а  Светлана,  устраиваясь  за
столом и пытаясь не касаться руками  липкой  грязной  клеенки,  которую  она
давно уже хотела выбросить, но Околович не разрешил  и  спрятал  куда-то  на
антресоли. Теперь вот снова достал...
   - А я тебе говорю, что сегодня, - упирался мужик. - У него день рождения,
потому что он вернулся к старым корешам,  к  нормальной  жизни,  да,  Вован?
Наливай!
   Околович разлил водку по стаканам, и Света  заметила,  что  руки  у  него
почти не дрожат.
   - Пей, Светулькин, пей,  моя  девочка  синеглазая,  ты  моя  единственная
радость в этой жизни, - прочувствованно произнес Околович. - Если бы не  ты,
мы не сидели бы с друзьями за этим столом...
   - Конечно, не сидели бы, у вас на это денег бы не хватило, - сказала она,
не прикасаясь к стакану, вызывавшему у нее большие сомнения в части чистоты.
   - А ты его деньгами  не  попрекай,  -  встрял  другой  мужчина,  с  синим
одутловатым лицом, одетый в принадлежащую Володе рубашку, ту самую,  которую
Света  ему  покупала  совсем  недавно,  перед   переговорами   с   очередным
продюсером.
   - Деньги - они что? Тьфу, пыль. А  человеческие  отношения  остаются.  Мы
тебе  уважение  сделали,  к  столу  пригласили,  вот  ты  и  выпей  с   нами
по-человечески.
   Светлана решительно поднялась и положила руку на Володино плечо.
   - Володя, выйди на минутку, пожалуйста, мне нужно с тобой поговорить.
   - Здесь говори, - пьяно потребовал Околович. - У меня от друзей  секретов
нет.
   - Это тебе они как бы друзья, а мне они - никто, и у меня могут  быть  от
них секреты. Пойдем, Володенька.
   - Не пойду! Ты чего пришла?  Я  тебя  звал?  Не  звал.  Сама  приперлась.
Говори, чего надо, и уматывай, если с нами посидеть не хочешь.
   Света понимала, что он играет роль хозяина дома для этих спившихся бродяг
и не может допустить,  чтобы  она  им  командовала.  Через  такое  она  тоже
проходила неоднократно, чем больше Околович напивался, тем сильнее взыгрывал
его гонор, он совершенно забывал о том, что у него ничего нет - ни денег, ни
положения, ни работы. Вернее, он пил для  того,  чтобы  забыть  об  этом,  и
вполне преуспевал в решении данной задачи. Пьяный Околович  пытался  строить
из себя хозяина жизни, богатого, щедрого и независимого.
   - Мужики, давайте как бы сделаем перерыв,  -  преложила  Светлана.  -  До
завтра, ладно? Сейчас все тихо и организованно разойдемся, поспим, отдохнем,
а завтра вы снова соберетесь и продолжите.
   - С чего это? - Мужик с  коростой  вперил  в  нее  подозрительный  взгляд
мутных глаз. - Мы и сейчас можем продолжить.
   - Ну как же можно продолжать в такой обстановке, вы что,  мужики?  -  Она
все еще пыталась уладить дело миром и добиться своего без скандала и  крика.
- Здесь как бы надо все убрать, помыть, вынести мусор, проветрить. Чтобы все
было культурно, а не как в  подворотне.  Давайте-ка  расходитесь,  забирайте
своих спящих дружков и идите по домам, а я все приберу, приведу  в  порядок,
куплю продукты, приготовлю вам закусочку, чтобы все как у людей было.
   - Завтра? - Лицо Околовича налилось кровью и стало  таким  багровым,  что
Светлана испугалась, как бы кожа не лопнула.  -  Завтра,  говоришь?  Ты  всю
жизнь меня "завтраками" кормишь, а ты хоть раз сделала то, что обещала?
   - А чего я как бы не сделала? - растерялась Светлана.
   - Деньги где?! - заорал он. - Я тебя спрашиваю, где деньги?!
   - Какие деньги?
   - Которые ты мне обещала! Ты принесла деньги?
   - Нет, но... Володя, уже скоро, ты только потерпи еще  чуть-чуть.  Деньги
будут обязательно.
   - Вот! Денег не принесла, а свои порядки в моем  доме  наводишь.  Ты  кто
такая? Кто ты такая, я тебя спрашиваю? Какое право  ты  имеешь  выгонять  из
моего дома моих друзей?
   - Которые пьют на МОИ  деньги!  -  заорала  в  ответ  Светлана,  забыв  о
сдержанности и о благом намерении не доводить дело до скандала.
   - Не смей говорить мне о деньгах! - завизжал Околович. -  Мне!  Человеку,
который всю  свою  жизнь  отдал  сцене.  Кто  ты  такая?  Дрянная  бездарная
актрисулька, которая возомнила о себе хрен знает что!
   Внезапно ожил третий  из  собутыльников,  который  до  этого  момента  не
произнес ни слова, только  сосредоточенно  жевал  селедку,  кусочки  которой
доставал толстыми пальцами прямо из банки.
   - А че, она артистка, что ли? О!  Пускай  нам  споет  и  станцует,  а  мы
послушаем. Варьете, бля! Вован, ты ей вели, пусть спляшет прямо тут вот,  на
столе.
   - Валяй!
   Околович одним махом сбросил со стола остатки еды, оставив только бутылки
и стаканы.
   - Валяй, забирайся на стол, покажи всем, какая  ты  актриса!  Ну  что  ты
стоишь, как коза привязанная? Давай, пой, пляши, покажи моим друзьям, на что
ты способна.
   - Это шутка, - пролепетала Светлана побелевшими губами, отступая к двери.
   - Не слушайте его, никакая я не актриса.
   - Ах ты уже и не актриса? - взревел Околович.
   Он схватил ее за руку и потащил к столу.
   - А кто же ты, позволь спросить? Кто?! По какому праву ты вмешиваешься  в
мою жизнь?
   - Я люблю тебя, Володя, - в отчаянии выкрикнула она. -  Я  же  хочу  тебя
спасти, вытащить, чтобы ты снова...
   - Ты все время врешь, нагло врешь! Ты говоришь, что любишь меня,  а  сама
не уважаешь ни меня, ни моих друзей. Ты хочешь меня  спасти,  но  ничего  не
делаешь, чтобы мне помочь! Ты обещаешь достать деньги, а где  они?  Ты  даже
милиционерам врешь, я сам видел, я видел, как ты краснела и  дрожала,  когда
они тебе показывали фотографии, а потом соврала им, что никого не узнала.  И
кто ты после этого?
   - Милиции врать нельзя, - назидательно произнес синюшный, - это нехорошо.
Она нас бережет, охраняет наш покой. Милицию уважать надо...
   Светлана вдруг увидела все происходящее словно со стороны. Четверо пьяных
мужиков глумятся над ней.  Один  из  них  -  Владимир  Околович,  ее  первая
настоящая любовь, на алтарь которой она положила все, что имела, все силы, и
душевные, и физические. И все деньги,  которые  сумела  заработать.  И  этот
Околович привел в дом пятерых алкашей, пропил ее  деньги  и  ее  подарки,  а
теперь еще хочет, чтобы она в угоду этим пьяным рожам танцевала для  них  на
столе, а они бы  рассматривали  ее  ноги  и  заглядывали  ей  под  юбку.  Он
оскорбляет  ее,  обвиняет  во  лжи,  только  чтобы  унизить  ее   в   глазах
собутыльников и показать, что это именно он здесь хозяин.  Она  пустилась  в
рискованное мероприятие, чтобы достать для него деньги,  но  ведь  он  и  их
пропьет, теперь это совершенно очевидно. Если он  начал  продавать  вещи  из
дома, его уже не остановить. Она изо всех сил старается его  поддержать,  не
дать скатиться в пропасть,  она  колотится  как  может,  чтобы  создать  ему
человеческие условия для жизни, в которых он бы продолжал  чувствовать  себя
человеком, а не скотиной, а он приводит ВОТ ЭТИХ, кладет их спать на  чистое
белье, которое Светлана покупает,  стирает  и  гладит,  он  отдает  им  свою
одежду, он продает подарки, которые она любовно выбирает для  него,  поит  и
кормит их на деньги, которые она зарабатывает. И при этом обращается  с  ней
как с дешевой потаскухой, которую можно использовать и выкинуть из  квартиры
за ненадобностью. Бред, страшный сон...
   И внезапно ее прорвало. Она забыла о  своих  стараниях  быть  деликатной,
чтобы ничем не обидеть Володю. Она скажет ему все.
   - Говоришь, я краснела и дрожала?  -  заговорила  она  негромким,  полным
угрозы голосом. - А знаешь почему? Не знаешь? Я тебе  скажу.  Потому  что  я
боялась, что они как бы тебя узнают. Я боялась,  что  они  вспомнят  тебя  и
будут  удивляться,  как  же  так,  как  бы  такой  прекрасный  актер,  такой
известный, и позволяет себе разгуливать пьяным в одних трусах и нести всякую
чушь. Мне было стыдно за тебя, как бы за то, что ты так  опустился,  за  то,
что ты превратился в ничтожество, не можешь сам себя содержать и  живешь  за
мой счет. И мне было стыдно за себя, потому  что  молодой  красивой  женщине
стыдно иметь такого любовника, как ты! Ты понял, мразь?
   Трое  алкашей  с  любопытством  наблюдали  за  разворачивающейся  сценой.
Третий, с толстыми пальцами, даже жевать перестал.
   - Вован, она тебя не уважает, - констатировал тот, который с коростой.  -
Ты только послушай, чего она себе позволяет говорить! Ты должен поставить ее
на место.
   - Верно, - подхватил синюшный, - растолкуй ей, кто тут хозяин.  Она  тебе
кто, жена, что ли?
   - Не, Вован холостой, - возразил мужик с битой рожей. - Ты че, забыл?  Он
же рассказывал, что у него бабешка есть, которая деньги дает. Вот это она  и
есть. Слышь, Вован, ты ее не гони пока, может, у нее с собой еще бабки есть,
так пусть сначала даст, а уж потом уходит.
   - Не, погоди, - подал голос  любитель  селедки,  -  а  сплясать?  Она  же
сплясать обещала. На столе. Не выпускай ее на хрен, пока  не  спляшет  и  не
споет.
   Околович царственным жестом остановил обмен  репликами.  Чем  сильнее  он
напивался, тем чаще вспоминал свое артистическое прошлое.  Речь  его  лилась
свободно и звучала выспренно, как монолог в плохой пьесе.
   - Ты посмела упрекнуть меня в том, что я живу на твои деньги, - начал  он
трагическим тоном и вдруг сорвался на отвратительный, режущий ухо визг: -  А
ты сама за чей счет живешь? Ты думаешь, я не знаю, откуда у  тебя  квартира?
Ты готова спать со всеми подряд, только бы они платили деньги.  Сколько  раз
ты ложилась под того толстого волосатого ублюдка, с которым  я  тебя  видел?
Сто раз? Двести? Тысячу? Сколько раз ты ему давала, пока он  не  купил  тебе
квартиру? Ты не просто шлюха, я шлюх уважаю, потому что они  честные,  а  ты
гораздо хуже, потому что спишь со всеми подряд, а прикидываешься святошей. И
не смей говорить, что ты меня любишь. Мне  не  нужна  любовь  такой  грязной
лживой твари, как ты.
   - А че, она правда такая? - заинтересованно спросил толстопалый. - Точно,
что всем дает? Слышь, ты, синеглазка, а нас уважишь?
   - Хорошая мысль, - подхватил битый, - она девка справная, жопа, сиськи  -
все на месте...
   Светлане казалось, что она спит и видит  дурной  сон.  Не  может  же  это
происходить на самом деле! Трое чудовищных пьяных мужиков  обсуждают,  а  не
переспать ли им с ней, а рядом стоит Володя, ее  любовь,  ее  сокровище,  ее
единственный Володя, и не просто слушает весь этот  бред,  а  явно  получает
удовольствие. Он не пытается их остановить, защитить ее, он только подливает
масла в огонь. Ощущение нереальности происходящего было таким  сильным,  что
Светлана даже пошевелиться не могла, она будто  приросла  к  полу,  переводя
растерянный взгляд с Околовича на его приятелей. Понимала, что надо уйти, да
не просто уйти - бежать отсюда без оглядки, но она отчего-то  была  уверена,
что если уйдет сейчас, то потеряет Володю окончательно. Ее уход будет  равен
признанию собственного бессилия, ее поражения. Она уже не сможет  вернуться,
а Володя так и  будет  пить,  пока  не  умрет.  Надо  остановить  его,  надо
заставить его одуматься, вынырнуть из глубины пьяного куража и увидеть,  что
перед ним стоит она, Светлана, его единственная надежда и опора, которую  он
в угаре пытается сломать и уничтожить.
   - Володенька! - Она схватила его за руку, умоляюще заглянула в  глаза.  -
Володенька, милый, уйдем отсюда, пожалуйста. Они пьяны, они  не  соображают,
что говорят, но я не сержусь, я все  понимаю.  Ты  прости  меня,  я  как  бы
лишнего наговорила, я на самом деле так не думаю насчет денег, мне не жалко,
бери все, что у меня есть, только пойдем со мной, хорошо?  Давай  поедем  ко
мне, я тебя уложу, ты поспишь, уже поздно, уже первый час ночи, пора  спать,
пусть они  здесь  остаются.  а  мы  уйдем.  А  завтра  мы  пойдем  погулять,
проветримся, отдохнем. Может быть, завтра уже деньги принесут...
   Она снова начала его уговаривать как  маленького,  обычно  это  помогало,
после долгих уговоров Околович обмякал и становился  послушным.  Но  сегодня
все было не так, как раньше.
   - Не смей меня трогать! Я тебе сказал,  мне  твоя  любовь  не  нужна!  Ты
лживая грязная шлюха, ты все врешь, я никогда не жил за твой счет, я у  тебя
ни копейки не взял! Ты сама мне давала деньги, тебе это  нравилось  -  ты  и
давала. А я хоть раз у тебя попросил? Ты повисла на моей шее,  все  шляешься
сюда, все пристаешь ко мне, в постель ко мне лезешь! Тебе не нравится, как я
живу? Очень хорошо, прекрасно! И не ходи сюда больше, чтоб я тебя  здесь  не
видел! Дура деревенская!
   Он отбросил ее руку и тут же размахнулся и ударил Светлану. От удара  она
отлетела назад и ударилась спиной о косяк. Все  дальнейшее  она  помнила  на
удивление отчетливо, потому что не было ни страха, ни боли,  которые  делают
сознание мутным. Было только странное, неведомое ей раньше ощущение  полного
безразличия и опустошения.
   * * *
   Изображение на телевизионном экране дрожало и прыгало, Сурин  видел,  что
материал снят непрофессионально. Но это, в конце концов,  не  художественный
фильм, здесь не важно, как снято, а важно  -  что  именно.  Рубцов  запретил
смотреть кассеты, которые будут найдены у Ярового, велел сразу принести ему.
Но Сурин и не подумал в этот раз  свято  выполнять  приказ  хозяина.  Просто
удивительно, откуда у Рубцова это глубочайшее убеждение в том, что  никто  и
никогда не посмеет его ослушаться!
   Василий Никанорович смотрел кассеты не из любопытства.  Ему  было  совсем
неинтересно разглядывать голую любовницу Рубцова, которая, на его вкус, была
слишком худа. И уж тем более  неинтересно  ему  было  смотреть  на  семейные
сцены, где Яровые и их родственники  и  знакомые  веселились  на  загородных
пикниках или в ресторанах. Ему хотелось знать, действительно ли этому пацану
Яровому удалось снять тот  момент,  когда  он,  Сурин,  получал  от  Рубцова
деньги. Сурин хотел знать точно, во имя чего рисковал. Если такая запись  на
кассете есть, то все было  не  напрасно,  и  это  как-то  смягчало  ужас  от
содеянного.
   Он просмотрел уже все кассеты, а той сцены так и не увидел.  Зато  увидел
лицо  бригадира  ульяновских  ребят  и  его  охранника.  Бригадир  о  чем-то
разговаривал с  Рубцовым,  потом  долго  и  тщательно  пересчитывал  деньги,
которые Рубцов достал из своего "дипломата". Вот они пожали друг другу руки,
бригадир уходит. Это было в субботу, около трех часов  дня.  Сурин  приходил
тоже в субботу, в половине пятого, но следующая запись  на  кассете  сделана
уже в воскресенье, вот и дата в углу экрана. Выходит, на этих кассетах  есть
компра только на самого Рубцова, а Сурин тут вообще ни при чем. Так  во  имя
чего же он грех на душу взял? Для чего пережил несколько бессонных  ночей  и
эти страшные минуты в квартире у Ярового? Только для того, чтобы в очередной
раз прикрыть задницу своему хозяину?
   Сурин вдруг явственно представил себе, что было бы, если бы  он  выполнил
приказ Рубцова и не посмотрел, что записано на кассетах.  Рубцов  сказал  бы
ему, что получение Суриным ежемесячной зарплаты  запечатлено  на  пленке,  и
если он, Василий, будет  плохо  себя  вести  и  не  сможет  должным  образом
обеспечивать безопасность Рубцова, то вместе  с  Рубцовым,  случись  что,  и
загремит, поскольку кассетку-то найдут. Непременно найдут, ибо уничтожать ее
Роман Дмитриевич не намерен именно в целях поддержания  тонуса  друга  Васи,
дабы  у  того  не  возникло  неправильного  стремления  схалтурить  и  плохо
выполнить какую-нибудь очередную просьбу-приказ Рубцова. И Василий, дрожа от
страха, будет покорно подниматься на задние лапки  и  делать  что  прикажут.
Конечно, Сурин и без того будет делать все, что Рубцов велит, иначе денег не
заработает, но одно дело - за деньги, и совсем другое - за страх. Он  отдаст
Рубцову кассеты, пусть делает с ними что хочет, и пусть говорит  что  хочет,
только Василий Никанорович будет точно знать, что никто никогда  не  докажет
его связи с Романом Дмитриевичем Рубцовым.
   Глава 22
   "Надо купить новую тушь, - подумала  Настя,  водя  длинной  кисточкой  по
ресницам, - эта уже совсем засохла. И точилку для  карандаша,  а  то  вместо
тонкой стрелки у меня получается непонятно что".
   Она выполняла данное себе  обещание  делать  легкий  макияж,  и,  как  ни
странно, это не вызывало у нее ощущения впустую растрачиваемого времени, как
бывало раньше. Зато внимательное разглядывание в зеркале тонких  карандашных
штрихов  заставило   Настю   прийти   к   неутешительному   выводу:   зрение
катастрофически падает, если еще год назад она могла накрасить глаза, просто
стоя перед зеркалом, то теперь ей нужно буквально утыкаться  в  него  носом.
Придется все-таки дойти до окулиста и выписать очки. Как не хочется...
   - Леш, мне очки пойдут, как ты думаешь? - спросила она Чистякова.
   - А ты мои примерь, - предложил он.
   Настя надела очки. Почти сразу же заломило в висках и закружилась голова,
хотя окружающие предметы стали непривычно четкими и даже более  яркими.  Она
испуганно положила очки на стол.
   - Это что, всегда так?
   - Как? - не понял Алексей.
   - Голова болит и кружится.
   - Да нет же, Ася, просто линзы сцентрованы под мои глаза, и  диоптрии  не
твои, - терпеливо объяснил он. - Когда очки  неправильно  подобраны,  всегда
голова болит. Садись завтракать, все остывает.
   Она быстро выпила кофе с бутербродом  и  вернулась  в  комнату  подбирать
одежду. Долой джинсы и бесформенные  свободные  майки,  будем  наряжаться  в
женщину без малого сорока лет. Однако порыв довольно  скоро  начал  угасать,
стоило Насте примерить первую  же  юбку.  Нет,  не  может  она  это  носить,
невозможно в один день сломать привычку, сложившуюся за  столько  лет.  Ноги
какие-то голые, обувь в  глаза  бросается,  в  спортивных  ботинках  уже  не
походишь, а в туфлях на каблуках она не выдержит целый день,  особенно  если
не удастся тихонько отсидеться в  кабинете  и  придется  куда-то  ехать.  Ну
ладно, сделаем поблажку, решила Настя, юбки носить не  будем,  но  и  джинсы
пока оставим, попробуем брюки. А вместо удобных, не стесняющих движений маек
наденем блузку с короткими рукавами. "В конце концов, это же всего  на  один
день, - утешала она себя, - надо попытаться. Если мне будет совсем  плохо  и
некомфортно, завтра снова вернусь к  своей  обычной  одежке.  А  может,  все
обойдется  и  окажется,  что  я   вполне   могу   существовать   в   одежде,
приличествующей женщине моего возраста.  Вот  только  обувь...  Но  в  конце
концов, я точно знаю, что на свете есть приличные туфли без каблуков, мягкие
и удобные, как тапочки,  и  в  то  же  время  красивые,  правда,  они  стоят
запредельно  дорого  для  меня.  Может  быть,  когда-нибудь,   когда   Лешка
разделается с этими дурацкими налогами, я смогу купить такие туфли".
   - Леш, - спросила она, заглядывая на кухню, где Чистяков  после  завтрака
не спеша раскладывал пасьянс, - а что у  нас  с  финансами  происходит?  Еще
много осталось насобирать, чтобы заплатить налог?
   - Дней десять, если мои птенчики будут здоровы и не станут отлынивать  от
занятий. - Он помахал в воздухе картой, выбирая, куда бы ее положить.  -  Ты
не волнуйся, к пятнадцатому июля я должен успеть. Ты уже уходишь?
   - Да, я помчалась.
   Настя сделала шаг вперед, собираясь подойти к мужу и  поцеловать  его  на
прощание, и задела ногой стоящую на полу мисочку, из которой  еще  несколько
дней назад пил воду  щенок.  Мисочка  с  неожиданным  грохотом  вылетела  на
середину кухни и стукнулась о  ножку  стола.  Чистяков  поморщился,  положил
валета пик на даму червей.
   - Ася, давай я ее все-таки уберу, ты же постоянно о нее спотыкаешься.  Ну
что за детский сад, честное слово!
   - Нет, - она упрямо мотнула головой. - Пусть стоит. Я буду тренироваться,
я буду смотреть на нее до тех пор, пока не  свыкнусь  с  мыслью,  что  щенка
больше нет. Как только я перестану плакать, глядя на нее, вот тогда и уберу.
   Голос ее дрогнул, совершенно очевидно, что время убирать мисочку  еще  не
пришло. Но расплакаться