - Ну, мистер Гудвин...
     Он вновь улыбнулся, но улыбка была еще более грустной.
     - Неужели все детективы одинаковы? Вы же прекрасно понимаете, почему  я
считаю это самоубийством. Полиция пришла к тому же выводу, и  обстоятельства
подтверждают это.
     -  Но  если  вы согласитесь,  что у каждого  детектива всегда  в голове
имеется какая-то навязчивая идея,  то вы знаете, в чем заключается моя. Имел
ли  Поль  Чапин  возможность  подбросить  таблетки  нитроглицерина  в  бокал
Дрейера? Вы считаете это возможным?
     Доктор Элкас покачал головой.
     -  Нет. И вы, конечно,  знаете, что мистер Сантини со мной согласен. Мы
оба вполне уверены, что Поль не имел такой возможности. Он приехал в галерею
вместе с нами, и мы вошли  вместе  в  контору.  Поль сидел слева от меня, не
менее чем в шести футах  от Юджина. Он не дотрагивался ни до одного стакана,
кроме его собственного. Когда мы выходили, Поль шел  впереди меня, перед ним
выходил Сантини.
     - Да... Все это записано в  отчетах. Но во время шумных ссор,  подобных
этой, когда  все  так возбуждены, бывают хождения с места на  место, люди то
вскакивают, то садятся, бродят взад и вперед...
     - Ничего подобного не  было. Мы не были  возбуждены,  разве  что только
Юджин. Он был один-единственный, кто поднимался с кресла.
     - После того как вы туда вошли, Юджин не надевал пиджак?
     - Нет, он носил утренний пиджак, не меняя его.
     -  Бутылочка  с остатками  нитроглицерина была обнаружена в кармане его
пиджака?
     - Так я понял.
     Я  уселся поглубже  в кресло и  опять  посмотрел  на него.  Я  бы отдал
"родстер" и пару шин "экстра" к нему, чтобы узнать: лжет  он или нет. Он был
так далек от людей моего класса, как и Поль  Чапин, и я понимал, что поэтому
у меня нет пути, по которому я мог бы добраться до его мыслей.
     - Не согласились бы вы завтра в час дня прийти на ленч к Вулфу?
     - Сожалею, я буду занят.
     - В пятницу?
     - Нет. Ни в какие дни. Я не орех, который надо расколоть. Откажитесь от
надежды  доказать  виновность Поля  Чапина в  смерти Юджина Дрейера. Это  не
выдерживает критики. В этом я уверен, потому что был там.
     - Может, вы сможете прийти в субботу?
     Он  покачал  головой и  улыбнулся  все  так же печально.  Я поднялся  с
кресла, взял свою шляпу и поблагодарил  его. Но перед  тем как направиться к
двери, я сказал:
     - Кстати, второе предупреждение, написанное всем вам, - ведь кем-то оно
было  написано?   Действительно   ли   нитроглицерин   маслянист   и   имеет
сладковато-жгучий вкус?
     - Я же хирург, а не фармацевт.
     Я снова поблагодарил его и вышел.
     Из-за того, что линия  судьи Гаррисона оборвалась, не  дав  нам  ничего
определенного, а теперь зашла в  тупик и линия Дрейера, я начал подозревать,
что если мы не найдем способа сделать явным то, что  скрыто от нас в истории
Элкаса, то  "Памятная  записка", составленная  Вулфом, может превратиться  в
простой листок бумаги, который вы можете использовать так, как вздумается.
     Я отправился домой,  решив, что самое  разумное - обратиться к Сантини.
Мы могли  дать  ему  телеграмму в Рим. Возможно, таким образом мы раздобудем
нечто  толковое.  Конечно,  телеграмма  будет стоить Вулфу девяносто  девять
долларов.
     Было без четверти одиннадцать, когда я приехал домой. В кабинете звонил
телефон. Звонил Сол Пензер.  Я спросил, чего он хочет. Он ответил, что хочет
рапортовать. Я спросил, что он будет рапортовать, а он  ответил, что ничего,
вот  и весь  его  рапорт в этом. Поскольку я  и так был раздражен всем ходом
расследования,  то  я стал насмешлив.  Я сказал, что если он  не может найти
Хиббарда живым или мертвым,  то может он сплутует и сделает чучело Хиббарда?
И  я сказал, что и самого  меня только что  так  чмокнули на  другой стороне
нашего дела, что если у него нет ничего лучшего, то пусть  придет в контору,
и мы сыграем в пинокль. Я повесил трубку, оборвав разговор, что само по себе
могло рассердить даже монахиню.
     Вулф  спустился  вниз  вовремя,  ровно в одиннадцать. Он сказал "доброе
утро", потянул носом воздух и сел за свой стол.
     Мне не терпелось приступить к  делу,  но  я знал, что должен подождать,
пока  он не посмотрит почту, не поставит в вазу орхидеи, испробует свое перо
и, наконец, позвонит, чтобы принесли пиво. После того как со всем  этим было
покончено, он пробормотал, обращаясь ко мне:
     - Есть ли мысли о дальнейших действиях?
     -  Я ушел из дома на цыпочках в восемь тридцать и  только что вернулся.
Звонил Сол... Истрачен зря еще один никель.
     Фриц принес ему пиво, и Вулф налил себе  стакан. Я рассказал ему все об
Элкасе, не пропуская ничего, даже то, что у нитроглицерина сладковато-жгучий
вкус,  и  что  он  маслянист  на  ощупь. Затем  я изложил ему свою  мысль  о
римлянине. Как я и ожидал, он сразу же заупрямился.
     - Ты можешь дать телеграмму  за тысячи миль в отношении какого-то факта
или  предмета, но не о таком тонком деле. Как последняя  возможность: ты или
Сол Пензер нанесете визит Сантини в Италию.
     Я попытался поспорить с  ним, потому что  не представлял никакого иного
хода.  Я  даже  забыл,  что  я еще  не  сообщил ему  о  трех  дополнительных
наблюдателях из агентства "Метрополитен", которых я заказал для Одиннадцатой
улицы.
     Меня остановил посредине моей речи звук шагов Фрица, идущего в прихожую
в ответ на дверной звонок. Я не пытался продолжить свою речь, а только ждал,
чтобы увидеть, кто пришел.
     В кабинет вошел  Фриц и прикрыл за  собой дверь. Он сказал, что  пришла
какая-то дама, она хочет видеть мистера Вулфа.
     - Ее имя?
     Фриц покачал головой. Он выглядел неуверенным.
     - Проводи ее сюда, Фриц,
     Увидев посетительницу,  я тоже почувствовал себя неуверенным.  К нам не
приходил  никто более уродливый.  Она вошла и остановилась,  глядя прямо  на
Вулфа,  как  бы  решая,  как к  нам  подойти.  К  тому  же  она  не  была  в
действительности  уродливой,  то  есть  я  подразумеваю,  что  она  не  была
отвратительной.  У нее были довольно маленькие серые глаза, взгляд  которых,
казалось, никогда не сойдет  с того, на чем они остановились.  На  ней  было
темно-серое шерстяное  пальто  и из  того же  материала  шляпка, а непомерно
большой серый мех плотно окутывал ее шею.
     Она седа в кресло, которое я ей пододвинул, и сказала звучным голосом:
     - Трудно мне  достался мой  приезд  сюда... Боюсь, что я сейчас потеряю
сознание.
     Вулф покачал головой.
     - Я надеюсь, что нет. Немного бренди?
     У нее слегка перехватило дыхание.
     - Нет, благодарю вас.
     Она подняла руки к меху, и казалось, что она пытается добраться ими под
мех на затылке.
     - Я была ранена. Сзади, вот здесь. Думаю, что вам лучше посмотреть.
     Вулф  бросил  на  меня  взгляд, и я подошел к ней. Она  расстегнула мех
спереди, а я откинул его от шеи, снял совсем.  И затем я ахнул. Не то, чтобы
я никогда не видел крови, но не часто ее было так много,  да  и было это так
неожиданно. Весь мех изнутри сзади был пропитан кровью. И воротник ее пальто
тоже был пропитан кровью. Это было зрелище!
     Кровь  все еще  продолжала сочиться  из  порезов, сделанных  на  ее шее
сзади. Я не мог определить, насколько они глубоки.
     Она пошевелилась, и кровь потекла струйкой.
     Я отбросил мех на пол и сказал ей:
     - Ради Бога, сидите, не шевелитесь и не крутите головой.
     Я посмотрел на Вулфа и сказал:
     - Кто-то пытался отрезать ей голову. Я не знаю, насколько опасны раны.
     Она сказала Вулфу:
     - Это мой муж. Он хотел меня убить.
     Смотревшие на нее полузакрытые глаза Вулфа мигнули.
     - Значит, вы Дора Риттер?
     Она отрицательно  покачала головой, кровь потекла  сильнее, и  я  опять
сказал, чтобы она сидела спокойно.
     Она сказала:
     - Я Дора Чапин. Я вышла замуж три года назад.



        Глава 10

     Вулф ничего не сказал.
     Я же, не  зная, как  глубоко могут открыться ее раны при падении, стоял
позади нее и ждал, готовый подхватить ее, если она начнет падать.
     Вулф не  двигался.  Его  глаза  были  почти  закрыты,  а  его  губы  то
вытягивались, то втягивались, а потом снова: то наружу, то внутрь.
     Она заговорила:
     - У него был припадок.
     Вулф вежливо ей ответил:
     -  Я не знал, что у мистера  Чапина бывают припадки. Пощупай  ей пульс,
Арчи.
     Я протянул руку,  взял ее запястье и нащупал  пульс. Пока я считал, она
начала разговаривать:
     -  Ну,  это,  конечно,  не  совсем припадки.  Просто  у  него в  глазах
появляется особое выражение. Я всегда его боюсь, а когда я вижу этот взгляд,
я прихожу в  ужас... Раньше он  никогда  не  причинял  мне вреда. Но сегодня
утром, заметив  выражение его глаз, я  что-то  сказала, чего не должна  была
говорить... Нет, вы посмотрите.
     Она вырвала у меня руку, чтобы открыть свою сумочку - большую, кожаную,
- из  нее  вытащила  что-то,  завернутое  в  газету. Она развернула газету и
подняла кухонный нож, лезвие которого было покрыто еще свежей кровью.
     - Он был у Поля,  а  я не знала об этом. Поль, вероятно, уже подготовил
его для меня, когда был на кухне.
     Я взял у нее нож, положил его на стол поверх газеты и сказал:
     - Пульс у нее чуть учащенный, но, в основном, неплохой.
     Вулф положил руки на подлокотники кресла, оперся на них и встал. Встав,
он сказал:
     - Пожалуйста, миссис Чапин, не двигайтесь.
     Он  обошел  вокруг  нас и остановился сзади,  глядя на  ее шею При этом
низко  наклонил  голову, рассматривая раны Уже добрый месяц, а то и более, я
не видел его таким деятельным.
     Вглядевшись в струившуюся кровь, он сказал:
     - Пожалуйста, наклоните голову вперед, только немного, и опять назад.
     Она  это сделала, и  кровь  потекла  сильнее, а  одна струйка  чуть  не
забрызгала самого Вулфа.
     Вулф выпрямится.
     - Вызовите доктора, Арчи.
     Она  начала  было  поворачиваться  к  Вулфу,  но  я  ее остановил.  Она
запротестовала.
     -  Мне  не  нужен доктор.  Я добралась сюда и  сумею добраться домой. Я
только хотела показать вам и попросить вас...
     - Да,  мадам, но в  данный момент в счет  идет только  мое мнение...  с
вашего разрешения.
     Я уже был у аппарата и набирал  номер. Я попросил доктора Волмера,  его
секретарша ответила мне, что  он только вышел  из дома, но  она готова,  его
догнать, если  это срочно. Я сообразил, что сам сделаю это  быстрее. Повесив
трубку, я побежал к выходу, сказав по пути Фрицу, чтобы он никуда не уходил.
Спрыгнув затем  с крыльца, я заметил  такси, в котором, разумеется, приехала
новая посетительница. В паре сот футов к востоку стояло синее "купе" доктора
Волмера,  в которое он  как раз садился.  Издав громкий крик,  я  помчался к
нему. Он  меня  услышал и к тому времени, как я до  него добежал, уже  снова
стоял на тротуаре. Я рассказал ему о свалившейся на  нас беде, он вытащил из
машины свой чемоданчик и двинулся за мной.
     За годы своей работы я  успел убедиться, что единственная вещь, которую
вы не запрете в ящике своего стола, это наше собственное любопытство.
     Так вот, когда мы с доктором повернули с тротуара к нашему собственному
крыльцу,  я  снова бросил  взгляд на стоящее  поблизости такси и на  секунду
потерял весь свой апломб, когда увидел, что шофер, смотревший прямо на меня,
подмигнул мне.
     Мы с доктором вошли в дом. Фриц был в прихожей и сказал, что Вулф пошел
на кухню и вернется после того, как доктор закончит свои дела.
     Я сказал Фрицу, чтобы он, Боже, упаси, не дал Вулфу приняться за еду, а