своим видом показывая, как  ему, при его  стойком
отвращении  к  работе,  невыносимы  уговоры,  да  еще  когда  счет  в  банке
исчисляется пятизначной цифрой. Пытаясь остановить жестом  ладони поток слов
посетительницы, он увещевал:
     - Но я же говорю вам, я сейчас слишком занят...
     Она не обратила на его слова ни малейшего внимания.
     -  Я  пришла  к  вам  вместо  Нийи,  потому  что у  нее  сегодня  очень
ответственный  урок, а нам  с ней  необходимо сохранить работу. Но, конечно,
вам нужно встретиться  с ней  самой, так  что вы  должны отправиться в школу
Милтана  -  он как  раз сегодня назначил там  встречу,  чтобы  разобраться с
происшедшим. Право  же,  сущая  нелепица,  какую только  можно вообразить, -
предположить,  что  Нийя  способна   залезть  кому-то  в  карман  и  украсть
бриллианты, -  но будет просто ужасно, если  все кончится  так, как  говорит
Милтан, - если бриллианты не будут возвращены...  впрочем, подождите... я же
должна вам рассказать...
     Я  открыл рот  от изумления.  Обычно,  когда  в  одиннадцать  утра Вулф
приходит в кабинет после того, как два часа  провел в оранжерее на ногах, он
усаживается в кресло  перед подносом  с пивом, которое приносит Фриц, слушая
мои мелкие  колкости,  и  сдвинуть  его  с  места  в  это  время  совершенно
невозможно.  Но  сейчас он  поднимался  с кресла; и  поднялся,  заметьте!  С
неясным  бормотаньем, которое  можно было  принять  и  за  извинение,  и  за
проклятие, не  взглянув  ни  на  нее, ни на  меня,  он  прошествовал  вон из
кабинета через дверь, ведущую  в прихожую.  Мы проводили его  глазами, после
чего чужестранка  повернулась ко мне  я  в первый раз  увидел,  что глаза ее
широко раскрылись.
     - Он что, заболел? - резко спросила она.
     Я покачал головой и пояснил:
     - Обычная  выходка  в  его  стиле, хотя вам  может  показаться, что это
какое-то  заболевание.  Правда, ничего  определенного в его  недомогании  не
найти - вроде там сотрясения мозга или коклюша. Однажды, когда в том кресле,
где вы сейчас сидите, находился один уважаемый юрист... что, Фриц?
     Дверь,  которую  закрыл  за  собой Вулф, открылась  снова, и на  пороге
возник Фриц Бреннер. Судя по его лицу, он был сбит с толку.
     - Пожалуйста, Арчи, выйди на минутку на кухню.
     Я поднялся и, извинившись, вышел. В кухне на  большом покрытом клеенкой
столе  были  разложены  заготовки  для  обеда,  но,  ясное  дело, Вулфом  не
завладело  внезапное  любопытство   к  приготовлению  пищи.   Он   стоял  за
холодильником, с  лицом, описать которое я не  берусь, и резко приказал мне,
едва я вошел:
     - Выпроводи ее!
     - Господи!  - Я решил, что могу позволить себе немного его подначить. -
Она же пообещала заплатить  в  разумных  пределах, разве нет? Такая  девушка
растопила  бы сердце  даже крокодилу!  Если вы  по ее глазам прочли,  что ее
подруга Нийя и в  самом деле стибрила те  стекляшки, вы могли бы, по крайней
мере...
     - Арчи. - Едва ли не впервые я видел Вулфа настолько раскипятившимся. -
Я всего  один  раз  в жизни удирал  со  всех ног, от  одной особы -  дамы из
Черногории. Это  случилось много лет назад,  но каждый мой нерв помнит  все,
как  сейчас. Я не  желаю и не берусь  описывать  свое  состояние,  когда эта
черногорка нежным голосом проблеяла "Hvala Bogu". Выпроводи ее!
     - Но ведь не...
     - Арчи!
     Я понял, что  дело безнадежно, хотя понятия не имел, в самом ли деле он
ударился в  панику или просто  юродствует. Я плюнул на все и,  вернувшись  в
кабинет, остановился перед черногоркой.
     -  Мистер Вулф очень сожалеет, но он не сможет помочь вашей подруге. Он
слишком занят.
     Она  слегка  откинула  голову, чтобы  посмотреть на  меня.  Дыхание  ее
участилось, а рот приоткрылся.
     - Как не сможет - он должен! - Она вскочила, и я отступил на шаг под ее
сверкающим взглядом. - Мы же  из Черногории! Она... моя подруга... она...  -
Негодование душило ее.
     - Я все сказал, -  непреклонно оборвал я. - Он не хочет за это браться.
Иногда мне  удается  его  переубедить, но  всему  есть предел.  Кстати,  что
означает "Hvala Bogu"?
     Она уставилась на меня.
     - Это значит "Слава Богу". Если я его увижу, скажите ему...
     - Не стоило вам  говорить этих  слов. Они напомнили ему Черногорию. А у
Вулфа на нее аллергия. Простите, мисс Лофхен,  но ничего не получится. Я его
знаю от "А" до "У". "У" означает "упрямый как осел".
     - Но он... Мне необходимо повидаться с ним, скажите ему...
     Оказалось,  что  она тоже  довольно упряма  -  чтобы выставить ее,  мне
понадобилось не меньше пяти минут - мне вовсе не хотелось вести  себя грубо;
в конце концов, я ничего тогда не имел против черногорских барышень, если не
считать  их немыслимого  произношения. Наконец  я  закрыл за  ней  дверь  и,
вернувшись в кухню, язвительно провозгласил:
     - Думаю, опасность миновала. Идите за мной, не отставая, а если я вдруг
заору благим матом, бегите, словно за вами черти гонятся.
     Неразборчивая воркотня  Вулфа  мне в  спину напомнила, что с ним  лучше
сглаживать  острые  углы, а  потому, когда он спустя  пару минут  вернулся в
кабинет и вновь утвердился в своем кресле, я и не заикнулся, чтобы объяснить
свою  точку зрения. Вулф  пил  пиво и ковырялся  в  стопке  каталогов,  а  я
проверял накладные от Хена и делал еще кое-какую рутинную работу. Чуть позже
Вулф  попросил меня приоткрыть окно, и я  понял, что скандалист уже немножко
поостыл.
     Напрасно мы - или кто-то  из нас  - думали,  что на сегодня с Балканами
покончено.  После  одиннадцати часов, когда я  нахожусь  вместе с  Вулфом  в
кабинете,  входную  дверь  посетителям  обычно  открывает  Фриц.  Примерно в
полпервого он  вошел  в кабинет  и,  сделав положенные три  шага, объявил  о
посетителе,  который назвался  Шталем, а  про род своих занятий сказал лишь,
что он служит в Федеральном бюро расследований.
     Я длинно присвистнул и осторожно воскликнул:
     - Ого!
     Вулф   слегка  приоткрыл  глаза  и  кивнул,  и  Фриц  пошел  приглашать
посетителя.
     Нам  еще не  приходилось сталкиваться в работе  с агентом ФБР, и, когда
тот вошел, я удостоил его высочайшей чести, развернув свой стул на целых сто
восемьдесят   градусов.   Вошедший  был  субъект   как  субъект,  невысокий,
широкоплечий, с умными  глазами, пожалуй,  только подбородок подкачал, да  и
ботинки не мешало  бы  вычистить. Он еще раз представился, пожал руки  мне и
Вулфу, вынул из  кармана кожаный бумажник,  небрежно открыл его  и улыбнулся
Вулфу сдержанно, но дружески.
     - Вот, пожалуйста, мое удостоверение, - произнес он хорошо поставленным
голосом. Он вообще отличался прекрасными манерами, словно солидный страховой
агент.
     Вулф взглянул на предложенный документ, кивнул и указал на кресло.
     - Чем обязан, сэр?
     Казалось, вид у фэбээровца был извиняющийся.
     - Простите за беспокойство, мистер Вулф, но работа есть работа. Я хотел
бы  спросить у  вас, знакомы ли вы с федеральным законом, недавно вошедшим в
силу, который требует, чтобы лица, которые являются в стране представителями
зарубежных ведомств, регистрировались в госдепартаменте.
     - Да, знаком, хотя и не очень подробно. Я знаю о нем из газет, прочитал
не так давно.
     - Значит, вы о нем знаете?
     - Знаю.
     - Вы зарегистрировались, как там сказано?
     - Нет. Я же не агент иностранного ведомства.
     Фзбээровец закинул ногу на ногу.
     - Закон  действует по  отношению  к  представителям  иностранных  фирм,
частных лиц и организаций, а также зарубежных правительств.
     - Именно так я и понял.
     - Он применим как к приезжим, так и к  гражданам  США.  Вы -  гражданин
Соединенных Штатов?
     - Да. Я здесь родился.
     - Вы состояли какое-то время на службе у австрийского правительства?
     - Да, очень короткое время, еще в молодости. Но тогда я был не здесь, а
за границей. Потом я оставил ту службу.
     - И служили в черногорской армии?
     -  Да, но несколько позже, хотя тоже в юности. Тогда я  верил в то, что
всех людей, которые неправы или жестоки, следует убивать,  и я убил кое-кого
сам. Тогда, в 1916 году, я чуть не умер от голода.
     Фэбээровец, казалось, был поражен:
     - Извините, не понял.
     -  Я  сказал  -  чуть  не умер  от голода.  Вторглись  австрийцы, и  мы
сражались голыми когтями против пулеметов. Я был почти мертвец, ведь человек
не может жить, питаясь  сухой  травой. Но я все же выжил. Снова мне довелось
поесть, только  когда  Соединенные  Штаты  вступили  в  войну  и  я прошагал
шестьсот  миль,  чтобы  завербоваться в  американский  корпус.  Когда  война
кончилась, я вернулся на Балканы, развеял там еще одну иллюзию и эмигрировал
в Америку.
     - Hvala Bogu, - весело вставил я.
     Шталь ошарашенно вскинул голову.
     - Простите? Вы черногорец?
     -  Да  нет. Почти.  Я  из Огайо.  Огайец  чистейших кровей. Это у  меня
нечаянно вырвалось.
     Вулф не удостоил меня вниманием и продолжил:
     - Мистер Шталь, я бы сказал, что не потерпел бы попытки копаться в моем
прошлом,  кто бы там ни вздумал  интересоваться, чем я  занимался. Но вы для
меня - не кто попало. Естественно, вы ведь представитель ФБР. В сущности, вы
-  сама  Америка,  соблаговолившая посетить  мой  кабинет и  кое-что обо мне
разузнать.  Я  же  так глубоко благодарен  своей стране  за  любезность,  от
которой она до сих пор ухитрялась воздерживаться... Кстати, вы не откажетесь
от стаканчика американского пива?
     - Нет, благодарю вас.
     Вулф нажал на кнопку, откинулся в кресле и хрюкнул.
     -  Теперь,  сэр,  отвечу  на ваш  вопрос:  я  не  представляю  никакого
иностранного  ведомства,  фирмы, частного лица,  организации,  диктатора или
правительства. От случая к  случаю мне, как профессиональному сыщику, самому
приходится наводить справки по запросам из Европы, главным образом  от моего
английского коллеги, мистера Этельберта Хичкока из Лондона, - как и он время
от времени делает то же для меня. В данный момент я ничего не расследую. И я
не работаю ни на мистера Хичкока, ни на какого-то другого.
     - Понятно. - Казалось,  Шталя  почти  убедили.  - Что ж, сказано вполне
определенно. Но вот насчет  ваших прежних похождений  в Европе... если можно
спросить... вы знаете некоего князя Доневича?
     - Знал  очень давно. Тогда князь был при  смерти; кажется,  дело было в
Париже.
     - Я не его имею в виду. Другого там не было?
     -  Был. Племянник старого Петера. Князь  Стефан Доневич.  По-моему,  он
живет в Загребе. Когда я там был в 1916 году, князю было всего шесть лет.
     - А недавно вам не доводилось с ним общаться?
     - Нет. Ни недавно, ни вообще когда-либо.
     -  Вы  не  посылали ему  денег - ему  лично, или  через кого-нибудь  из
какой-либо  организации,  или,  может, еще  с  какой-то оказией,  которую он
предоставил?
     - Нет, сэр.
     - Но ведь вы переводите деньги в Европу?
     - Перевожу. - Вулф состроил  гримасу. - Мои собственные деньги, которые
я  зарабатываю своим бизнесом.  Я поддерживал лоялистов в Испании. Иногда  я
посылаю деньги  в...  если  перевести,  то это  звучит как Союз  югославской
молодежи. Но все это, конечно, никак не связано с князем Стефаном Доневичем.
     - Не знаю, не знаю. А кто ваша жена? Вы не были женаты?
     - Нет.  Женат? Нет. Это  было...  -  Вулф заерзал в кресле,  словно  из
последних  сил  сдерживал   себя.  -   Сэр,  мне  крайне  неприятно,  но  вы
приближаетесь  к  такому  пункту в ваших расспросах, когда  даже коренной  и
благочестивый американец того и гляди пошлет вас к дьяволу.
     Я выразительно вставил:
     - Я бы точно послал, хотя я на одну шестьдесят четвертую индеец.
     фэбээровец улыбнулся и вытянул ноги.
     -  Я думаю,  - добродушно сказал  он, - вы не станете возражать  против
того, чтобы изложить то, о чем мы беседовали, в форме отчета с подписью.
     - Если так нужно, пожалуйста.
     - Хорошо. Итак, вы не представляете никакого иностранного ведомства, ни
прямо, ни косвенно?
     - Совершенно верно.
     -  Тогда  это  все, что  мы  хотели  узнать.  В настоящее время.  -  Он
поднялся. - Большое спасибо.
     - Не за что. До свидания, сэр.
     Я  проводил  Шталя и сам  открыл  дверь  перед  "самой Америкой",  дабы
убедиться, что она окажется  по ту сторону двери.  Вулф может сколько угодно
миндальничать, но что  до меня, то  я не  люблю, когда  какой-то  незнакомец
разнюхивает  мою  личную  жизнь,  не  говоря  уж  о  жизнях   130  миллионов
американских верноподданных. Когда я вернулся в кабинет, Вулф сидел,  закрыв
глаза.
     -  Вот видите, что получается, -  упрекнул я его.  -  За последние  три
недели  вы  отказались  от девяти дел, и все  из-за  того, что вам пару  раз
обломилось по  жирному куску  и счет в банке сразу распух. И  это  не считая
бедной чужестранки, чья подруга питает слабость к бриллиантам. Вы отказались
расследовать все, что вам в последнее  время предлагали.  И вот  пожалуйста!
Америка  стала вас подозревать - ведь  это так не по-американски - не делать
деньги всегда, когда для этого есть возможность. Вот  она и напустила на вас
фэбээровскую  ищейку,  и  теперь,   видит   Бог,   вам   придется   заняться
расследованием ради самого себя! Вам не нужно...
     - Заткнись, Арчи. -  Вулф открыл  глаза. -  Ты вообще врун. С каких это
пор в твоих жилах потекла индейская кровь?
     Прежде  чем я  нашелся, что ответить, явился Фриц  и сообщил,  что обед
готов. Я уже знал, что на обед сегодня фаршированные утиные грудки, а потому
не стал добивать этого распоясавшегося бездельника.


        ГЛАВА 2 

     Во время трапез Вулф,  как правило,  не только  не  говорит о делах, но
вообще выкидывает из головы все,  что относится к работе. Однако в этот день
мысли  о работе,  как оказалось, вытеснили у Вулфа  интерес к  еде, хотя я -
убейте - не понимал, о каком деле он мог размышлять, если и дела-то никакого
у нас тогда не  было  и  в помине. Вулф расправился с остатками трех уток  -
вчера с нами обедал  его друг Марко Вукчич, - с привычной ловкостью разрывая
кости и вгрызаясь в сочную мякоть полированными белыми губами,  однако вид у
него  при этом  был  довольно  рассеянный.  В связи  с  этим  обед несколько
удлинился, и было уже почти два часа, когда мы покончили с кофе и вперевалку
вернулись в  кабинет. То есть это Вулф шел вперевалку,  а я так шагал  очень
даже бодро.
     В  кабинете, вместо  того чтобы  заняться  каталогами или какими-нибудь
другими  игрушками,  Вулф  откинулся   в  кресле  и,  сплетя  пальцы  поверх
вместилища уток, закрыл глаза.  В беспамятство он не впал  - за тот час, что
он так просидел, я несколько раз  видел, как он втягивает и выпячивает губы,
из чего заключил, что мой шеф над чем-то напряженно раздумывает.
     Неожиданно он заговорил:
     - Арчи, почему ты сказал, что та девушка хотела позаимствовать книгу?
     Выходит, мысли  его  были  прикованы к черногорским  барышням. Я махнул
рукой:
     - Да это я так, поддразнить вас.
     - Нет. Ты сказал, она спрашивала, не читал ли я ту книгу.
     - Да, сэр.
     - И не изучаю ли ее.
     - Да, сэр.
     - И не читаешь ли ее ты.
     - Да, сэр.
     Он приоткрыл глаза.
     - Тебе не  приходило в  голову, что она старалась выяснить, не взбредет
ли кому-то из нас заглянуть в ближайшее время в ту книгу?
     - Нет, сэр.  У  меня и так  голова  была забита. Я  тогда  сидел, а она
стояла передо мной, и я больше думал о ее формах.
     - Это вообще не мысль, а рефлекс, и отвечает за него спинной мозг, а не
головной. Ты говорил, что книга эта - "Объединенная Югославия" Хендерсона.
     - Да, сэр.
     - А где была эта книга, когда ты вернулся в кабинет?
     - На полке, на своем месте. Она сама ее туда поставила. Для черногор...
     - Пожалуйста, достань ее.
     Я  пересек  комнату и, сняв с  полки  книгу,  протянул  ее  Вулфу.  Тот
заботливо  протер переплет ладонью  -  он всегда так  поступает, обращаясь с
книгами - затем, не открывая, повернул книгу лицевой стороной к себе, крепко
сжал и, подержав так некоторое время, резко отпустил.  Открыв ее после этого
где-то  в середине, он  вынул из нее сложенный лист бумаги,  засунутый между
страницами. Вулф развернул бумагу и принялся читать. Я сел и крепко  закусил
губу, от  души желая,  чтобы  это  помогло мне удержать слова, которые так и
просились наружу.
     - Так и есть, - произнес Вулф. - Прочитать тебе, что здесь написано?
     - Сделайте одолжение, сэр.
     Вулф кивнул  и начал нести такую тарабарщину, что у  меня волосы встали
дыбом. Зная, что он только того и ждет, чтобы я прервал его, прося о пощаде,
я снова закусил губу. Когда он наконец остановился, я хмыкнул:
     - Все  это прекрасно, но зря  она мне так прямо и не сказала, до чего я
умный и привлекательный,  вместо того чтобы излагать это на бумаге и прятать
между страницами  книги. Особенно меня пленили последние слова о  том, какой
я...
     - И особенно не стоило писать такое по-сербскохорватски. Ты говоришь на
этом языке, Арчи?
     - Нет.
     - Тогда, пожалуй, я переведу, что здесь написано. Документ датирован 20
августа 1938  года, написан  в Загребе  на гербовой  бумаге Доневича. В  нем
говорится примерно следующее: "Предъявитель сего, моя жена, княгиня Владанка
Доневич,  сим уполномочена  безусловно  действовать и высказываться от моего
имени,  удостоверять   своей   подписью,   которая  следует   ниже  за  моей
собственной, мое имя и мою честь во всех  финансовых  и  политических делах,
имеющих отношение ко мне и ко  всей династии Доневичей,  и  прежде всего - в
поставках   боснийского  леса   и   размещения  некоторых   кредитов   через
нью-йоркскую банковскую компанию "Барретт и Дерюсси". Я  сам и от имени всех
заинтересованных лиц ручаюсь за ее преданность делу и добропорядочность".
     Вулф сложил документ и накрыл его ладонью.
     - Подписано Стефаном Доневичем и Владанкой Доневич. Подписи заверены.
     Не спуская с него глаз, я сказал:
     - Интересно. Он даже не  пожалел двадцати центов на нотариуса. Меня вот
что волнует. Откуда вы знали, что в книге спрятан этот документ?
     - Ничего я не знал. Но то, что она у тебя выспрашивала...
     - А, конечно. Ее расспросы разожгли ваше любопытство. Не заливайте! Что
же, по-вашему, эта девица - балканская княгиня?
     - Не знаю.  Стефан женился всего три года назад. Я узнал о его женитьбе
из этой  самой книги.  Хватит  приставать ко мне, Арчи.  Я уже  сыт по горло
твоими выходками. Мне и так не нравится вся эта история.
     - Что же именно вам не нравится?
     -  Ничего.  Международные  интриги - самое  грязное из  всех занятий. Я
весьма поверхностно представляю себе ту кутерьму, которая сейчас творится на
Балканах,  но даже поверхностному  наблюдателю  видно, как разъедают  страну
личинки коррупции. Регент, правящий  в Югославии, лицемерно  ищет дружеского
расположения  отдельных народов.  Сам  он  из  рода  Карагеоргевичей.  Князя
Стефана, ставшего после смерти  старого Петера  главой клана Доневичей, тоже
используют определенные  иностранные круги,  а  он  сам,  со своей  стороны,
прибегает к  их помощи для  достижения  своих  честолюбивых замыслов. И  вот
полюбуйся! - Вулф хлопнул по бумаге  ладонью. - Что они протащили в Америку!
Если только эта бумажка поможет с ними разделаться, я так и поступлю!
     Вулф  запыхтел и в сердцах  сплюнул  - мне всего  раз доводилось видеть
подобное за все годы, что я прожил под его крышей.
     - Пф! Поставки боснийского леса от Доневича! С той самой минуты,  как я
увидел эту девицу и услышал ее голос, я так и знал, что где-то рядом дьявол.
Чтоб им провалиться! Пересекли океан и ступили на американский берег! Чтоб и
ей тоже провалиться  - явилась  сюда, в мой  кабинет, да  еще опоганила  мою
книгу этой гадостью...
     - Успокойтесь, - предостерег я разошедшегося Вулфа. - Вздохните глубоко
три  раза. В конце концов,  откуда вы знаете,