Татьяна почти никогда не повышала голос на  родственницу,  они  много
лет жили душа в душу. Ирочка сразу поняла, что дело серьезное.
   - Ты сделаешь так, как я прошу, - жестко сказала Татьяна. - Моя  зна-
комая остановится у нас и поможет тебе сложить вещи. Мы уедем все  вмес-
те. Это не обсуждается.
   Ира отвернулась и тихо заплакала. Татьяна почувствовала  себя  совсем
скверно. Зачем она обижает ее? Разве Ирка в чем-то виновата?  Никуда  не
годится, совсем самообладание потеряла, кричит. Черт знает что.
   - Ирочка, ну что ты, миленькая, - ласково заговорила она, - не плачь,
пожалуйста. Я не хотела тебя обидеть. Просто устала, день  был  тяжелый,
вот и не сдержалась.
   Ира разрыдалась в голос. Глядя на ее трясущиеся плечи, Татьяна думала
о том, что пусть лучше она плачет от обиды на нее, чем от страха за свою
жизнь.
   Поздно вечером позвонил Стасов. Ему удалось договориться в следствен-
ном комитете, что завтра подготовят запрос на личное дело старшего  сле-
дователя Образцовой.
   - А что Настя? Ты с ней говорил?
   - Она передает тебе большое спасибо и выезжает  завтра  вечерней  ло-
шадью.
   - Билет уже есть?
   - Нет пока, она ждала твоего звонка. Завтра с утра поедет на  вокзал.
После обеда я с ней встречусь, передам запрос. Кстати, она  просила  уз-
нать, не можешь ли ты помочь ей с ведомственной гостиницей.
   - Не нужно, она остановится у меня. Дима, попроси ее  позвонить  мне,
когда она возьмет билет. Пусть скажет номер  поезда  и  вагона.  Ира  ее
встретит на машине и отвезет, куда нужно.
   - Ладно, скажу. По-моему, ты увиливаешь от обсуждения главного вопро-
са.
   - Я не увиливаю. Ты же сам сказал, что обсуждать нечего.
   - И ты с этим согласна?
   - Вполне. И даже попросила Ирочку уехать вместе со мной в Москву.
   - Не можешь без няньки? - насмешливо поддел ее Стасов.
   - Не могу. Привыкла. И она ко мне привыкла, никак не хочет  смириться
с моим отъездом. Вот я и подумала... Нашу питерскую квартиру можно  про-
дать и купить на эти деньги что-то очень пристойное в Москве. Ты не бой-
ся, мы в твою однокомнатную всем колхозом не свалимся. Дима...
   - Да?
   - Я тебя очень люблю.
   - Этого мало, - серьезно ответил Стасов. - Ты должна любить меня  так
же сильно, как я тебя, а не просто "очень". Я,  например,  тебя  обожаю,
мама Таня. И передай привет тете Ире.
   После разговора с мужем Татьяне стало немного легче.  Хватит  пережи-
вать и нервничать, надо собраться и продумать завтрашний день  по  мину-
там, по метрам и по словам. Собрать как можно больше сведений, при  этом
постараться никому не мозолить глаза и не вызывать подозрений.  Конечно,
лучше было бы это делать оперативникам, у них и опыта побольше,  и  воз-
можностей. Но оперативников привлекать нельзя, можно попасть как раз  на
того, кто заинтересован. А если и не заинтересован, то может  рассказать
кому-то,  информация  уйдет,  и  пиши  пропало.  Главное  -  Чудаев.  Он
единственный, с кем Татьяна делилась сомнениями по  поводу  Гольдич,  и,
значит, он единственный, кто может что-то заподозрить.  Пока  единствен-
ный. И надо сделать все возможное, чтобы болото не всколыхнулось. Именно
поэтому она и не допрашивала сегодня Сурикова. Кому  интересно  -  пусть
знают, что у нее и других забот по горло. А Суриков ей вовсе не нужен.
   Сегодня его на допрос не вызывали. Почему? Странная какая-то эта тет-
ка-следователь. Спросила вчера про доверенность, в протокол  записала  и
отпустила его, как будто ничего особенного и не произошло.  А  может,  и
правда ничего особенного? Может, зря он боится?
   Нет, все-таки что-то тут не так. Ведь смысл был в том, чтобы про  эту
доверенность никто не узнал, тогда получится, что он  не  убивал  Софью.
Зачем убивать, если он все равно квартиру не получит?
   А как же... Ведь если следовательша узнала про доверенность,  значит,
теперь ему убийство Софьи точно припаяют. Как же так? Ничего не понятно.
   Ах, была бы рядом бабка Софья! Не хватает у него мозгов  разобраться,
а она бы быстро все просекла. У нее не только ум, у нее и чутье  было  -
будь здоров!
   ...Несмотря на слабое сердце, во всем остальном  Сергей  Суриков  был
нормальным здоровым молодым мужчиной.  И  природа,  как  водится,  стала
брать свое. Но заводить романы ему было  не  с  кем,  на  девушек  нужны
деньги, да и одеваться  надо  поприличнее,  а  откуда  приличные  шмотки
взять, если живет он на зарплату грузчика? Спасибо Софье,  она  давно  к
экономии приучена, четверть века на пенсию живет, так что из тех продук-
тов, которые он покупает, кормит его от пуза. А насчет шмоток и разгово-
ра быть не может.
   Конечно, можно найти  какую-нибудь  шалаву,  вроде  тех,  с  которыми
раньше имел дело, но они Сурикову уже  поперек  горла  стояли.  Грязные,
пьяные, глупо хихикающие девки, готовые отдаться кому угодно  за  горсть
таблеток или ампулу. Сейчас он уже не понимал, как ему  это  могло  нра-
виться.
   Но если шалавы отпадали, то оставались только женщины,  работающие  в
универсаме. Их было много, всех возрастов и типов внешности.  И  с  ними
можно было поладить, не прилагая особых усилий и не тратя денег на  уха-
живания. Почти у всех были мужья или любовники,  и  почти  все  были  не
прочь быстренько заняться любовью, не выходя за пределы универсама и  не
пробуждая ревность своих мужчин поздними возвращениями  или  немотивиро-
ванными отлучками. Короче, все складывалось  к  обоюдному  удовольствию.
Сережа наладил отношения с кассиршей Галочкой, которая два раза в неделю
закрывала кассу на глазах у негодующих покупателей и бегала на  двадцать
минут к нему в подсобку.
   Софья Илларионовна тоже, видно, понимала, что секс - не последнее де-
ло в жизни мужчины, и несколько раз высказывала беспокойство  по  поводу
того, что у Сергея нет девушки.
   - Да что вы так печетесь об этом? - удивлялся  Суриков.  -  Вы  радо-
ваться должны, что я не шляюсь, а дома сижу.
   - Много мне радости-то с твоего сиденья, - фыркнула Бахметьева. - Са-
мое опасное и есть в том, что ты при мне сидишь, вместо того чтобы с де-
вушками гулять. Человек должен вести нормальную жизнь, а если он себя  в
чем-то насильно ограничивает и терпит, добром это не кончается. Или тебе
не хочется?
   Вопрос был, прямо скажем, бестактным и задан в лоб.  Сергей  оторопел
от неожиданности и с перепугу ответил также в лоб:
   - Хочется.
   - Ну вот, видишь, а если терпишь, то и  сорваться  можешь,  глупостей
наделать. Знаешь, от чего в войну иногда умирали? Не от голода, а от то-
го, что разум теряли, когда еду видели. Так  наголодаются,  бывало,  что
остановиться не могут, едят и едят, было бы что. И умирали  от  заворота
кишок. Так и ты, терпишь, терпишь, держишь себя на голодном пайке, а по-
том подвернется случай - и забудешь про все, закрутит тебя баба,  подом-
нет под себя, опять в дурную компанию попадешь. А я тебя обратно не при-
му, я же предупреждала, что второго раза не будет. Или, что еще хуже, за
изнасилование сядешь. Бабы - они знаешь какие бывают?  Не  приведи  Гос-
подь. Не понравится ей, как ты себя ведешь, она и пойдет  в  милицию  на
тебя жалобу катать, дескать, ты ее силой заставил. А в милиции-то ей по-
верят, а не тебе. И пропадешь ни за что.  Ты  послушайся  моего  совета,
найди себе зазнобу. Тебе же самому легче жить станет. Только сюда ее  не
приводи, мы уговаривались, чтобы здесь посторонних не было.
   Когда дело с кассиршей Галочкой сладилось, старуха Бахметьева  узнала
об этом раньше, чем Сергей переступил порог квартиры. То ли чутье у  нее
было, то ли сытость кошачья у него на лице была написана, но Софья Илла-
рионовна улыбнулась ободряюще.
   - Вижу, послушался моего совета. Молодец, Сереженька, правильно жизнь
свою организуешь. Чужая или из своих?
   И опять он настолько растерялся от ее проницательности и прямоты, что
ответил сразу и не задумываясь:
   - Наша, из магазина. Кассирша.
   - Вот и славно, - обрадовалась Софья. - Очень я за тебя  рада.  Моло-
дая?
   - Тридцать два.
   - Замужем?
   - Да.
   - И дети есть?
   - Есть, мальчик, в первый класс ходит.
   - Ну и слава Богу, - закивала старуха, словно для нее было  принципи-
ально важно, какую именно женщину выбрал Сергей для решения своих  проб-
лем, и ответы его были такими, как ей нравится.
   И в этот момент произошло нечто такое, что привело  самого  Сергея  в
состояние полной растерянности. Он шагнул навстречу  Софье,  наклонился,
крепко обнял ее и расцеловал в теплые морщинистые щеки. В горле  у  него
стоял ком, который он никак не мог сглотнуть, на глаза навернулись  пре-
дательские слезы.
   - Спасибо вам, Софь-Ларионна. Спасибо, - бормотал он, уткнувшись  ли-
цом в ее реденькие волосы.
   - За что же, сынок? - тихо спросила она,  и  голос  ее  был  строг  и
серьезен.
   - За все. За то, что вы есть. Вы мне как мать, даже больше, чем мать.
Мать никогда меня ни о чем не спрашивала, ей неинтересно было. Я никогда
от вас не уйду.
   Бахметьева осторожно высвободилась из его рук,  отступила  на  шаг  и
внимательно посмотрела в лицо Сергею. Лицо ее медленно  озарилось  улыб-
кой.
   - Большой, - сказала она, - совсем большой стал. Взрослый. Любить на-
учился.
   - Да что вы, я ее совсем не люблю, -  начал  торопливо  оправдываться
Сергей. - Это так только, для здоровья, как вы советовали.
   - А я не про нее говорю. Пойдем ужинать, Сереженька, я как чувствова-
ла, пирог яблочный испекла.
   Он тогда не понял, про какую любовь говорила Бахметьева. И вообще  не
понимал, что это на него нашло, с чего вдруг он полез к бабке Софье  об-
ниматься. Прошло еще несколько месяцев, прежде чем Сергей Суриков  осоз-
нал, что Софья Илларионовна Бахметьева - единственный человек на  свете,
которого он любит.
   Да разве он мог ее убить? Он молился на нее. Он бы  сам  умер  с  ра-
достью, если бы ей это было нужно.


   Глава 6

   Ночь в вагоне Настя провела почти без сна, о чем очень жалела.  Вагон
был чистым и теплым, она уютно устроилась на  верхней  полке  и  с  удо-
вольствием предвкушала несколько часов крепкого сна, но надеждам  ее  не
суждено было сбыться. Соседями по купе оказались супруги с маленьким ре-
бенком, и ребенок этот никак не желал оценить всю прелесть спокойной но-
чи в поезде. Он постоянно хотел то пить,  то  писать,  то  конфетку,  то
сказку, то к маме (если лежал на полке с отцом), то, наоборот,  к  папе.
Кроме того, он не любил спать в темноте, и Насте пришлось сначала выслу-
шать длинные и смущенные объяснения его родителей, а потом всю ночь тер-
петь бьющий в глаза верхний свет.
   Зато утром ее порадовало сразу  несколько  обстоятельств.  Во-первых,
проводница не стала будить пассажиров за час до прибытия с истошным кри-
ком: "Сдавайте белье!" - как это делалось раньше. Во-вторых, на  завтрак
давали не только чай, но и кофе, а также предлагали бутерброды,  булочки
и печенье. Это было весьма кстати, поскольку совершенно неизвестно, ког-
да Насте вообще удастся поесть в ближайшее время. И в-третьих,  судя  по
проносящемуся за окном пейзажу, в Питере не так сыро и слякотно,  как  в
Москве, стало быть, есть шанс проходить целый день с сухими ногами.
   Настя никогда не встречалась с родственницей Татьяны Образцовой,  ко-
торая должна была ждать ее на платформе, но надеялась, что сумеет узнать
ее по словесному описанию, данному накануне Стасовым.
   - Ирочка - это Ирочка, - авторитетно заявил Владислав. - Знаешь, есть
люди, которые идеально соответствуют своему имени. И заметь себе, бывают
люди, к которым уменьшительное имя прилипает намертво на всю жизнь, нев-
зирая на процесс взросления, а потом и старения. Наша Ирочка как раз та-
кая.
   - Субтильная, что ли? - догадалась Настя, вспомнив известную поговор-
ку о маленькой собачке, которая "до старости щенок".
   - Нет, не то, - поморщился Стасов. - Она, конечно, не огромная и пока
еще достаточно молодая, но она... Как бы тебе сказать... Она юная. Пони-
маешь? И это видно во всем. У нее глаза юные, взгляд  девичий.  Она  вся
какая-то радостная. Короче, увидишь и сразу узнаешь.
   - Ладно, - вздохнула Настя, поняв, что ничего более  конкретного  она
не дождется. - Хоть цвет волос у нее какой?
   - Волосы? - Стасов задумался. - Вообще-то темные, она брюнетка,  если
не перекрасилась. У вас, девушек, это быстро, за вами не заржавеет.
   Несмотря на некоторый скепсис, Настя  вынуждена  была  признать,  что
Стасов абсолютно прав. Ирочку  она  узнала  моментально.  Действительно,
женщину с таким выражением лица вряд ли кто станет называть по имени-от-
честву. Красивая молодая брюнетка в дорогой шубке из светлой норки стоя-
ла как раз там, где остановился вагон. Как только Настя шагнула на  пер-
рон, Ира тут же подошла к ней. По-видимому, Татьяна, в отличие от Стасо-
ва, сумела дать совершенно четкий словесный портрет.
   - Настя?
   - Да, здравствуйте, Ира. Спасибо, что встретили меня.
   - Ну что вы, - смутилась Ира. - Пойдемте, у меня  на  площади  машина
стоит. Сейчас я отвезу вас к нам и накормлю, а к одиннадцати часам  пое-
дем к вашему следователю. Таня с ним договорилась и оставила адрес.
   - Спасибо, - еще раз от всей души поблагодарила Настя. - Вы очень ме-
ня выручили.
   - Ничего, - улыбнулась Ира, - вы нас тоже выручите. Таня вам  вечером
все объяснит.
   Ровно в одиннадцать Настя звонила в дверь квартиры бывшего следовате-
ля Федора Николаевича Макушкина.
   - Проходите, - гостеприимно распахнул двери хозяин, - я вас жду.
   Квартира была очень старой, но понять это можно было только по распо-
ложению комнат. Во всем остальном жилище Макушкина выглядело вполне сов-
ременно и радовало глаз свежепобеленными потолками и  светлыми,  модного
рисунка обоями.
   Федор Николаевич усадил Настю в кресло  рядом  с  большим  письменным
столом, сам устроился на маленьком, кабинетном диванчике.
   - Так что вас интересует? Какоето конкретное дело?
   - Да, и очень давнее. Семьдесят третий год, Бахметьев.
   - Ну как же, как же, помню, - живо откликнулся Макушкин. -  Было  та-
кое. Сейчас достану свои бумажки, посмотрим  вместе,  что  еще  на  него
есть. А вы, кстати, дело в Верховном суде смотрели?
   - Пока нет, - призналась Настя. - Не успела. И  потом,  мне  кажется,
ответов на мои вопросы там все равно нет. Ведь  оперативная  информация,
которая не нашла подтверждения, в официальные документы не  попадает,  а
меня интересует именно она.
   Макушкин притащил из угла комнаты  стремянку  и  принялся  перебирать
папки, лежащие на самой верхней полке высокого, до самого потолка, стел-
лажа. Над его головой закружилось и медленно осело облачко пыли. Двигал-
ся Макушкин легко и стремительно, ничем не напоминая стереотипный  образ
пенсионера-графомана, корпящего над мемуарами. Если бы Настя  не  знала,
что он уже несколько лет находится на пенсии, то ни за что  не  дала  бы
ему больше пятидесяти пяти лет.
   - Вот! - Федор Николаевич торжественно поднял над  головой  картонную
папку с завязками. - Сейчас поглядим, что там есть.  Так-то  мне  трудно
припомнить детали, но если начну читать - сразу вспомню. А вас что конк-
ретно интересует?
   - Меня интересуют соучастники, которые не были осуждены вместе с Бах-
метьевым. И любая информация о деньгах и ценностях, которые не были кон-
фискованы.
   Макушкин бросил на нее быстрый острый взгляд. В нем  снова  проснулся
профессионал.
   - А что, сейчас что-то выплыло? След появился?
   - Не знаю. Пытаюсь понять. Может быть, мне все это мерещится.
   - Деталями не поделитесь?
   - Извините, - смутилась Настя.
   - Ничего, ничего, - усмехнулся Макушкин. - Я понимаю. Не положено.
   Он уселся на диванчик, развязал тесемки и  стал  быстро  проглядывать
старые записи.
   - Боюсь, я вас разочарую, - наконец сказал он. - Мне, видите ли, тог-
да был интересен не столько механизм хищений и махинаций, сколько всякие
психологические выверты. Я больше свои впечатления  от  встреч  с  подс-
ледственными и со свидетелями записывал. Могу вам сказать, что сам  Бах-
метьев был личностью совершенно неинтересной. Умен,  оборотист,  энерги-
чен, но таких тысячи. Изюминки в нем не было. Ну, нагл, конечно, безмер-
но. А вот кто действительно был интересен, так это его мать. Это, я  вам
скажу, персона! О ней можно книгу написать. Удивительная женщина.
   - А вам не показалось, что она знает о делах сына намного больше, чем
вы? - с надеждой спросила Настя. - Я поясню  подробнее,  а  то  действи-
тельно получается, что мы с вами в кошки-мышки играем. Меня  интересует,
не был ли Бахметьев держателем чьих-то чужих ценностей, может быть, хра-
нителем или распорядителем, и  не  получилось  ли  так,  что  после  его
расстрела к этим деньгам получила доступ его вдова. И ни с кем не  поде-
лилась.
   - Ах вот оно что, - протянул Макушкин. - На вдову, значит, наехали?
   - Ну... - Настя замялась. - Да. Версий много, но одна из них  связана
как раз с присвоением тех денег, вот я и пытаюсь узнать,  чьи  это  были
деньги и кто может на них претендовать. Конечно, я понимаю, что речь мо-
жет идти только об эквивалентных ценностях, а не о самих купюрах, им се-
годня только в коллекции место.
   - Если эти ценности вообще были, - добавил Макушкин.  -  Но  у  меня,
честно признаться, большие сомнения на этот счет. То, что конфисковали у
Бахметьева не все, - это сто процентов. "Всего" никогда не  бывает.  По-
нятно, что львиную долю он где-то схоронил. Но я не думаю,  что  у  этой
доли были другие хозяева, кроме самого Бахметьева.
   - Почему?
   - Это трудно объяснить. Просто впечатление такое  у  меня  сложилось.
Видите ли, Бахметьев был человеком крайне  неприятным.  Крайне.  Знаете,
бывают такие люди, на которых и смотреть противно, и разговаривать с ни-
ми противно, а уж дело иметь и вовсе не хочется. Тем более денежное  де-
ло. Я бы такому, как Бахметьев, рубля не доверил. И не  потому,  что  он
вор и аферист, а потому, что он неприятный. Омерзительный какойто.  Есть
же обаяшки, вроде Остапа Бендера, а есть и такие вот отталкивающие типы.
Жирный, самодовольный, рожа лоснится, губы толстые. У него на лице  было
написано намерение обмануть каждого, кто попадается на пути. Думаю,  его
сообщники признавали в нем организаторского и финансового гения, но  по-
нимали, что он их обманывает в части дележки прибыли.  Вот  смотрите,  у
меня тут записано: "14 августа 1973 года. Сегодня  допрашивал  Зинченко.
Любопытный феномен: он  несколько  лет  занимался  хищениями  под  руко-
водством Бахметьева, а ненавидит его люто. Не доверяет ему. Более  того,
как мне показалось, на дух своего шефа не переносит.  Считает,  что  тот
ему систематически недодавал при распределении прибылей".
   - Понятно. Похоже, вы правы, Федор Николаевич, такому вряд ли доверят
общую кассу. Может, еще что-нибудь вспомните?
   Макушкин полистал записи и отрицательно покачал головой.
   - Пожалуй, ничего существенного я вам не расскажу. Но мой вам  совет:
попробуйте найти мать Бахметьева. Она, наверное, уже совсем старая,  мо-
жет быть, ее и в живых-то нет. Но вы попробуйте. Меня тогда  еще  грызло
чувство, что она что-то знает. Вполне естественно, что она ничего мне не
сказала, ведь решалась судьба ее сына, но теперь, когда судьба эта давно
решена и прошло столько лет, может вам рассказать.
   - А откуда у вас появилось чувство, что Бахметьева что-то знает?
   - Да понимаете, она вела себя как-то... Нетипично, что ли.  Например,
ни разу не заплакала у меня на допросах, а ведь матери всегда плачут, вы
это не хуже меня знаете. Не пыталась оправдать сына. О  снисхождении  не
просила. Просто отвечала на вопросы, и все. Она мне была  чем-то  симпа-
тична, но я, как ни бился, расположить ее к себе так и не  сумел.  Между
нами все время стена стояла. С одной стороны, это  нормально,  какое  же
может быть расположение у матери к следователю, который собирается поса-
дить единственного сына. Но с другой стороны... Знаете, матери всегда  в
таких случаях начинают р