л протянул руку  и  взял  листок.  На  нем  было  шесть  фамилий.
Мальков. Семенов. Изотов. Лученков. Мхитаров. Юрцев. Шесть  фамилий.  Не
было только имени Евгения Шабанова, имиджмейкера Президента.
   - Здесь только шестеро. Но был и седьмой. Я почти  на  сто  процентов
уверена, что седьмым был Евгений Шабанов, но очень  рассчитываю  на  то,
что вы мне это подтвердите. А теперь взгляните сюда.
   Она почти швырнула перед ним какие-то фотографии. Павел  посмотрел  и
похолодел от ужаса. Рита. Гарик Асатурян. Карл.  Мертвые.  Все  мертвые.
Этот подонок выследил их и убил. Только Мишу Ларкина  оставил  в  живых.
Миша - самый сильный и самый беспринципный. Минаеву и его одного  доста-
точно. Боже мой, неужели то, что она рассказывает, - правда?
   Внезапно он ощутил огромную усталость и безразличие. Она  все  знает.
Она играет с ним, как кошка с полудохлой мышью.
   - Что вы от меня хотите? - спросил он измученно. - Зачем вы  мне  все
это рассказываете?
   - Я хочу получить ответы на некоторые вопросы. Как вам удалось  пере-
хитрить людей Малькова? Ведь они пытались добраться до вас с того самого
момента, как вы вышли из зоны. Вы почти три недели жили в Москве и поти-
хоньку убирали их, одного за другим. А они? Почему же они вас не  трону-
ли? Вы чем-то откупились от них? Я хочу знать чем. Я хочу знать,  почему
они тогда приостановили охоту на вас. Далее. Я хочу знать, кто такой Ре-
венко. Почему Минаев сделал все возможное, чтобы затруднить установление
его личности? Подозреваю, что у Ревенко в прошлом было другое имя, и Ми-
наеву очень не хотелось, чтобы сей факт выплыл наружу.  Антон  Андреевич
предпочел бы, чтобы труп Ревенко так и остался бы неопознанным  на  веки
вечные.
   - Это все?
   - Нет, Павел Дмитриевич. Это не все. Я хочу знать, почему и как Мина-
ев вызвал вас в Москву. Как он вас нашел? Где вы были в этот момент? Чем
он объяснил столь срочный вызов?
   - Я не успел с ним переговорить. Если бы ваши люди не  привезли  меня
сюда, сейчас я был бы уже у Минаева. Я как раз собирался ехать к нему.
   - Павел Дмитриевич, я уже сказала вам: вы в этой  очереди  последний.
Минаев собирался убить вас. И до сих пор собирается. Он и  в  голове  не
держал что-то вам объяснять. Он вызвал вас в Москву и велел Ларкину най-
ти человека, который вас убьет, когда вы будете  выходить  из  квартиры.
Ровно в полдень. Неужели вы до сих пор этого не  поняли?  Вы  больше  не
нужны ему. Он обезопасил себя, он нашел всю вашу группу, присмотрелся  к
людям, избавился от самых слабых, оставив в живых самого сильного. Я мо-
гу доказать, что Асатурян и Ревенко ездили в Петербург и работали с Мхи-
таровым, после чего тот застрелился. Ваш Ларкин работал с Юрцевым,  под-
сунул ему быстродействующий яд под видом безобидного транквилизатора.  У
Ревенко тоже были такие таблетки, мы их нашли в  его  квартире.  Кстати,
историю происхождения препарата я бы тоже хотела услышать от вас. Тот же
Ларкин устроил смерть Малькова и Лученкова.  Я  очень  надеюсь,  что  вы
расскажете мне, что произошло с Семеновым и Изотовым. Кто с  ними  рабо-
тал? Ваша невеста Маргарита? Или кто-то другой?
   Он принял решение. Ему больше ничего не нужно в этой жизни. Свое дело
он до конца не довел, но это было единственным, о чем он пожалел в  этот
момент. Все остальное уже не имело ни значения, ни смысла.  Эта  женщина
со светлыми глазами и бледным лицом, сидящая перед ним в тесном неуютном
кабинете, эта женщина, встретившая его у ворот колонии и  доставившая  в
Москву, слишком много знает. Павел хотел сейчас только одного: чтобы ему
дали вернуться домой. Или хотя бы выпустили отсюда.
   - Вы хотите сказать, что Риту убил Антон Андреевич  Минаев?  -  глухо
спросил он. - Я не могу в это поверить.
   - Перестаньте, Павел. Вы уже давно поверили тому, что  я  говорю.  Не
пытайтесь засунуть голову в песок, как страус. Но мы можем договориться.
   - Договориться? С вами? О чем?
   - Обо всем. Вы дадите показания, которые позволят нам разговаривать с
Минаевым. Вы расскажете мне все подробно и правдиво.
   - А что взамен?
   - Я дам вам возможность не отвечать за  убийства,  которые  совершили
лично вы.
   - Я вас не понимаю, - холодно сказал он. - Вы же только что мне с та-
ким упоением рассказывали, что ни я, ни мои люди никаких убийств  своими
руками не совершали. Вы противоречите сами себе.
   - Паша...
   Она выпрямилась на стуле и посмотрела на него с жалостью и сочувстви-
ем. От этого взгляда ему стало не по себе.
   - Паша, зачем ты это делаешь? - спросила она тихо и печально. -  Ведь
ты же знаешь, что эти несчастные ни в чем не виноваты.  С  ними  работал
Ларкин, да? Самый сильный из вашей группы и самый безжалостный.  На  нем
больше всего крови, поэтому его одного и выбрал  Минаев.  Ларкина  проще
других держать в узде. Я бы поняла, если бы ты убил именно его. Но зачем
ты убиваешь тех, кто, в сущности, ни в чем не виноват?
   И в этот момент Сауляк понял, что она будто прочитала его мысли.  Она
услышала. И готова его отпустить, если он все расскажет. Может быть, так
и вправду будет лучше...
   - Так я могу считать, что мы договорились? - произнес он сквозь зубы.
   - Да.
   - Вы мне обещаете?
   - Да.
   - Если я все расскажу, вы дадите мне уйти отсюда?
   - Да. Я надеюсь, мы правильно поняли друг друга.
   - И я надеюсь. Что вы хотите услышать в первую очередь?
   - Ответ на вопрос: почему вы это делаете?
   Почему он это делает? Разве объяснишь в двух словах... Он работал  на
Булатникова много лет, но никогда ему не  доводилось  видеть  горе  тех,
чьих близких убивали по его заданиям. Он был роботом, автоматом, бездуш-
ной машиной. Он привычно подчинялся приказу и  радовался,  что  не  надо
принимать самостоятельных решений. И вдруг в Уральске, где  он  оказался
по воле случая, он включил телевизор и увидел глаза матерей и  отцов,  у
которых по воле Булатникова отняли детей. В этих глазах горело такое не-
утолимое горе, такое жгучее страдание, что решение пришло в одно мгнове-
ние. Он должен убить всех тех, чья смерть утолит эту ненасытную жажду. И
совершенно не важно, что убийцы на самом деле не виноваты. Не имеет  ни-
какого значения, что виноваты в этом те, кто заказывал эти серии  бесче-
ловечных преступлений, и те, кто их организовывал, - Булатников,  Ларкин
и он сам, Павел Сауляк. Значение имеет только  одно:  родители,  в  чьих
глазах он видел невыразимую, нечеловеческую  боль,  должны  узнать,  что
убийца их детей наказан. Может быть, тогда им станет хоть немного легче.
Он ведь знал от Ларкина, с кем конкретно тот работал  в  каждом  случае.
Павел всегда контролировал работу своей группы. Он ездил вместе с Ларки-
ным и смотрел на тех, кого тот выбирал в качестве своего орудия.
   Именно  поэтому  он  делал  все  для  того,  чтобы  причастность  его
собственных жертв к тем давним убийствам не осталась за  кадром.  И  его
расчет оправдался. Все получалось, как он и планировал. Только  на  душе
легче почему-то не становилось. Уже после первого убийства он понял, что
делает не то. Но своих решений он никогда не менял. А это решение, пусть
и неправильное, пусть жестокое и никчемное, выполняло роль приказа, под-
чиняясь которому можно выстраивать свое существование. Раз нет человека,
который руководит жизнью Павла, пусть его заменит цель,  которой  Сауляк
будет служить. И оставалось совсем немного...
   Домой Настя пришла измученная. Сегодняшняя встреча с Павлом далась ей
так тяжело, что теперь, когда все осталось позади, ей хотелось  плакать.
Она отказалась от ужина, заботливо приготовленного мужем, и сразу нырну-
ла в постель, укрывшись одеялом до самого подбородка  и  отвернувшись  к
стене. Алексей не стал приставать к ней с  разговорами,  тихо  сидел  на
кухне, раскладывая пасьянс, и только один раз зашел в комнату и  предло-
жил ей выпить горячего чаю.  Она  буркнула  в  ответ  что-то  невразуми-
тельное, даже не повернувшись к нему.
   Ближе к полуночи раздался телефонный звонок. Леша снял трубку,  потом
заглянул в комнату.
   - Ася, Гордеев. Подойдешь или сказать, что ты уже спишь?
   Она молча вылезла из-под одеяла и босиком прошлепала на кухню.
   - Деточка, похоже, мы с тобой просчитались, - послышался голос Викто-
ра Алексеевича.
   Просчитались. Значит, Павел выполнил задуманное. Они правильно поняли
друг друга.
   - Сауляк покончил с собой. Отравился точно такими же таблетками,  ка-
кие нашли у Юрцева и Ревенко. Не надо было нам отпускать его домой.
   - Но мы же так и планировали, - вяло ответила Настя. - Вызвать его  в
Москву и задерживать здесь под благовидным предлогом, пока не станет яс-
но, кто его следующие жертвы. Предлог благодаря Минаеву нашелся,  и  все
могло бы получиться.
   - Могло бы, - вздохнул Гордеев. - Но не получилось. Зато Минаеву  те-
перь от нас не уйти. Материала на него  столько  -  мало  не  покажется.
Завтра утром я иду к руководству, и, если все будет благополучно, завтра
к вечеру прокуратура возбудит дело против Минаева. Нет,  все-таки  жаль,
что мы Сауляка упустили.
   - Жаль, - согласилась Настя.
   Ничего не жаль. Зачем ему жить? Только мучиться и других мучить. Ког-
да жизнь так исковеркана, никаким судом и никаким наказанием ее не  поп-
равить. "Палач" привел в исполнение  приговор  своей  последней  жертве.
Последней в длинном ряду. И не следовало ему в этом мешать.
   - По-прежнему новостью номер один во всех  информационных  сообщениях
является продолжающийся штурм Грозного, - говорила красивая черноволосая
диктор программы новостей. - В средствах массовой информации  интенсивно
обсуждается вопрос о возможной отставке  министра  обороны.  По  оценкам
экспертов из силовых ведомств, неожиданное начало штурма чеченской  сто-
лицы свидетельствует о слабой работе спецслужб. Из Кремля  сегодня  наши
корреспонденты сообщают об очередной серии кадровых перестановок в окру-
жении Президента. В частности, новым советником Президента стала малоиз-
вестная в политических кругах фигура - Вячеслав Соломатин. Неофициальные
источники, приближенные к Кремлю, утверждают, что именно Соломатину Пре-
зидент обязан тем, что при выработке вариантов выхода из чеченского кри-
зиса ему удалось не солидаризироваться ни с силовиками, ни с  демократа-
ми. Еще одно сообщение пришло сегодня из прокуратуры России. После арес-
та исполняющего обязанности Генерального прокурора возбуждение уголовных
дел против крупных руководителей правоохранительных структур становится,
по-видимому, доброй традицией. Сегодня возбуждено уголовное дело  против
генерала Антона Минаева, заместителя одного из управлений ФСБ. На сегод-
ня я с вами прощаюсь, а вас после рекламной паузы ждут еще новости спор-
та. Всего доброго.



   Александра Маринина
   Украденный сон

   Изд. "Эксмо", 1997 г.
   OCR Палек, 1998 г.


   Глава первая

   - Стоп, стоп! Остановились! Пока все плохо.
   Помощник режиссера Гриневич раздраженно хлопнул в ладоши и повернулся
к молодой женщине, сидящей рядом.
   - Видишь? - жалобно сказал он. - Эти красавицы не в состоянии сделать
простейшие вещи. Порой я прихожу в отчаяние, мне кажется, что у меня ни-
чего с этим спектаклем не получится. Какой бы образ  они  ни  создавали,
каждая старается, чтобы ее достоинства были непременно всем видны. Лари-
са!
   Высокая стройная девушка в темном трико подошла к краю сцены и граци-
озно села, свесив одну ногу и подтянув к груди другую.
   - Лариса, ты кто? - требовательно начал Гриневич. - Ты  играешь  роль
собаки-метиса, она - плод запретной  любви  фокстерьера  и  болонки.  Ты
должна быть игривой, дружелюбной, ласковой, немного суетливой. Но  самое
главное - ты должна быть мелкой. Мелкой, понимаешь? Короткий шаг,  ника-
ких широких жестов. А ты мне кого показываешь? Русскую борзую?  Конечно,
так тебе удобнее демонстрировать свою великолепную фигуру. Здесь,  доро-
гая моя, не конкурс красоты, твоя фигура здесь никому не нужна.  Я  хочу
видеть маленькую беспородную собачку, а не твой волнующий бюст. Ясно?
   Лариса слушала помощника режиссера, нахмурившись и покачивая  изящной
ножкой.
   - Если у меня есть грудь, так что мне теперь, отрезать ее, чтобы сыг-
рать эту собаку? - резко бросила она.
   - Хочешь, я скажу тебе, что нужно сделать? - миролюбиво ответил  Гри-
невич. - Перестань собой любоваться, вот и  весь  секрет.  Иди  работай.
Ира!
   Лариса медленно поднялась и ушла в глубь сцены. Все, что  она  в  тот
момент думала о помреже Геннадии Гриневиче, было огненными буквами напи-
сано на ее красивой спине, а знаки препинания в этой нелицеприятной  ти-
раде четко обозначились вызывающими движениями округлых бедер и  точеных
плеч. Общий смысл сводился к тому, что  некоторым,  не  будем  указывать
пальцем, кому именно, очень легко давать советы не любоваться собой, ес-
ли сами они - чуть лучше обезьяны.
   Очередная жертва критики Гриневича спрыгнула со сцены и  оперлась  на
нее спиной.
   - Что, Гена, у меня тоже плохо? - огорченно спросила она.
   - Ирочка, родненькая, ты в жизни очень добрая девушка.
   Это, бесспорно, твое достоинство, за это мы все тебя любим. А играешь
ты невероятно стервозную суку-добермана. И когда ты своими собачьими ме-
тодами выясняешь отношения с другими персонажами, то  тебе  неловко.  Ты
все время остаешься Ирочкой Федуловой, и тебе стыдно за свою собаку, ко-
торая ведет себя грубо и несправедливо. Тебе жалко всех  тех,  кого  она
обижает, и это очень заметно. Убери свой характер, ладно? Вышла на сцену
- забудь, какая ты в жизни, забудь, чему тебя папа с мамой учили.  Ты  в
этой собачьей компании - вор в законе, ты самая сильная, ты укрепляешь и
поддерживаешь свой авторитет и свою власть. Ты - первостатейная  стерва,
и не смей этого стесняться. Не пытайся сделать свою героиню  лучше,  чем
задумал автор. Договорились?
   Ира молча поднялась на сцену, а Гриневич снова обратился к своей  со-
беседнице.
   - Как ты думаешь, Анастасия, может, зря я все это затеял?
   Еще в театральном институте у меня была мечта  сделать  спектакль  из
жизни собак. Я бредил этой идеей, болел ею. Наконец нашел автора, угово-
рил его попробовать написать пьесу, потом чуть ли не в ногах у него  ва-
лялся, чтобы он ее переделывал, чтобы она стала такой, как мне хотелось.
Потом режиссера уламывал, чтобы он согласился ставить спектакль. Столько
лет, столько сил потрачено. А в результате оказывается, что молодые  ак-
теры не умеют сыграть то, что нужно.
   - Так уж и не умеют? - недоверчиво переспросила Анастасия  Каменская,
внимательно наблюдавшая за актерами с самого начала репетиции. - Я пони-
маю, что тебя беспокоит, но этому нельзя научиться, это нужно только по-
нять на собственном опыте. Здесь не поможет ни режиссер, ни педагог.  Их
надо научить переставать любить себя,  свою  внешность,  свою  индивиду-
альность, но не забывай, Геночка, что вообще-то это  противоестественно.
Если бы ты взял на себя труд почитать книги по психиатрии и  психоанали-
зу, ты бы узнал, что полное отрицание собственных достоинств и собствен-
ной ценности - признак нездоровой психики. Нормальный  здоровый  человек
должен любить себя и уважать. Не до эгоцентризма, конечно, но в разумных
пределах. Ты хочешь, чтобы вне сцены актеры были  личностями,  со  всеми
своими достоинствами и комплексами, а сделав шаг из-за кулис  на  сцену,
тут же теряли бы внутренний стержень и превращались бы в глину, из кото-
рой что вылепишь, то и получишь. Ты ведь этого добиваешься? Я тебе сове-
тую пригласить в труппу психолога.
   - Ну... пожалуй, да... ты, наверное, права, - неуверенно  пробормотал
Гриневич, который, слушая Настю, не переставал наблюдать за актерами  на
сцене. - Хотя я не уверен, что с точки зрения актерского мастерства  это
правильно. Виктор! Сергадеев! Иди сюда!
   Огромный мускулистый парень,  игравший  черного  лабрадора-ретривера,
спустился к первому ряду и, тяжело плюхнувшись в кресло, начал  вытирать
полотенцем лицо и шею.
   - Чего, Ген? - чуть задыхаясь, произнес он. - Опять не так?
   - Не так. Я не понимаю, почему у тебя не получается  сцена  с  хромым
пуделем. Тебе что-нибудь мешает?
   Виктор пожал могучими плечами, блестевшими от пота.
   - Не знаю. Понять не могу. Я - молодой, глупый, а пудель -  старый  и
хромой. Я не понимаю, что моложе и сильнее, и гоняю его по  всей  сцене,
будто он мне ровня. А он гордый и не хочет показывать, что ему тяжело со
мной играть. Только когда он падает без сил, я должен догадаться и усты-
диться. Правильно?
   - Правильно. Так что тебе мешает? Не знаешь, как показать,  что  тебе
стыдно?
   - Не в этом дело. Просто мне не стыдно. Понимаешь,  Шурик  так  легко
бегает по сцене, что, когда он падает замертво, его почему-то совсем  не
жалко.
   Игравший хромого старого  пуделя  Шурик  действительно  был  мастером
спорта по легкой атлетике, бегал легко и красиво, а когда падал и непод-
вижно замирал, это воспринималось как притворство и розыгрыш.
   Гриневич взглянул на Анастасию полными отчаяния глазами.
   - Опять двадцать пять! И здесь то же самое.
   Настя не была актрисой и по роду своей деятельности не имела с  теат-
ром ничего общего. С Геной Гриневичем она жила когда-то в одном доме, на
одной лестничной площадке, и с тех пор, как он начал работать в  театре,
регулярно, три-четыре раза в год, приходила к нему на репетиции.  Прихо-
дила с однойединственной целью:  смотреть  и  учиться,  как  при  помощи
мельчайших пластических и мимических нюансов лепятся самые разные  обра-
зы. Гриневич против этих визитов не возражал, напротив, бывал очень  до-
волен, когда давняя подруга приходила к нему в театр. Маленький, лысова-
тый, с лицом уродливого, но смешливого тролля, Геннадий  много  лет  был
тайно влюблен в Настю Каменскую и ужасно гордился тем, что  до  сих  пор
никто об этом не догадался, в том числе и сама Настя.
   - У меня тут все сплошь Мадонны и Ван Даммы, - продолжал  раздраженно
ворчать он. - Красавиц и спортсменов любят в себе больше, чем  актерскую
профессию и театр. Как же, столько лет упорного труда, тренировок, пота,
режима, диеты - жалко, если никто этого не увидит и не оценит. Перерыв -
полчаса! - громко крикнул он.
   Гриневич и Настя пошли в буфет и взяли по чашке невкусного, чуть теп-
лого кофе.
   - Как ты живешь, Настюша? Как дома, на работе?
   - Все то же самое. Мама в Швеции, папа преподает, на пенсию  пока  не
собирается. Одни люди убивают других и почему-то не хотят, чтобы  их  за
это наказывали. Ничего нового в жизни не происходит.
   Гриневич легко погладил Настю по руке.
   - Устала?
   - Очень, - кивнула она, не поднимая глаз от чашки.
   - Может, тебе твоя работа надоела?
   - Ты что! - Настя вскинула глаза и укоризненно взглянула на  помрежа.
- Что ты такое говоришь! Я ужасно устаю от своей работы, в ней мною гря-
зи, в прямом и переносном смысле, но я ее люблю. Ты же знаешь,  Гена,  я
много чего умею, я  могла  бы  даже  переводчицей  зарабатывать  намного
больше, не говоря уж о репетиторстве. Но я  ничем  не  хочу  заниматься,
кроме своей работы.
   - Замуж не вышла?
   - Дежурный вопрос! - засмеялась Настя. - Ты мне  задаешь  его  каждый
раз, когда мы встречаемся.
   - А ответ?
   - Тоже дежурный. Я же сказала: ничего нового в моей жизни не происхо-
дит.
   - Но у тебя есть кто-нибудь?
   - Конечно. Все тот же Леша Чистяков. Тоже дежурный.
   Гриневич отставил чашку и внимательно посмотрел на Настю.
   - Послушай, тебе не кажется, что ты просто соскучилась в своей  одно-
образной жизни? Ты мне сегодня совсем не нравишься. Я впервые вижу  тебя
такой, а ведь я знаю тебя... дай Бог памяти...
   - Двадцать четыре года, - подсказала Настя. - Когда  вы  переехали  в
наш дом, мне было девять, а тебе - четырнадцать. Тебя как раз должны бы-
ли в комсомол принимать, но из-за переезда тебе пришлось перейти в  дру-
гую школу, а там сказали, что ты для них человек новый  и  рекомендовать
тебя в комсомол они не могут. Так что всех п