схватила  трубку
правой рукой и чуть не взвизгнула от боли.
   - Ася? - услышала она встревоженный голос мужа. - Что случилось?
   - Упала, - жалобно прохныкала она.
   - Как упала? Почему?
   - В темноте. Электричества нет во  всем  доме,  я  из  кухни  к  телефону
побежала и врезалась в нашу ремонтную кучу. Ой, Леш, больно как...
   - Все ясно с тобой, - вздохнул Чистяков. - Мне приехать?
   - Ну что ты, солнышко, не надо. Поздно  уже.  Слушай,  у  нас,  по-моему,
где-то фонарь был. Ты, помнится, его в гараж забирал. А  обратно  не  принес
случайно?
   - Нет, он в гараже, я его там сегодня видел. Но ты точно справишься одна?
А то ведь я приеду, я такой, ты же знаешь.
   - А ты мне не угрожай. - Она через силу улыбнулась. - Очень я тебя боюсь.
   - Я не угрожаю, а предлагаю помощь. А ты, дурочка, отказываешься.
   - Это потому, что я гордая. А ты пытаешься меня  унизить  своей  помощью,
как будто я совсем беспомощная и глупая, - пошутила Настя.
   - Это называется не гордость, а гордыня, дуреха ты, - рассмеялся Алексей.
- А гордыня, как известно, большой грех. Смертный, между прочим. Где ты этих
глупостей набралась?
   - Да так, свидетельницу по  делу  сегодня  опрашивала,  она  своего  мужа
обвиняла в том, что он помощи ни у кого не просил, потому что гордый.
   - Ну-ну. В последний раз спрашиваю: мне приехать?
   - Честное слово, не надо, Лешик. Я  уже  спать  ложусь.  А  утром  светло
будет.
   - Ладно, оставим на твоей совести. А что случилось со светом?
   - Не знаю, авария, наверное.
   - Что значит - наверное? - возмутился муж. - Ты что, не выяснила?
   - Не-а. А зачем?
   - Как то есть - зачем? Чтобы знать, что случилось и когда будет свет.
   - А какая разница? Оттого, что я это узнаю, свет ведь быстрее  не  дадут.
Верно?
   - Верно, но  будет  хоть  какая-то  определенность.  Может  быть,  авария
настолько серьезная, что света не будет и завтра,  -  и  послезавтра.  Тогда
надо принимать меры, договариваться с людьми, у которых ты будешь  ночевать,
и так далее. И по крайней мере, ты будешь точно знать,  сколько  времени  не
сможешь пользоваться компьютером.  Ася,  нельзя  же  так!  Ты  как  ребенок,
ей-богу!
   Настя обреченно вздохнула. Леша, как всегда, прав.  Он  всегда  прав.  Он
умный, трезвый, спокойный и предусмотрительный. Вот бы ей стать  такой,  как
он.
   - Ты прав, солнышко, - грустно призналась она. - Я глупая  и  никудышная.
Но другой я уже не стану, поэтому насчет аварии узнавать не пойду. Я  ложусь
спать.
   Чистяков снова рассмеялся, и Насте показалось, что от его смеха даже боль
в руке стихает.
   - Спокойной ночи, никудышная. Утром позвоню, узнаю насчет света.
   - А что, если света не будет, ты домой не вернешься?
   - А что мне дома делать без электричества? Компьютер же не работает.
   - Ты, выходит, только ради компьютера  сюда  приезжаешь?  -  поддела  его
Настя.
   - Естественно, не ради тебя же, никудышная. Очень ты мне  нужна.  Кстати,
если к утру электричество не дадут, проверь холодильник и  вытащи  все,  что
может испортиться.
   - Куда вытащить?
   - Куда хочешь. На балкон,  например,  вынеси,  на  улице  уже  достаточно
холодно. Колбасу возьми на работу, съешь на обед.
   - Все указания раздал, - съехидничала она, - или еще остались?
   - Пока все. Ложись спать. Целую.
   Настя положила трубку и уселась на полу поудобнее, прислонившись спиной к
дивану. Колено сильно болело, и она опасалась вставать. Но до утра ведь  так
не просидишь, надо собраться с силами, встать, постелить постель и  лечь.  А
утром проснуться и  понять,  что  колено  распухло,  кисть  правой  руки  не
работает, и по всей  комнате  рассыпан  сухой  цемент.  Ничего  не  скажешь,
приятное ее ждет пробуждение.
   А может, обойдется? И колено не распухнет, и рука  пройдет.  И  окажется,
что насчет цемента ей просто  почудилось.  Может  ведь  такое  быть?  Может.
Почему нет?
   А может такое быть, чтобы утром оказалось, что  никакого  Шутника  нет  и
никто больше не будет убивать бомжей и угрожать Татьяне? Нет, такого быть не
может. А жаль.

   СЕЛУЯНОВ

   Близился День милиции. Этот праздник Коля  отчего-то  любил  больше  всех
других.  В  отделе  шло  перманентное  совещание  на  тему:  как  10  ноября
поздравить Колобка, чтобы начальнику было приятно, чтобы в госпиталь к  нему
смогли одновременно приехать как можно больше сотрудников  и  чтобы  Гордеев
при этом не сделал им выволочку за то, что весь отдел не работает, а  дурака
валяет. Кроме того,  всем  было  хорошо  известно,  что  Колобок  не  делает
различий между праздничными днями и обычными и по текущим  делам  спрашивает
во  всех  случаях  одинаково  придирчиво.   Поэтому,   составляя   делегацию
поздравляющих, нужно было продумать  и  этот  тактически  важный  момент.  В
госпиталь поедут только те, кому есть чем отчитаться. При  этом  численность
делегации не должна быть чрезмерно маленькой, ибо Колобка  обмануть  трудно,
он сразу догадается, что явились только "отличники".
   - Колян, ты возглавишь церемонию, - приказал Коротков. -  У  тебя  девять
наркоманов раскрылись, ты у нас сегодня герой.
   - Так это ж не я, - замахал руками Селуянов, - это Аська его  нашла.  Что
я. Колобку врать должен, что ли? Он же меня спросит, как шла разработка.
   - Наврешь что-нибудь, не маленький, - отрезал Юрий. - Не Аську же к  нему
пускать, у нее с Шутником полный провал. Наша подполковница в прошлый раз от
Колобка чуть не в слезах ушла, допек он ее.
   Эти и подобные им разговоры велись уже  третий  день.  Колобка  любили  и
хотели поздравить с праздником все  сотрудники,  но  точно  так  же  все  до
единого боялись "разбора полетов". Впрочем, боялись - не то  слово.  "Разбор
полетов" происходил ежедневно на оперативных совещаниях, все к ним  привыкли
и считали само собой разумеющимися, так  работали  все  службы  в  уголовном
розыске. Но одно дело получать выволочку в кабинете в обычный будний день, и
совсем  другое  -  в  госпитале,  куда  ты  придешь  с  цветами,  подарками,
наилучшими пожеланиями и праздничным настроением. Точно так  же,  как  можно
каждый день, морщась и кряхтя, принимать горькое лекарство, понимая, что это
необходимо и неизбежно, но если тебе  дать  пирожное,  надкусив  которое  ты
обнаружишь там то же самое горькое лекарство, ты почувствуешь себя обиженным
и обманутым. Чувствовать себя обиженным и обманутым в  праздничный  день  не
хотел никто.  Ибо  трудно  представить  себе  сыщика,  у  которого  по  всем
находящимся в работе делам полный и идеальный порядок. Такого нет и не может
быть никогда. По определению.
   Селуянов испытывал раздражающее  чувство  словно  бы  вины  перед  Настей
Каменской. Она искала своего преступника, а нашла совсем другого, за  работу
по поиску которого отчитываться ему, Селуянову. Николай-то отчитается, а вот
Настя так и будет маяться со своим  любителем  маргинального  элемента.  Ему
искренне хотелось как-то помочь, но он не знал как. Единственное, что он мог
сделать, это попробовать выяснить все досконально насчет Шувалова.  А  вдруг
окажется, что он не только наркоманов убивал. Ведь есть  же  у  него  мотив,
есть, не забыл он милиционеров, погубивших его сына,  не  забыл  следователя
Образцову. Или забыл? Нет, не забыл, на этот счет его Костя Ольшанский  весь
вечер после задержания допрашивал.
   Николай внезапно резко остановился на бегу. Да, Ольшанский допрашивал, но
ведь Шувалов ни в чем не признался. Он соглашался только с тем, что касалось
хранения оружия, но больше ни слова не сказал. Конечно,  Ольшанский  задавал
ему вопросы о следователе Образцовой и о подробностях гибели сына, и Шувалов
отвечал на них спокойно и обстоятельно,  но  ни  разу  не  дал  понять,  что
испытывает к Татьяне какие-то  особые  чувства.  Он  сказал  ровно  столько,
сколько сказал бы любой потерявший сына отец на его месте.
   Совершенно  очевидно,  что   Виктор   Петрович   Шувалов   -   преступник
хладнокровный и осмотрительный, расчетливый и опасный.  Ольшанский  задержал
его на семьдесят два часа по подозрению в убийствах бомжей и отправил оружие
на экспертизу. Экспертиза показала, что бомжей убили не из этого  пистолета,
и Шувалова готовились освобождать из-под  стражи,  поскольку  за  одно  лишь
незаконное хранение оружия законом лишение свободы не предусмотрено, а стало
быть, и арестовывать не положено. В этот момент и всплыла Аськина информация
о пистолете, который приобретал и  неизвестно  куда  дел  первый  из  убитых
наркоманов, а  тут  и  заключение  из  пулегильзотеки  подоспело:  следы  на
стреляных  гильзах,  полученных  во  время  контрольного  отстрела  изъятого
пистолета "ческа збройовка", идентичны следам на  гильзах,  найденных  возле
трупов наркоманов. Дело об убийствах наркоманов вел другой следователь, он и
вынес новое постановление о задержании Шувалова. Еще на трое  суток.  А  там
видно будет.
   Теперь Виктор Петрович  числился  за  следователем  Пашутиным,  ворчливым
старикашкой-брюзгой,  который  начинал  работу,  кажется,  чуть  ли  не  при
Сталине, в общем, так давно, что люди столько даже не живут. Пашутин  истово
ненавидел демократические перемены и всех адвокатов, вместе  взятых,  и  его
передергивало при словах "оправдательный приговор". Жалости  к  преступникам
он не знал и даже,  кажется,  на  обычное  человеческое  сочувствие  был  не
способен. Но надо отдать ему должное, въедлив старик был  необыкновенно.  Со
всякими сомнениями "а может быть, это не  он"  к  Пашутину  подъезжать  было
бесполезно, такого рода сомнения были ему чужды,  зато  с  предложениями  "а
давайте примерим его к другим преступлениям" можно было звонить  даже  среди
ночи. Никто не понимал, почему Пашутин до сих  пор  не  на  пенсии,  но  все
соглашались с  тем,  что  при  нынешней  ситуации  лишние  руки  никогда  не
помешают, а тем более руки квалифицированные. Уж лучше пусть будет ворчливый
и страдающий обвинительным уклоном старый  следователь,  назубок  знающий  и
официальное законодательство,  и  реальную  практику,  чем  юный,  неопытный
выпускник института, который  работать  пока  еще  не  умеет  и,  что  самое
противное, не хочет учиться. То  ли  потому,  что  считает  себя  достаточно
грамотным, то ли потому, что вообще не намеревается в этом кабинете  надолго
засиживаться.
   Да, Пашутин наверняка разделит соображения  Селуянова.  Кто  сказал,  что
если человек совершает одну серию преступлений, то  он  не  может  совершить
другую? Почему они с самого начала уперлись в то, что преступник,  убивающий
бомжей  и  получивший  прозвище   Шутник,   и   преступник,   отстреливающий
наркоманов, - это два разных человека? С оружием  прокололись?  Так  у  него
было два пистолета, из одного он наркоманов стрелял, из  другого  -  бомжей.
Один пистолет успел спрятать, а со вторым его взяли.  Почему  не  может  так
быть? Может.
   И с мотивом все логично выходит, хотя и сложно, но ведь  Виктор  Петрович
Шувалов  человек  непростой.  Наркоманов  он  убивает  потому,   что   из-за
наркотиков потерял всю семью. Ученый из университета  не  имеет  подходов  к
наркодельцам, он не знает, как на них выходить и  где  искать,  кроме  того,
наркодельцы очень похожи на всех крупных бизнесменов,  то  есть  имеют  свою
охрану  и  систему  безопасности,   их   убить   не   так-то   просто   даже
профессиональному киллеру,  а  уж  тихому  интеллигенту  и  подавно.  А  вот
растративших остатки интеллекта одиночных наркоманов  убить  куда  легче.  И
Шувалов пошел именно этим путем, чтобы дать выход своей ненависти к зелью  и
ко всем тем, кто имеет с ним дело.
   А бомжей Виктор Петрович убивает исключительно для того, чтобы  отомстить
следователю  Образцовой,  по  вине  которой,  как  он  считает,  погиб   его
шестнадцатилетний сын. Он умышленно держит ее в страхе, оставляя  записки  и
давая  понять,  что  помнит  о  Татьяне  и  с  каждым  новым   преступлением
приближается к ней. Последняя  записка,  оставленная  возле  тела  Валентина
Казаряна,  была  весьма  красноречива.  Бомжи  -   это   изощренная   месть,
продуманная и жестокая, медленная и мучительная. Поэтому и оружие  для  этих
убийств выбрано другое, и сам стиль  совершения  преступлений  принципиально
иной. Отсюда и чужие отпечатки, и чужой  почерк.  Шувалов  понимает,  что  в
преступлениях, направленных против следователя Образцовой, заподозрят именно
его если не в первую, то уж во вторую очередь обязательно, поэтому принимает
меры  безопасности.  И  оружие  держит  подальше  от  себя.  А  в  убийствах
наркоманов никто никогда его не заподозрит, поэтому  здесь  можно  особо  не
стесняться и пистолет хранить у себя дома. И уж тем более никто  никогда  не
свяжет две такие разные,  такие  непохожие  друг  на  друга  серии  убийств.
Рассчитано грамотно, ничего не скажешь.
   Пашутину идеи Селуянова понравились. Он удовлетворенно потирал  сухонькие
ладошки и одобрительно кивал.
   - Договорились, -  подытожил  следователь,  -  я  возьмусь  за  окружение
Шувалова, особенно за его бабу, наверняка она сообщница или на худой конец в
курсе дела. А ты давай действуй по своим каналам. Поглядим, что получится.
   Через  полчаса  Николай  уже  звонил  по  всем  нужным  телефонам,  искал
необходимых ему людей  и  согласовывал  проведение  разработки  в  отношении
задержанного Шувалова. Первым, кому он позвонил, был Сергей Зарубин.
   - Серега, я знаю, ты - лучший друг всех бомжей Москвы и области, -  бодро
начал он.
   - И проституток, - добавил Зарубин. - Чего надо-то?
   - Камерника надо. Бомжеватого вида и соответствующего поведения.
   - Это можно. Вот если б ты у меня бандершу попросил, тут  могли  бы  быть
проблемы. И чего ты хочешь от моего человека?
   - Хочу господина Шувалова по  низу  поработать  на  предмет  отношения  к
бомжам и лично к Татьяне Григорьевне Образцовой.
   - Понятно, - протянул Сергей. - Совесть замучила, да?
   - Не умничай, когда со старшими разговариваешь, - отпарировал Селуянов.

   ЗАРУБИН

   Человек,  которого  Сергей   Зарубин   использовал   для   внутрикамерных
разработок в  изоляторах  временного  содержания,  носил  странное  прозвище
Принтер. Новомодное словцо приклеилось к нему года три назад с  легкой  руки
молодого электронщика,  задержанного  за  изнасилование.  Дело  в  том,  что
Принтер, которого тогда звали просто Митькой Сычевым, ответ почти  на  любое
обращение к себе сопровождал метафорами одного и того же типа:
   - Дай тыщонку на сигареты.
   - Я деньги не печатаю.
   - Дай сигаретку.
   - Я их не печатаю, у самого мало.
   - Что сегодня по телику?
   - Я газеты не печатаю.
   И так далее. Сексуально озабоченный электронщик, оказавшийся с Сычевым  в
одной камере, отреагировал быстро:
   - Слушай, ты, печатный станок, ты что, принтер?
   Прозвище  прижилось  моментально  и  закрепилось  навсегда.  Принтер  был
мужиком толковым и хотя искренне любил выпить, но  ясности  ума  и  цепкости
памяти не терял. Отчитываясь перед Зарубиным по выходе из камеры,  передавал
диалоги с другими задержанными  почти  дословно,  ничего  не  упуская  и  не
привирая, что было особенно ценно.  Ведь  агент  -  внутрикамерник  в  такой
ситуации - единственный  источник  информации,  оперативники  будут  тратить
время и силы на то, чтобы ее проверить, и невозможно  допустить,  чтобы  все
было впустую из-за того лишь, что человек что-то придумал от себя.
   Прошло три дня с того момента, как Зарубин отправил Принтера поработать с
Виктором Петровичем Шуваловым. Принтер вышел из камеры аккурат 10 ноября,  в
День милиции, и подробно изложил  Сергею  историю  своих  взаимоотношений  с
Шуваловым. Картина складывалась,  с  одной  стороны,  непонятная,  с  другой
стороны, более чем подозрительная.
   Хорошо известно,  что  человек,  впервые  оказавшийся  в  камере,  обычно
стремится к общению  с  собратьями  по  несчастью.  Самый  мощный  двигатель
человеческих поступков -  информационный  голод.  Человека  снедает  чувство
тревоги и неизвестности, он не знает местных порядков, ему нужны советы, как
вести себя со следователем, ему  хочется  знать,  разрешают  ли  свидания  и
передачи. Ему совершенно необходимо общение, чтобы избавиться от  угнетающей
неопределенности. Если  человек,  попавший  в  камеру,  отмалчивается  и  на
контакт не идет, это может объясняться несколькими причинами. Он может  быть
бывалым сидельцем, то есть человеком опытным, в советах  и  разъяснениях  не
нуждающимся. Он может  быть  действительно  первоходком,  но  насмотревшимся
фильмов и начитавшимся книг, из  которых  вынес  твердое  убеждение,  что  в
камере все сплошь подсадные, поэтому разговаривать  и  делиться  информацией
нельзя  ни  с  кем.  Или  он  может  оказаться  просто  необычайно   сильным
психологически человеком, который взвешивает на одной чаше весов последствия
недостатка информации, а на другой - свое непреодолимое нежелание общаться с
кем бы то ни было, и нежелание у него  перевешивает,  ибо  с  информационным
голодом он умеет бороться.
   Шувалов в камере особой общительностью не отличался,  но  и  молчуном  не
был, на вопросы отвечал, да и сам задавал их.  Однако  как  только  появился
Принтер, Виктора Петровича будто подменили. Принтер, одетый  в  выразительно
грязные лохмотья, легко вошел в привычную среду и с гордостью рассказывал  о
своих восьми судимостях  за  бродяжничество  и  мелкие  кражи  ("Я  еще  при
советской власти шесть раз успел отсидеть, у меня режим был четкий, год сижу
- полгода гуляю, год сижу - полгода  гуляю.  Суки  эти  взяли  и  статью  за
бродяжничество  отменили,  куда   честному   человеку   податься,   здоровье
поправить, пожрать три раза в день, поспать  в  тепле  под  одеялкой  да  на
подушечке? Приходится теперь воровать по мелочи, много  не  дадут,  как  раз
хватит, чтобы отдохнуть и сил набраться. Сами, гады, из честных людей  воров
делают! "). Второй байкой, которую Принтер  по  заданию  Зарубина  принес  в
камеру, была душещипательная история о следователе Образцовой, "за  которой"
он, по несчастному стечению обстоятельств, садится уже в третий раз.
   - Вот она нашу душу понимает! Вот баба  -  поискать  таких!  Я  раньше  в
Питере гулял, там она меня два  раза  сажала.  В  первый-то  раз  ничего  не
сказала, оформила и в суд послала. А во второй раз, года через три, как меня
увидела, так  и  смеется.  Что,  говорит  Митя,  устал  гулять-то,  на  нары
захотелось, отдохнуть? И никакой морали  мне  не  читала  насчет  того,  что
работать надо, жить как все люди. Другие следователи прям всю плешь проедали
своими нравоучениями, а Татьяна Григорьевна - ни гугу, в две минуты  меня  в
суд определила. И надо же судьба какая! Я в  Москву  перебрался,  тут  народ
побогаче, подают чаще, и на помойках есть чем разжиться. И на тебе, она тоже
тут оказалась! Увидела меня -  и  давай  хохотать.  Нет,  ты  представляешь?
Руками машет и хохочет. Ой, говорит, Митя, никуда мне от тебя не деться,  ты
меня и на Северном полюсе найдешь. Во мир тесен-то, а?  Нет,  я  вам  скажу,
Образцова - редкой души баба.  И  имя  мое  помнит,  вот  что  приятно.  Ой,
говорит, Митя...
   Что  на  месте  Шувалова  сделает  обычный  человек,   который   когда-то
сталкивался  с  Образцовой?   Естественно,   вступит   в   беседу,   уточнит
перво-наперво, та ли эта Образцова,  которую  он  знал,  и  если  та  самая,
расскажет о своих впечатлениях от общения с ней, обсудит  ее  достоинства  и
недостатки, порадуется, что встретил "товарища по следователю", как радуются
земляку, случайно встреченному вдали от дома. А что сделает человек, который
хочет скрыть свои истинные чувства, в частности, ненависть  к  Образцовой  и
желание ей отомстить? Правильно, он промолчит,  не  вступая  в  дискуссию  и
делая вид, что имя следователя слышит впервые и оно ему ни о чем не говорит.
Именно так и поступил Виктор Петрович, хотя на  допросах  у  Ольшанского  он
спокойно отвечал на вопросы, связанные с Тать