евицей, да еще за ее  деньги?  Вляпа-
ешься еще в какую-нибудь историю, костей потом не соберешь.
   - А деньги у тебя откуда? - стала допытываться осторожная и  подозри-
тельная Кобра.
   - Не бойся, не ворованные, - цинично усмехнулась Юля. - Мамочка даст.
   - О,  у  нас  богатенькая  мамочка?  -  удивленно  протянула  Оксана.
Вульгарная Юлечка ну никак не тянула на дочку богатенькой  мамочки.  Да,
капризная, да, балованная, но детство, проведенное в нищете,  никуда  не
спрячешь, его даже сквозь дорогое платье и барские замашки видно, а глаз
у Кобры наметанный.
   Но как бы там ни было, ехать с Юлей на Средиземное море она  согласи-
лась. Поездку девушки запланировали на май. Море, правда, еще будет  хо-
лодноватое, но солнышко - в самый раз, загар будет изумительный, а  поп-
лавать можно и в бассейне.
   Собираясь домой, Инна Литвинова с ужасом  думала  о  том,  как  будет
объяснять Юлечке, что поездка на море откладывается. Только что ей  ска-
зали, что работу над "левым" заказом придется приостановить. Из-за этого
дурацкого пожара, в котором сгорело дело Гриши  Войтовича,  в  Институте
постоянно крутятся работники милиции. Приспичило им выяснить, кто  хода-
тайствовал, чтобы Гришу выпустили домой якобы для завершения работы  над
важным проектом! Никто в Институте, кроме самой Инны, не знает, что  это
было за ходатайство и что это был за проект, и теперь милиционеры затре-
бовали себе планы научно-исследовательской работы и смотрят, над  чем  в
последнее время работал Войтович. Это уже опасно. Но только два человека
во всем Институте знают о том, что это опасно. Одна из них - Инна  Федо-
ровна Литвинова.
   По дороге из Института домой она заходила в магазины, чтобы  поискать
что-нибудь изысканное для Юлечки.  Может  быть,  вкусная  необычная  еда
смягчит ее, когда придется завести разговор о поездке к морю. Уже  возле
самого подъезда Инна посмотрела на часы и прикинула,  где  сейчас  может
находиться ее белокожее рыжеволосое сокровище. Если дома,  то  позвонить
вряд ли удастся, а звонить надо. Пусть они помогут. Инна решительно заш-
ла в будку телефона-автомата.
   - Работа над прибором приостановлена, - сообщила она, когда трубку на
другом конце сняли.
   - Почему?
   - Из-за милиции. Они хотят докопаться, почему Войтовича отпустили до-
мой и кто за него ходатайствовал.
   - Я надеюсь, вы им не сказали, что это сделали мы?
   - Разумеется, нет. Но они будут торчать в Институте, пока не  получат
ответы на свои вопросы. На весь этот период работы будут свернуты, и за-
вершение откладывается на неопределенные сроки. Послушайте, в  Институте
действительно никто не знает, в чем тут дело, и милиция еще долго не вы-
яснит то, что хочет выяснить. Это значит, что мы  еще  долго  не  сможем
вернуться к работе над проектом. Вы должны что-то предпринять.
   - Почему вас это так беспокоит, Инна Федоровна? У вас проблемы?
   - Мне нужны деньги. Срочно. И много. Я не могу ждать, пока история  с
Войтовичем рассосется сама собой.
   - Кто из работников милиции, на ваш взгляд, наиболее опасен?
   - Их трое. Двое мужчин и одна женщина. Мне лично более опасным кажет-
ся Коротков Юрий Викторович. Но мне сегодня дали понять,  что  опасаться
следует женщины. Ее фамилия Каменская. Имени не знаю, я с ней ни разу не
разговаривала.
   - А что, вам лично эта Каменская не кажется опасной?
   - Я же сказала, я с ней ни разу не разговаривала, поэтому у меня  нет
своего мнения. Но она в Институте не появляется, по крайней мере в  пос-
леднее время я ее не видела. А двое мужчин приходят постоянно.
   - Хорошо, Инна Федоровна, не беспокойтесь. Мы  разберемся  и  сделаем
все, что сможем. Спасибо, что предупредили.
   Инна вышла из телефонной будки и поплелась домой. Впервые с тех  пор,
как у нее появилась Юля, она возвращалась к себе неохотно.
   Юля была дома и, как обычно, валялась в постели.
   - Ты не забыла, что обещала послать меня на море? - заявила она,  как
только Инна переступила порог квартиры. - Я еду в мае. Я уже все  узнала
в турагентстве. В течение двух недель нужно сдать в посольство анкету  и
паспорт, а не позже середины марта внести деньги за  путевку  и  билеты.
Это будет стоить две тысячи восемьсот долларов. И еще пятьсот можно вез-
ти с собой на расходы. Дашь?
   - Так много? - оторопела Инна. - Я думала, вся поездка обойдется мак-
симум тысячи в полторы. Что за место ты выбрала, почему оно такое  доро-
гое?
   - Место хорошее, - резко ответила Юля. - А если тебе денег жалко,  ты
так и скажи. А то морочишь мне голову, я надеюсь, планы строю, а ты...
   Она чуть не плакала от злости.
   - Что ты, что ты, - переполошилась Инна. - Мне для тебя никаких денег
не жалко. Но видишь ли, котенок, я не уверена, что  смогу  получить  эти
деньги к середине марта. Возникли некоторые сложности...
   - Но ты же обещала! - Юля расплакалась.
   - Юлечка, милая, не все получается так, как хочется. Ну послушай  ме-
ня, девочка, деньги будут, будут обязательно, но, может быть, чуть  поз-
же. А что, если ты поедешь осенью, а? Осенью еще лучше, море теплое, как
парное молоко...
   Но Юля ее не слушала. Она сотрясалась в отчаянном горьком плаче и ко-
лотила кулачками по одеялу.
   - Ты обещала! Я так надеялась! Я планировала! Ты нарочно это подстро-
ила, ты просто не хочешь, чтобы я уезжала. Ты  все  делаешь  мне  назло,
назло, назло!
   Инна молча сидела на краю постели ссутулившись и обхватив голову  ру-
ками. Все, что угодно, только не слышать, как рыдает Юлечка. Нужно  раз-
добыть эти деньги во что бы то ни стало. Если для этого  нужно  кого-ни-
будь убить, она и на это готова. Только бы Юля не сердилась.  Только  бы
Юля ее не бросила. Иначе - снова одиночество на  долгие  годы.  Иначе  -
снова унизительное чувство неудовлетворенности, от которого просыпаешься
по ночам и сама себе противна. И снова случайные знакомые,  которых  так
трудно найти и которые зачастую оставляют у Инны чувство омерзения,  по-
тому что не понимают и не чувствуют всю прелесть женской любви, а просто
притворяются, чтобы заработать немного денег. А ей, Инне, нужна постоян-
ная женщина, которая не только делила бы с ней  постель,  но  о  которой
можно было бы заботиться как о близком, родном человеке. Как о Юлечке...
   Поговорив по телефону с Инной Литвиновой, Игорь Супрун задумчиво  от-
кинулся в кресле. Литвиновой срочно нужны деньги - это ее проблема.
   Но им нужен прибор. И тоже срочно. И обязательно без огласки. Солдаты
не хотят воевать, чувство патриотизма давно смято и выброшено,  как  не-
нужная бумажка. Они не понимают, ради чего должны проливать свою  кровь.
И у государства нет денег, чтобы платить молодым  парням  за  участие  в
боевых действиях. Платить столько, сколько нужно, чтобы у  них  появился
интерес к войне. Нет интереса. Нет патриотизма. Ничего нет.
   Поэтому нужен прибор.
   А какие-то ушлые менты мешают.
   Супрун снял трубку внутреннего телефона.
   - Бойцова ко мне, - коротко бросил он.
   В ожидании вызванного им подчиненного Супрун привычно смотрел на кар-
тину. Экзотические цветы на длинных стеблях в высокой  стеклянной  вазе.
Что такого в этой незатейливой картине? Почему она так успокаивает его?
   Вадим Бойцов вошел почти неслышно. Это был  среднего  роста  стройный
человек лет тридцати с умным интеллигентным  лицом  и  холодными  серыми
глазами. Исполнительный и жестокий. Образованный и хладнокровный. Супрун
доверял ему больше, чем всем остальным.
   - Меня интересуют два человека, они работают в уголовном розыске,  на
Петровке. Коротков и Каменская. Я хочу знать о  них  все.  И  как  можно
быстрее.
   В столовой Института было жарко и шумно,  специальный  небольшой  зал
для руководства был временно закрыт на ремонт, и директор  вынужден  был
обедать в общем зале. От одного только неистребимого общепитовского  за-
паха его мутило, и он с трудом сдерживал раздражение, безуспешно пытаясь
разрезать жесткое мясо тупым ножом.
   Вместе с ним за обеденным столом сидел Вячеслав Егорович Гусев,  уче-
ный секретарь Института. Вообще-то он почти никогда не обедал на работе,
но в последнее время совместное посещение столовой стало одной из немно-
гих возможностей поговорить с  директором  наедине.  У  Альхименко  была
странная манера не держать людей в приемной, поэтому всех,  кто  к  нему
приходил, кроме, конечно, посторонних визитеров,  секретарша  безропотно
пропускала к руководству, из-за чего очередь скапливалась в самом  каби-
нете, и при каждой беседе неизменно присутствовало два-три человека.
   - Николай Николаевич, - начал Гусев, - мы до  сих  пор  не  утвердили
план научно-исследовательской работы на текущий год.
   - В чем задержка? - поднял голову Альхименко.
   - К нам поступило несколько официальных запросов с просьбой  включить
в план конкретные разработки. Я разослал копии во все лаборатории с ука-
занием представить предложения к 1 февраля. До сих пор я не  получил  ни
одного ответа. Лаборатории не хотят брать на себя дополнительную нагруз-
ку, они и так много всего напланировали на этот год. И я, честно говоря,
их понимаю. Была б моя воля, я бы эти запросы не удовлетворял. Мы из го-
да в год беремся включать в план НИР заказные темы, а в итоге  собствен-
ные фундаментальные разработки так и умирают, не родившись. Я хотел  это
с вами обсудить. Меня как ученого секретаря очень беспокоит, что  Инсти-
тут теряет свое научное лицо. Вы посмотрите, что происходит! Лысаков  до
сих пор не может закончить докторскую диссертацию, мы  переносим  ее  из
года в год, а у него просто нет времени посидеть и подумать.  Он  дважды
обращался по поводу предоставления ему отпуска для завершения работы над
диссертацией, и мы дважды ему отказывали, потому что он был  плотно  за-
действован в заказной тематике, под которую  Институт  получает  большие
деньги. Я понимаю, Николай Николаевич, мы бедны и  эти  деньги  для  нас
большое подспорье, мы на них закупаем оборудование и выплачиваем премии,
но ведь кончится все тем, что у нас не останется ни одного доктора наук.
В прошлом году на пенсию ушли четыре доктора,  в  этом  году  собираются
уходить еще трое, а молодые ученые не могут защититься, потому что тащат
на себе фактически весь бюджет Института. Да если на то пошло, у  нас  и
кандидатов наук скоро не останется. Все пашут, как волы, а  диссертацией
и не пахнет.
   - Ваша речь получилась весьма пламенной, - сухо ответил Альхименко. -
Можете считать, что вы меня убедили в бедственном положении Института. У
вас есть конкретные предложения, или я могу расценивать ваше выступление
как плач в директорскую жилетку?
   - Николай Николаевич, Институт может обратиться в Министерство  науки
с просьбой об увеличении штатной численности. Если  нам  дадут  дополни-
тельные штаты, мы наберем толковых ребят, выпускников вузов, и разгрузим
хоть немного тех, кто не может закончить диссертации.
   - Вы так уверены, что мы сможем набрать людей на наши смешные зарпла-
ты?
   - Даже если нет, мы оформим тем, кто у нас  работает,  дополнительные
полставки. Надо же стимулировать людей, Николай  Николаевич!  Иначе  нам
никогда не выбраться из той дыры, в которой мы оказались.  Работы  будет
все больше, а научных работников все меньше.
   - Министерство не согласится, - бросил Альхименко, залпом допивая чай
с прозрачным ломтиком лимона.
   - Ну почему же? - возразил Гусев. - Николай Адамович Томилин, по-мое-
му, прекрасно относится и к нашему Институту, и лично к вам. Он наш  ку-
ратор, прорабатывать вопрос поручат именно ему. Я уверен, что он  пойдет
нам навстречу.
   - А я не уверен.
   - Все равно нужно попробовать, - продолжал настаивать  ученый  секре-
тарь. - Мы не должны сидеть сложа руки, видя, как рушится научный потен-
циал Института. Я подготовлю письмо в министерство, хорошо?
   - Нет, - категорически отрезал Альхименко. - Я  не  хочу  ничем  быть
обязанным Томилину. Никакого обращения в министерство не будет. Я разде-
ляю ваше беспокойство и подумаю, что можно сделать. Но только  не  через
Томилина.
   Директор резко поднялся и пошел к выходу, даже не пожелав Гусеву при-
ятного аппетита. Впрочем, вежливость здесь вряд ли помогла бы: после не-
удачного разговора с руководством аппетит  у  ученого  секретаря  совсем
пропал.
   Константин Михайлович Ольшанский ворвался в свой кабинет и  в  ярости
хлопнул дверью. Он терпеть не мог,  когда  с  ним  разговаривали  как  с
мальчишкой. Прошли те времена, когда гласностью размахивали как знаменем
и позволяли себе требовать, чтобы на все вопросы давались четкие  и  по-
нятные ответы. Все возвращается на круги своя, снова появились  секреты,
многозначительные умалчивания, слова о политической  недальновидности  и
необходимости поддерживать легитимную власть.
   Только что он был у городского прокурора, пытался  добиться  от  него
ответа: почему же всетаки Григория Войтовича освободили  из-под  стражи.
Следователь Бакланов ничего вразумительно пояснить не мог, поскольку го-
лова у него до последнего времени была занята  исключительно  проблемами
жилищного законодательства: в свободное от сна и еды время он подрабаты-
вал консультантом в фирме, занимающейся расселением  коммунальных  квар-
тир, покупкой и продажей жилья.  Своими  должностными  обязанностями  он
пренебрегал настолько, что даже не брал в голову  всякие  глупости  типа
странных и неожиданных распоряжений руководства. Помнил только, что  вы-
пустили Войтовича до того, как ему официально была избрана мера пресече-
ния в виде содержания под стражей. На тот момент он числился задержанным
и мог находиться в камере в течение трех суток, пока  не  будет  принято
решение: арестовывать его или выпускать. Решение было - выпустить. Ну  и
что тут такого? Мало ли почему руководство принимает такие решения.
   - Да при чем тут руководство, - кипятился Ольшанский. - Вы же  следо-
ватель, вы обладаете процессуальной самостоятельностью, это должно  было
быть ваше решение, а не руководства. Руководство только  его  утверждает
или не утверждает. Вы-то почему такое решение приняли?
   - Ну, - Бакланов пожал плечами, - мне намекнули,  я  и  принял.  Дело
обычное, будто вы не знаете.
   - Кто вам намекнул?
   - Окружной прокурор.
   - А он на кого ссылался? Ему кто намекнул?
   - Городской.
   И вот городской прокурор, тонко улыбаясь и  строя  увертливые  фразы,
объяснил Ольшанскому, что есть вещи, которые обсуждать не  принято,  тем
более со следователями. А основания для решения были, и еще  какие  вес-
кие! "Можете мне поверить, Константин Михайлович, были основания". Боль-
ше ничего добиться не удалось, кроме туманных намеков на интересы страны
да на устное ходатайство заинтересованных органов. Какие интересы  стра-
ны? Какие заинтересованные органы? Молчание...
   Ольшанский уселся за письменный стол, не сняв  пальто  и  не  включив
свет. На исходе сумрачного зимнего дня в кабинете было почти совсем тем-
но. Он думал о том, что справиться с прокурором можно, только нужно  ли?
Есть рычаги, под воздействием которых он даст ответ об анонимных ходата-
ях, но вопрос в том, надо ли их задействовать.
   Не зажигая света, он протянул руку к телефону и, напряженно вглядыва-
ясь в цифры и кнопки, набрал номер Каменской.
   - Странно, что ходатайство было, а в Институте об этом не  знают,  вы
не находите? - спросила она.
   - Нахожу, - согласился следователь. - И мне  это  не  нравится.  Либо
институтские деятели что-то скрывают, либо мы опять вляпались в какое-то
дерьмо, и головы нам с тобой не сносить. Так что, Каменская, будем  рис-
ковать или в тину уйдем?
   - В тину, в тину, - засмеялась Настя. - Нам с вами там  самое  место.
Главное, никто видеть не будет, чем мы там занимаемся.
   - А не захлебнемся?
   - Дыхательные трубки возьмем, чтобы не захлебнуться. Я вообще не сто-
ронница того, чтобы отбирать что-то силой. Если ваш  дражайший  прокурор
не хочет нам ничего говорить, не будем его заставлять. Золотой  принцип,
сформулированный Булгаковым, помните? Никогда ничего не просите  у  тех,
кто сильнее вас. Сами предложат, еще и умолять будут, чтоб взяли.
   - Золотые твои слова, Каменская, - улыбнулся следователь. - Мыслишь в
точности так же, как я. И чего мы с тобой столько времени ссорились, ес-
ли мы на самом деле так похожи? Не знаешь?
   - Может, потому и ссорились, что похожи, - засмеялась она в ответ.  -
Просто я на вас обижалась, потому что вы мне хамили.
   - Ну извини. Но имей в виду, я и дальше буду хамить, у меня  характер
такой, его уже не переделать. Но терпеть это не  обязательно,  можешь  в
ответ огрызаться. Я-то не обидчивый, не бойся.
   - Я не умею огрызаться, - вздохнула Настя. - Лучше вы постарайтесь со
мной быть повежливей.
   - Тогда завтра доллар в три раза подешевеет. Каменская, не требуй  от
меня невозможного. В Институте активность притормози, сведи ее до уровня
скучных обыденных мероприятий, проводимых от случая к случаю.  Пусть  не
забывают, что мы есть, но поводов для ответных действий пока  не  давай.
Мы должны стать для них чем-то вроде назойливой мухи: вроде и  вреда  от
нее никакого, она же не кусается, но и забыть о себе не дает, потому как
жужжит в самое ухо и периодически норовит сесть на нос, не из вредности,
а исключительно по глупости. Поняла?
   - Угу, - промычала Настя.
   - И еще вопрос. Деликатный, поэтому можешь не  отвечать.  Ты  знаешь,
что дело Красниковых и дело Галактионова объединили и передали мне?
   - Знаю.
   - А что Лепешкин от этого решения чуть ли не в обмороке, ты тоже зна-
ешь?
   - Догадываюсь.
   - И кто все это устроил? Гордеев?
   Настя молчала. Она вовсе не собиралась рассказывать  Ольшанскому  про
папочку из сейфа Колобка.
   - Понял, - так же невозмутимо сказал Константин Михайлович. -  Ты  не
баба, а кремень.
   - Опять за свое?
   - Все, все, не буду.
   Поговорив со следователем, Настя занялась  другими  текущими  делами,
которых накопилось немало. Ближе к концу дня она связалась с  Коротковым
и Доценко, и они на скорую руку написали сценарий "жизни в тине". Карти-
на получилась неяркая, без впечатляющих эффектов, зато спокойная.
   Человек Мерханова аж взвился от негодования, услышав, что работу  над
прибором придется приостановить, да еще на неопределенное время.
   - Мы не можем столько ждать! - возмущался он.
   - Вам придется ждать, иначе вы вообще можете ничего не получить.  Как
вы не понимаете, милиция проявляет интерес к нашим разработкам.
   - Вы должны что-нибудь предпринять, - настаивал человек Мерханова.
   - Я? - удивился его собеседник. - Я вам ничего не должен, кроме  при-
бора. И я не могу ничего предпринимать, я научный работник, а не руково-
дитель Министерства внутренних дел.
   - А если мы уберем тех, кто вам мешает, вы возобновите работу?
   - Разумеется. Только смотрите, чтобы не получилось еще хуже.
   - Что вы имеете в виду? Почему должно получиться хуже?
   - Потому что когда убирают милиционера, занимающегося конкретным  де-
лом, всем становится понятно, что именно из-за этого дела его и  убрали.
И тогда все начинают буквально землю рыть. Вот что я имею в виду.
   - Не усложняйте. Мы займемся этим, чтобы вы могли  спокойно  работать
над прибором.
   - В таком случае у меня есть условие.
   - Какое условие?
   - У меня должно быть абсолютно неоспоримое алиби. Если вы собираетесь
что-то предпринимать, то только в то время, когда я буду на людях, кото-
рые смогут подтвердить, где и с кем я был в этот момент.
   - Хорошо.
   - Сейчас я посмотрю свое расписание. Так, первого марта в среду у нас
в Институте заседание Ученого совета, начало в пятнадцать часов. Две за-
щиты кандидатских и несколько текущих вопросов, это займет примерно  три
с половиной часа. Дальше. Третьего марта, это будет пятница, мы чествуем
академика Минаева, ему исполняется шестьдесят лет. Сначала торжественное
заседание, потом банкет для всех научных сотрудников Института. Начало в
шестнадцать часов и, видимо,