тиков бекона, три булочки  и выпил три
чашки кофе.
     Я  так и не увидел Лондон, потому что  аэропорт находится за городом, а
Джеффри Хичкок ждал нас  у выхода. Мы не  видели его с тех  пор, как  он был
последний  раз  в  Нью-Йорке, три  года  назад.  Он  приветствовал нас очень
сердечно для англичанина, пригласил к угловому столику в ресторане и заказал
булочки, повидло  и  чай.  Сначала я хотел воздержаться, но  подумал, какого
черта, должен же я привыкать к чудной иностранной пище, и взял свою долю.
     Хичкок вынул из кармана конверт.
     - Здесь ваши билеты на самолет до Рима. Он улетает через сорок минут, в
двадцать  минут  десятого и  прилетает  в  три  часа  по  римскому  времени.
Поскольку ваш  багаж  прямо перевозится туда,  здешние  таможенники  вас  не
касаются. У нас есть полчаса. Этого хватит?
     - С избытком,  - Вулф намазал повидло  на булочку.  - В  основном, меня
интересует Телезио. Тридцать  лет назад, будучи мальчиком, я  бы доверил ему
свою жизнь. Могу ли я доверять ему теперь?
     - Не знаю.
     - Мне надо знать, - резко сказал Вулф.
     - Конечно, надо.  - Хичкок вытер салфеткой тонкие, бледные губы. - Но в
наши дни человек, которому вы можете доверять дальше, чем  можете увидеть, -
редкая  птица. Могу только  сказать, что имею с  ним  дело  восемь  лет, и я
доволен, а  Боден знает его  намного дольше  -  со  времен Муссолини,  и  он
ручается за него. Если у Вас...
     Хриплый металлический  голос  из  громкоговорителя, вероятно,  женский,
потряс  воздух. Он  говорил о чем-то  срочном. Когда он  закончил, я спросил
Хичкока, что  она  сказала, а он ответил, что  она объявила, что  пассажиров
девятичасового рейса на Каир просят собраться у выхода номер семь.
     -  Да,  - я кивнул,  - мне показалось, что  я  расслышал слово Каир. На
каком языке она говорила?
     - На английском.
     - Прошу прощения, - сказал я вежливо и отпил немного чая.
     -  Я говорил,  - обратился  он к Вулфу, - что если вам нужно довериться
кому-то, то сомневаюсь, что  на этом берегу  вам удастся  найти  кого-нибудь
лучше Телезио. Можете мне поверить, потому что я очень осторожный человек.
     - Это лучше, чем я  надеялся, - проворчал Вулф.  -  Еще вопрос -  как с
самолетом от Рима до Бари?
     - Да. - Хичкок прокашлялся. - Его арендовали, и он должен быть в полной
готовности, - он вынул из кармана потертый кожаный бумажник, порылся в нем и
вынул листок  бумаги. - Вас встретят по приезду, но если случится  накладка,
здесь фамилия и номер телефона. - Он передал бумагу -  Восемьдесят долларов,
и  можете платить  долларами. Агент, с которым я имею дело  в Риме, Джузеппе
Дрого, -  хороший человек  по  римским  стандартам, но  способен постараться
извлечь  личную пользу  из  контакта со своим знаменитым другом. Конечно, он
должен  знать  ваше  имя.  Теперь,  если  с  Римом  все,  я  снимаю  с  себя
ответственность.
     Вулф не выразил удовольствия, что свидетельствовало о том, насколько он
сосредоточен на своей поездке. Любой человек, обладающий даже десятой частью
его  самомнения,  напыжился  бы  и  раздулся,  как  индюк,  узнав,  что  его
известность докатилась до Рима.
     Немного  позже  громкоговоритель произнес, по-видимому, на  английском,
что объявляется посадка  на самолет  до Рима,  и наш хозяин проводил  нас  к
выходу  и ждал взлета. Когда мы выруливали на взлетную  полосу, Вулф помахал
ему на прощание рукой.
     Вулф  снова  занял место  у окна, и  мне пришлось вытянуть  шею,  чтобы
впервые взглянуть на Европу. День был хороший и солнечный, у меня на коленях
лежала  карта, и, после того  как  мы  пересекли Дуврский пролив, было очень
интересно  смотреть  на  Брюссель, остающийся слева,  а Париж  справа, Цюрих
слева, Женева  справа, Милан слева,  а Генуя справа. Я легко  узнал Альпы  и
увидел Берн.  К сожалению, пропустил Флоренцию. Пролетая над Аппенинами,  мы
попали  в воздушную  яму,  и падали милю или около того, пока  не  выровняли
курс, что, в общем-то, достаточно  неприятно, и некоторые пассажиры выразили
неудовольствие. Но не Вулф. Он только закрыл глаза  и сжал губы. После такой
встряски я счел вежливым заметить:
     - Было не  так уж плохо. Вот когда я летел на побережье и мы  пролетали
над скалами...
     - Заткнись, - проворчал он.
     Итак, я пропустил Флоренцию. Мы приземлились в римском  аэропорту в три
часа  пополудни, был  приятный и теплый день,  воскресенье,  но в ту минуту,
когда мы спустились по трапу и направились к зданию, мои отношения с Вулфом,
а  его  со мной, резко изменились к худшему. Всю мою жизнь при необходимости
сориентироваться в новой  обстановке,  мне  достаточно  было  посмотреть  на
указатели или, в  крайнем случае, спросить местного жителя. Теперь я пропал.
Вывески были не для меня. Я остановился и посмотрел на Вулфа.
     - Сюда, - проинформировал он, - на таможню.
     Основа наших взаимоотношений была нарушена, и мне это не понравилось. Я
встал  рядом  с  ним  у  стола  и  внимал  звукам,  посредством  которых  он
обменивался с белокурым  обладателем баса, причем мое личное участие в милой
беседе ограничилось тем, что  я протянул паспорт, когда  меня  попросили  об
этом по-английски. Я  стоял рядом с ним у стойки в другой комнате.  Вулф  на
этот раз обменивался любезностями  с черноволосым тенором,  хотя, признаюсь,
здесь я играл более важную роль,  поскольку мне  доверили открыть чемоданы и
закрыть их  после осмотра.  И  опять  звуки, обращенные к красной фуражке  с
усами, которая передала вещи другой  синей фуражке.  Затем толстый сеньор  в
зеленом костюме с красной гвоздикой в петлице. Вулф любезно сообщил мне, чти
его зовут Дрого и  что частый самолет на Бари ждет  нас. Только  я  собрался
выразить благодарность, что меня наконец заметили, как к нам подошел холеный
молодой  человек,  похожий  на  студента,  одетый так, будто он собрался  на
свадьбу или  похороны,  и  обратился,  слава  Богу, на  хорошем американском
языке:
     - Мистер Ниро Вулф?
     Вулф вытаращился на него:
     - Могу я узнать ваше имя, сэр?
     Он любезно улыбнулся
     - Я Ричард Коуртни из посольства. Мы подумали, что вам может что-нибудь
понадобиться,  и  были  бы рады  предложить  свои услуги. Можем ли мы чем-то
помочь?
     - Нет, спасибо.
     - Вы долго пробудете в Риме?
     - Не знаю. А вам надо знать?
     - Нет, нет, - он запнулся. - Мы не собираемся вмешиваться в ваши дела -
только дайте  нам  знать, если  вам будет  нужна какая-нибудь информация или
содействие.
     - Я дам вам знать, мистер Коуртни.
     -  Пожалуйста.  И я надеюсь, вы  не будете  возражать.  - Он  вынул  из
внутреннего нагрудного кармана своего безупречно сшитого пиджака, купленного
явно не в магазине, маленькую черную книжку и ручку. - Мне бы очень хотелось
иметь ваш автограф. - Он открыл книжку и протянул ее. - Если можно?
     Вулф  расписался.  Хорошо  одетый   мальчик-студент  поблагодарил  его,
настойчиво   повторил,  чтобы  мы  обращались   в   посольство   при  первой
необходимости, одарил всех, включая Дрого и меня, благовоспитанной улыбкой и
ушел.
     - Вас проверяют? - спросил я у Вулфа.
     - Сомневаюсь. Зачем?  - Он что-то  сказал Дрого и синей  фуражке, и  мы
двинулись вперед, причем Дрого возглавлял  группу, а синяя фуражка с  вещами
замыкала  ее. После прогулки по бетону, а затем  по гравию странного  цвета,
которого я  никогда  не  видел, мы подошли к  ангару,  перед  которым  стоял
маленький голубой  самолет.  По сравнению  с тем, на котором  мы  пересекали
Европу, он  выглядел словно игрушка. Вулф  постоял, сердито  глядя  на него,
затем повернулся к Дрого и что-то произнес. Он говорил все громче и горячей,
затем  слегка  поостыл и,  в  конце  концов,  велел  мне заплатить девяносто
долларов.
     - Хичкок сказал восемьдесят, - возразил я.
     - Он просил сто  десять. Что  касается платы вперед, тут я его понимаю.
Когда мы  вылезем из этой штуковины, может  быть, мы  будем не  в  состоянии
заплатить. Дай ему девяносто долларов.
     Я  заплатил, затем получил указание дать  доллар  синей фуражке,  что и
сделал, после того как она передала наш багаж пилоту,  и подержал переносную
лестницу, пока Вулф водружал  себя  на место. Затем я  залез в  самолет. Там
было место для четырех пассажиров, но не для четырех Вулфов. Вошел пилот,  и
мы  покатили на взлетную  полосу, Я  бы  предпочел  не  прощаться  с  Дрого,
учитывая, что  он обманным путем получил лишние деньги, но во  имя  спасения
общественных связей помахал ему рукой.
     Полет  на  небольшой  высоте над Волчанскими холмами  (если  интересуют
подробности - смотри карту) в самолете объемом в пинту - далеко не идеальное
место для дружеской  беседы, но до Бари оставалось только девяносто минут, а
некоторые  вопросы  требовали  безотлагательного  решения.  Я  перегнулся  и
прокричал Вулфу, перекрывая шум:
     - Я хочу обсудить один вопрос!
     Он повернулся ко мне. Лицо его было мрачным. Я наклонился ближе  к  его
уху:
     - Я про общение. На скольких языках вы говорите?
     Он подумал:
     - На восьми.
     - А я на  одном. И понимаю только  один.  Это  будет для  меня  слишком
сложно.  Наше  дальнейшее существование  абсолютно  невозможно, если  вы  не
согласитесь  на  одно условие. Когда вы  разговариваете с людьми, я  не могу
требовать, чтобы  вы  переводили все подряд, но вы  должны  это сделать  при
первой  же возможности. Я постараюсь быть  благоразумным, но если уж  прошу,
значит,  это  нужно. В  противном случае  я  могу  вернуться в  Рим  на этой
штуковине.
     Он стиснул зубы:
     - Место для ультиматума выбрано идеальное.
     - Великолепно! С таким же успехом вы могли бы взять с собой куклу. Я же
скажу,  что  постараюсь  быть благоразумным,  и  потом  я  столько  лет  вам
докладывал, что могу рассчитывать в обмен на ваши сообщения.
     - Очень хорошо. Я подчиняюсь.
     - Я хочу полностью быть в курсе дела.
     - Я же сказал, что подчиняюсь.
     - Тогда мы можем начать сейчас. Что сказал Дрого об организации встречи
с Телезио?
     -  Ничего. Дрого было  только известно, что  мне  нужен самолет,  чтобы
добраться до Бари.
     - Телезио будет нас встречать в аэропорту?
     - Нет.  Он не знает, что мы прилетаем.  Я сначала хотел  спросить о нем
Хичкока. В тысяча девятьсот двадцать первом он  убил  двух фашистов, которые
загнали меня в угол.
     - Убил чем?
     - Ножом.
     - В Бари?
     - Да.
     - Я думал, что вы черногорец. Что вы делали в Италии?
     - В те времена я был очень  мобильным. Я подчинился твоему ультиматуму,
как  ты настаивал, но не собираюсь  давать  тебе отчет о том, что я  делал в
молодости, по крайней мере, не здесь и не сейчас.
     - Какой план действий у нас в Бари?
     - Не знаю.  Раньше там не  было аэропорта  и поэтому я  не знаю, где он
находится. Посмотрим.  - Он  отвернулся  и  взглянул  в окно.  Через  минуту
повернулся снова: - Мне кажется, мы летим над Беневенто. Спроси у пилота.
     - Не могу, черт  возьми.  Я не могу  никого ни о чем спросить. Спросите
сами.
     Он пропустил мое предложение мимо ушей.
     - Это должно быть Беневенто. Взгляни  на него. Римляне прикончили здесь
самнитов в триста двенадцатом году до нашей эры.
     Он пускал  пыль  в глаза, и  я это оценил. Всего  лишь  два дня назад я
поставил бы десять против одного, что, находясь  в  самолете, он  не  сможет
вспомнить  вообще ни  одной даты,  а тут он болтал про то, что было двадцать
два века назад. Я повернулся к окну,  чтобы взглянуть на Беневенто. Вскоре я
увидел море впереди и слева  и познакомился с Адриатикой; мы приближались, и
я видел, как вода  блестит и переливается  на солнце, а затем появился Бари.
Часть его была беспорядочно разбросана на косе, вдающейся в море, и, судя по
всему, не имела улиц, а другая,  расположенная вдоль  берега к  югу от косы,
равномерно пересекалась  прямыми улицами,  почти  как  в  центре Манхэттена,
только без Бродвея. Самолет приземлился.

5

     А  теперь,  пожалуйста,  вспомните  предупреждение,  которое  я  сделал
вначале. Как я уже упоминал, самые важные события изложены со слов Вулфа.
     Итак,   было  пять  часов   вечера  апрельского  воскресенья,  Вербного
воскресенья. Конечно, наш самолет прилетел вне расписания, и Бари не столица
государства, но  даже  в этом случае можно было  надеяться увидеть  признаки
жизни  в  аэропорту.  Но  нет.  Он  вымер.  Конечно,   кто-то  находился  на
контрольной  вышке  и  еще кто-то  в  маленьком  здании,  куда  вошел пилот,
вероятно, доложить  о  прибытии,  но  больше  никого,  за  исключением  трех
мальчиков,  кидавшихся  в кошку. Вулф  узнал у них, где находится телефон, и
пошел в здание позвонить. Я  караулил  вещи  и наблюдал за коммунистическими
мальчиками.  Я  так  решил,  потому что  они  кидались  в  кошку  в  Вербное
воскресенье.  Потом  я вспомнил, где нахожусь, и подумал, что они с таким же
успехом могут быть фашистскими мальчиками.
     Вулф вернулся и сообщил:
     -  Я дозвонился до Телезио. Он сказал, что дежурный охранник перед этим
зданием знает его и не должен видеть  нас вместе. Он дал мне номер телефона,
по которому я позвонил и договорился, что за нами прибудет машина  и отвезет
на встречу.
     - Да, сэр. Нужно время, чтобы  я сумел привыкнуть  к  такому положению.
Может быть, года мне хватит. Давайте пойдем, чтобы не стоять на солнце.
     Деревянная скамья в  зале ожидания  была не слишком удобной,  но думаю,
Вулф не поэтому встал через  несколько минут и вышел. Проделав четыре тысячи
миль и сменив три самолета,  он был по горло сыт передвижением.  Невероятно,
но  факт: я  сидел  в помещении,  а он был на ногах и  снаружи.  Может быть,
места, где  он провел молодость, неожиданно  вернули ему второе детство, но,
подумав,  решил, что едва  ли. В  конце концов он появился и сделал мне знак
рукой, я поднял вещи и вышел.
     Нас  ждала длинная черная блестящая "ланчиа",  с водителем  в  красивой
серой форме, отделанной зеленым. Здесь  было достаточно  места и для вещей и
для нас. Когда мы  тронулись, Вулф дотянулся до ремня  безопасности и крепко
вцепился в него, что свидетельствовало о его нормальном состоянии. С площади
мы  повернули на  гладкую  асфальтированную  дорогу,  и  "ланчиа" совершенно
бесшумно понеслась,  а спидометр показывал  восемьдесят, девяносто  и больше
ста, когда я сообразил, что  это километры,  а не  мили. Все равно, это была
классная машина. Вскоре домов стало больше,  дорога превратилась в  улицу, а
затем в авеню. Мы  повернули  направо, где движение было более  интенсивным,
сделали  еще  два  поворота  и  остановились  у  тротуара напротив  чего-то,
напоминающего  железнодорожную   станцию.  Вулф  поговорил  с   водителем  и
обратился ко мне:
     - Он просит четыре тысячи лир. Дай ему восемь долларов.
     Я  мысленно  произвел  подсчет,  пока   доставал  бумажник,  нашел  его
правильным и протянул деньги шоферу. Чаевые  были явно приемлемыми, судя  по
тому, что он придержал Вулфу дверь и помог мне вынуть  багаж. Затем он сел в
машину и уехал. Я хотел спросить у Вулфа, не станция ли это, но не смог.  Он
напряженно следил за чем-то и, проследив за  его  взглядом, я понял, что  он
наблюдает  за  "ланчией". Едва она завернула  за угол и  исчезла из виду, он
заговорил.
     - Нам надо пройти пятьсот ярдов.
     Я поднял вещи.
     - Andiamo.*

     * Пошли (итал.)

     - Где, черт возьми, ты это выкопал?
     - В опере, с Лили Роуэн. Хор не уходит со сцены, не спев этого слова.
     Мы пошли рядом, но  вскоре тротуар сузился, и я пропустил его вперед, а
мы с вещами тащились сзади.  Я не знаю, может быть, он  в  молодости измерил
шагами именно  эту дорогу, которая  состояла  из трех прямых участков и трех
поворотов,  но  если так, то  значит память его  подвела.  Мы  прошли больше
полумили,  и чем  дальше,  тем  тяжелее  становились  вещи.  После  третьего
поворота  на  улицу,  которая  была  уже,  чем  все  остальные,  мы  увидели
припаркованную машину, возле которой стоял  мужчина.  Когда  мы подошли,  он
сурово уставился на Вулфа. Вулф остановился прямо против него и сказал:
     - Паоло.
     -  Нет.  - Мужчина не мог поверить. - Боже,  это правда. Садитесь. - Он
открыл дверь автомобиля.
     Это был маленький двухдверный "фиат" который мог бы служить  прицепом к
"ланчии". Мы все же втиснулись  в него: я с вещами - назад, а Вулф с Телезио
- на переднее сиденье. Пока машина ехала по узкой  улице, Телезио  то и дело
поворачивал голову к Вулфу, и я мог внимательно рассмотреть его. В Нью-Йорке
полно таких, как он, - с жесткими густыми волосами,  большей  частью седыми,
смуглой грубой кожей, быстрыми черными глазами и большим ртом, словно всегда
готовым к улыбке. Вулф,  естественно,  был не в состоянии  отвечать  на  его
вопросы, и  я не мог его  в этом упрекнуть.  Я хотел  бы удостовериться, что
Телезио  можно доверять как брату, поскольку меньше чем через милю мне стало
ясно, что ему  нельзя доверять  как водителю.  Судя  по всему, он был твердо
убежден, что все препятствия,  возникающие  на  его  пути, одушевленные  или
неодушевленные,  должны исчезнуть,  прежде чем он  до них доберется, а когда
одно из них все же не успело  вовремя увернуться, и Телезио почти столкнулся
с  ним, реакция нашего  водителя какую-то долю секунды была очень радостной.
Когда мы наконец  доехали, я вылез из машины и обошел ее, чтобы взглянуть на
крылья. Ни царапины, ни вмятины. Я подумал, что, слава Богу, таких водителей
один на миллион.
     Пункт назначения представлял собой маленький двухэтажный оштукатуренный
дом, позади которого находился двор,  огороженный с трех  сторон забором,  с
цветами и маленьким бассейном.
     - Не мой, - сказал Телезио, - моего друга, который уехал.  У меня дом в
старом городе, где вы были бы слишком заметны.
     На самом  деле  мне перевели эту фразу  только спустя  два  часа, но  я
стараюсь передавать события в том порядке,  в  котором они  происходили. Это
единственная возможность получить о них четкое представление.
     Телезио  настоял на том, чтобы самому внести вещи, хотя  ему и пришлось
их  поставить, чтобы открыть дверь ключом. В небольшом  квадратном  холле он
взял наши пальто и шляпы,  повесил их и  провел нас в большую комнату. В ней
все  было выдержано в  розовых  тонах, и одного взгляда  на мебель и  другие
предметы было достаточно, чтобы понять,  какого  пола его  друг,  по крайней
мере,  мне  так показалось. Вулф оглянулся в поисках подходящего  стула,  не
нашел его и  сел на кушетку. Телезио исчез и вернулся с подносом, на котором
красовались бутылка  вина, стаканы и вазочка с миндалем. Он наполнил стаканы
до краев и провозгласил тост:
     - За Иво и Гарибальди! - воскликнул он.
     Выпив, они с Вулфом оставили немного вина в стаканах, и я последовал их
примеру. Вулф снова поднял свой бокал:
     - В ответ можно сказать только одно - за Гарибальди и Иво.
     Мы допили до конца. Я нашел себе удобный стул. Около часа они говорили,
пили  и ели миндаль.  Когда Вулф позже  мне  все пересказывал,  я узнал, что
первый  час был посвящен личным воспоминаниям, не  относящимся к делу, о чем
явно свидетельствовал  тон  их беседы.  Потребовалась  вторая бутылка вина и
вторая  вазочка с  миндалем.  Они вернулись к делу после  того, как  Телезио
поднял свой стакан и произнес:
     - За  вашу маленькую дочь  Карлу! За женщину  столь  же смелую, сколь и
прекрасную.
     Они выпили. Вулф поставил стакан и заговорил совсем другим тоном:
     - Расскажи мне о ней. Ты видел ее убитой?
     Телезио покачал головой.
     - Нет, я видел ее живой. Однажды она явилась ко мне и попросила  помочь
ей  переправиться на тот берег. Я знал о ней от Марко, и, конечно, она знала
все обо мне. Я  пытался объяснить ей, что это не женское дело, но она ничего
не хотела  слушать.  Она  сказала,  что раз Марко погиб, она должна  увидеть
людей с того берега и решить, ч