ели растрепанную, с глубокими морщинами,
одетую в какие-то немыслимые тряпки с чудовищным сочетанием цветов и фа-
сонов. Принимая у себя дома начальника службы безопасности, она была са-
ма любезность и светскость.
   - Зоя Игнатьевна, - начал Стасов осторожно, пытаясь срочно выработать
новую тактику беседы, отличную от той, которой он  вооружился,  полагая,
что разговаривать придется с опустившейся  несчастной  пропойцей.  -  Не
могли бы вы припомнить в деталях пятницу, 15 сентября?
   - Зачем? - высокомерно спросила Семенцова, усаживаясь в кресло и  за-
кидывая ногу на ногу.
   Стасов почувствовал неловкость и острую жалость к этой женщине. Густо
накрашенные ресницы и щедро покрытые тенями веки не могли скрыть морщин,
на голове был, совершенно очевидно, парик, изображающий пышные белокурые
локоны. Жидкая пудра еще больше подчеркивала неровную кожу, а  блестящие
колготки привлекали внимание к ногам, которыми уже давно пора  было  пе-
рестать гордиться. Когда-то Зоя Семенцова была стройной миниатюрной ста-
туэточкой с точеными ножками и изящными ручками. Теперь же она вся слов-
но усохла, алкоголь и бесчисленные лекарства, которыми ее пичкали нарко-
логи, будто выжгли ее изнутри, оставив пустую обвисшую оболочку.  И  тот
жест, которым она закидывала ногу на ногу, мог бы  лет  пятнадцать-двад-
цать назад выглядеть вызывающе сексуальным, а сегодня был смешон  и  жа-
лок.
   - Мы пытаемся установить все передвижения Алины в тот  день.  Поэтому
нам так важно выяснить, кто, где и когда ее видел или хотя бы разговари-
вал с ней по телефону. Вы могли бы сообщить мне что-нибудь об этом?
   - Нет, не могла бы. Я в пятницу Алину не видела.
   - Припомните, пожалуйста, Зоя Игнатьевна, может быть, кто-нибудь  го-
ворил вам, что видел Алину? Или кто-нибудь ей звонил?  Нам  важна  любая
деталь, хотя бы намек на возможный источник  информации.  Подумайте  как
следует.
   - Выпить хотите? - внезапно спросила она, потянувшись рукой к бутылке
с коньяком.
   - Нет, благодарю вас.
   - А я выпью. - Она вызывающе вскинула голову.
   Достав с нижней полки столика рюмку, Семенцова налила себе  коньяк  и
выпила одним глотком.
   - Что вы так смотрите? Да, я пью, и по утрам тоже. Но  я  пью  только
тогда, когда нет работы. Когда идет съемка -  я  трезвая.  Хоть  у  кого
спросите. Никто Зою Семенцову на съемочной площадке пьяной не  видел.  А
что я делаю у себя дома, никого касаться не должно.
   Эффект от рюмки коньяка сказался моментально, и Стасов понял, что Зоя
действительно больна. Ее "забирало" сразу же. Впрочем, не исключено, что
она начала "принимать внутрь" еще до его прихода, а теперь только добав-
ляла. Щеки ее порозовели под толстым слоем пудры, глаза заблестели.
   - Если бы не эта сучка, я бы сейчас вовсю снималась,  -  заявила  она
звенящим от возбуждения голосом. - Ей скажите спасибо, что  я  пью.  Это
все она... Она...
   Зоя снова налила коньяк и залпом выпила.
   - Ну, так что вы хотели узнать, Славик?
   Стасова покоробила ее фамильярность, но он решил не  обращать  внима-
ния. Ей хочется чувствовать себя его ровесницей? Пусть. Лишь бы  сказала
что-нибудь дельное.
   - Давайте мы с вами вспомним минувшую пятницу, всю, шаг за  шагом.  В
котором часу вы встали?
   - Я встаю очень рано. Я - актриса, рабочая лошадка, а не какое-то там
богемное существо, которое до утра веселится и потом до вечера спит.
   - Я понял, Зоя Игнатьевна, но всетаки, в котором часу  вы  встали?  -
терпеливо повторил Стасов.
   - Ну... часов, наверное, в восемь. Нет, в половине восьмого. В восемь
я уже была на улице.
   - И куда вы ходили?
   - Какая разница? Гулять ходила.
   "Понятно, - подумал Стасов. - Бегала за бутылкой с утра пораньше".
   - Как долго вы гуляли?
   - Полчаса примерно.
   - Потом вернулись домой?
   - Да, домой. Я, видите ли...
   Медленно, словно преодолевая какие-то немыслимые препятствия, он дви-
гался по часам и минутам, то и дело возвращаясь назад,  что-то  уточняя,
переспрашивая, подсчитывая временные интервалы. С половины восьмого утра
и до половины второго дня все сходилось, как в рекламе банка "Империал",
с точностью до минуты. В половине второго Зоя Семенцова появилась в офи-
се киноконцерна "Сириус" - в уютном особнячке на одной из тихих московс-
ких улочек в центре города. Зоя пришла за сценарием  фильма,  в  котором
Андрей Смулов собирался снимать ее в маленьком эпизоде. Неделю назад она
прошла кинопробы, и ей сказали, что она утверждена на роль. На  лестнице
она столкнулась с гримером Катей, которую знала много лет.
   - Ой, Зоенька, ну ты подумай, какая же все-таки стерва эта  Алина!  -
тут же заверещала Катя, чмокая приятельницу в щеку.  -  Андрею  Львовичу
так неудобно, он прямо сам не свой ходит.
   - Ты о чем? - подозрительно спросила Семенцова, сразу же  почуяв  не-
доброе.
   - Ну как же! Смулову твои пробы не понравились, но все равно он хотел
тебя снимать, потому что знает, что ты - хорошая актриса. А Алина  стала
всем рассказывать, что пробы плохие и Андрей Львович берет тебя на  роль
из жалости, потому что всем известно, что ты сильно пьешь, так  он  тебя
морально поддержать хочет. Ты понимаешь, он с ней поделился как с  близ-
ким человеком, а она тут же понесла по всем студиям.  И  кражу  какую-то
припомнила столетней давности. Якобы ты у кого-то что-то украла.  Конеч-
но, дошло до Зарубина, тот вызвал к себе Смулова и  запретил  тебя  сни-
мать.
   Зарубин был коммерческим директором фильма, он отвечал за  то,  чтобы
смета расходов на производство не превысила  определенного  процента  от
суммы ожидаемой прибыли. Он придирчиво считал каждую копейку, выискивая,
где можно сэкономить, чтобы фильм вышел как можно дешевле. Но, надо  от-
дать ему должное, никогда  не  скупился,  если  дополнительно  вложенные
деньги сулили увеличение прибыли. Снимать Семенцову, по  его  разумению,
не было никакого резона. Она много лет назад получила звание заслуженной
артистки, и, стало быть, платить ей, даже и за эпизод, полагалось по до-
вольно высокой ставке. Зачем, когда на роль можно взять  никому  не  из-
вестную актрису и заплатить ей намного меньше? Кроме того, если  Смулову
пробы не понравились, то не исключено, что и  сыграет  Семенцова  плохо.
Эпизод, конечно, но ведь и одна фальшивая  бусина  может  испортить  все
ожерелье. К чему такой риск?
   Дрожа от ярости, Зоя дошла до комнаты,  в  которой  собиралась  взять
сценарий. Навстречу ей попадались знакомые актеры, администраторы,  рек-
визиторы, и у всех на лицах было написано: "Да, то, что рассказала Катя,
- правда". У одних выражение лица было сочувственное, у других -  откро-
венно злорадное, но все они, Зоя была уверена, уже знали о том,  как  ее
"бортанули". И не кто-нибудь - эта стерва Вазнис. Во второй раз.
   Этот разговор на лестнице с гримершей и последующий проход по коридо-
рам особняка был последним, что Зоя Семенцова смогла изложить более  или
менее внятно. Дальнейший ее рассказ был путаным и  неуверенным.  Она  не
помнила, с кем разговаривала, куда  заходила,  кому  звонила.  Всплывали
только какие-то обрывки сведений. Она, например, помнила, как решила по-
говорить со Смуловым и стала выяснять, где он. Ей сказали, что  до  часу
дня он снимал в арендованном павильоне и примерно часам  к  трем  должен
приехать в офис, привезти отснятый материал.
   - Вы его дождались? - спросил Стасов, уже догадываясь,  что,  услышав
неприятное известие, Зоя тут же начала прикладываться к рюмке.  По-види-
мому, спиртное она постоянно носила с собой в сумке. Это объясняло "про-
валы" в ее памяти. Единственное, в чем она была уверена, -  она  была  в
офисе. Это точно. Ее видело множество людей, она с  ними  разговаривала,
но деталей разговоров не помнит.
   Но могло быть и другое объяснение. Никаких провалов памяти у  Зои  не
было. Просто она пытается что-то скрыть от Стасова.  И  ему  нужно  быть
очень осторожным и внимательным с этой женщиной, чтобы, с одной стороны,
не обидеть ее, а с другой - не насторожить.
   - Я... Нет, не дождалась. Он, вероятно, где-то задержался, а мне нуж-
но было спешить.
   - Куда? - невинно поинтересовался он.
   - По делам.
   Семенцова метнула в него быстрый взгляд и тут же  налила  себе  новую
порцию алкоголя.
   - Хорошо, пойдем дальше, Зоя Игнатьевна. Значит,  из  офиса  вы  ушли
примерно... в пять? В шесть?
   - Около пяти.
   - И куда направились?
   - Послушайте, Славик, там, куда я направилась, не велись и  не  могли
вестись разговоры об Алине. Обо всем, что происходило  в  офисе,  я  вам
рассказала. Алину я там не видела и по телефону ей не звонила. А то, что
я слышала о ней, говорило только о том, что она жестокая, безжалостная и
глупая самка. Я понимаю, что ей на меня наплевать, кто я ей? Никто. Быв-
шая соперница. Так это когда было! Но как она могла так поступить с Анд-
реем Львовичем? Он с ней поделился, разоткровенничался, а  она  так  его
подставила. Ему же в глаза мне теперь стыдно смотреть.
   - И все-таки, Зоя Игнатьевна, куда вы отправились около пяти часов?
   - В парикмахерскую.
   - И сколько вы там пробыли?
   - Часов до семи, я думаю. Знаете, теперь все очень долго в  этих  па-
рикмахерских. Технология модных причесок сложная - химия,  меллирование,
все требует времени.
   - А после парикмахерской?
   Чем ближе к рассказу о вечере пятницы, тем явственнее ощущалась пани-
ка, которая охватывала Семенцову. Стасов припомнил вчерашний разговор  с
Каменской: Дегтярь, по ее словам, ни секунды не сомневался, что  Зоя  по
своим психическим данным вполне могла убить Алину Вазнис. А что до физи-
ческих кондиций, то тут, конечно, сомнения есть, и  немалые,  но  только
если Алина не была в бессознательном или беспомощном состоянии.  А  если
была? Что-то уж очень сильно Зоя нервничает.
   - После парикмахерской я поехала к массажистке...
   У нее был готов ответ на все вопросы, касающиеся  ее  местопребывания
вплоть до десяти часов вечера, когда она, по ее словам, вернулась  домой
и легла спать. И ответы эти были куда более гладкими, нежели ее  сумбур-
ный рассказ о трех с половиной часах, проведенных в особняке  "Сириуса".
Стасову это совсем не нравилось.
   - Зоя Игнатьевна, у меня такое чувство, будто вы чего-то  недоговари-
ваете, пытаетесь что-то скрыть от меня. Я прав?
   Реакция Семенцовой оказалась настолько дурной, что Стасов даже немно-
го испугался.
   - Ничего я от вас не скрываю! Слышите? Ничего! Что  мне  скрывать?  О
моем позоре и так уже знают все поголовно. Все знают! Все! Эта Вазнис  -
просто ненасытная дрянь. Ей мало того унижения, через которое мне  приш-
лось пройти пять лет назад, когда она спихнула меня с  роли  Азучены.  Я
ведь домой к ней ходила, рыдала, умоляла отказаться от Азучены,  сыграть
Леонору, как и планировалось с самого начала. Я  же  все  ей  объяснила,
все! И про то, как важно для меня было получить эту роль. И про то,  что
я пережила, когда моя семья погибла! И как меня мучительно лечили! Я  же
все ей сказала! А она? Выслушала меня, ничего  не  ответила,  а  сделала
по-своему. Если бы вы только знали, чего мне стоило  наступить  себе  на
горло и пойти к ней просить. К ней, к девчонке сопливой, студентке! А я,
заслуженная артистка, в ногах у нее валялась,  лицо  потеряла,  плакала,
умоляла. Разве такое можно простить? Она заслужила свою смерть, вот  что
я вам скажу. Кто бы ее ни убил, ему памятник надо при жизни поставить.
   Зоя тряслась, как в лихорадке, брызгала слюной, и Стасову показалось,
что сейчас с ней случится припадок.
   - Зоя Игнатьевна, успокойтесь. - Он ласково взял ее  за  руку  и  ле-
гонько сжал. - Не волнуйтесь вы так. Я все понимаю, Алина вас очень оби-
дела, но ведь столько лет прошло, все уже и забыли о той истории, и  вам
пора забыть. Ну успокойтесь же, прошу вас...
   От Семенцовой он ушел с тяжелым чувством, которое всегда возникало  у
него при виде жалких обиженных людей. Зоя не развеяла его сомнений,  но,
по крайней мере, дала отправную точку для дальнейшей работы. Теперь нуж-
но проверять ее рассказ, адреса и имена парикмахерши, массажистки и всех
остальных, кого упоминала Зоя, он записал. Дай Бог, если все подтвердит-
ся. Ну а уж если нет...

   АЛИНА ВАЗНИС ЗА ДЕСЯТЬ ЛЕТ ДО СМЕРТИ

   За эти годы она смирилась. Он продолжал появляться,  возникал  неожи-
данно на ее пути, когда вокруг было темно и безлюдно. Алина старалась не
ходить по вечерам одна, но все равно иногда приходилось идти  по  темной
пустынной улице, и он, словно специально поджидал ее, тут  же  подходил.
Теперь она уже знала смысл и значение всех тех слов, которые он нашепты-
вал ей, глядя прямо в глаза. Одной рукой он держал ее  за  руку,  другой
трогал ее густые каштановые волосы, гладкие и  шелковистые.  И  говорил,
говорил, говорил... Ей было страшно, ей было противно, но она терпела. О
том, чтобы закричать, позвать на помощь  или  хотя  бы  попытаться  выр-
ваться, она и подумать не могла. Он ведь жил где-то по соседству, и  она
не сомневалась - свою угрозу, которую он всегда повторял, прежде чем уй-
ти, он выполнит тут же.
   Она привыкла считать себя нечистой. С того самого дня, когда подружка
в детском саду сказала ей, что она испорченная и заразная. Рядом с  Али-
ной тогда не оказалось человека, который объяснил бы ей, что никакой  ее
вины тут нет, что она такая же, как все остальные дети. Не оказалось ря-
дом с ней взрослого, который пошел бы в милицию  и  заявил  о  том,  что
где-то поблизости проживает молодой человек, пристающий к детям. Она но-
сила свой страх в себе, и в ее  детской  душе  росло  и  крепло  чувство
собственной вины и горького одиночества.
   Со временем она сумела заметить,  что  появления  страшного  человека
(про себя она называла его Психом)  имеют  некоторую  периодичность.  Во
всяком случае, подходил он к ней не чаще одного раза в  два-три  месяца.
Поэтому после каждой встречи с ним Алина вздыхала свободнее, ибо  знала:
теперь пять-шесть недель она может ходить по улицам спокойно, не  вздра-
гивая и не оглядываясь. Проходило около двух  месяцев,  и  она  начинала
ждать. Скорей бы уж, тоскливо думала она, пережить это,  перетерпеть,  а
потом снова почти два месяца мирной жизни. Доходило до того, что,  когда
ожидание ужаса становилось невыносимым, она специально выходила из  дома
вечером и сидела в скверике неподалеку. Это  почти  всегда  срабатывало.
Псих появлялся откуда-то из-за ее спины,  садился  рядом,  отвратительно
осклабившись, запускал руку в ее длинные шелковистые  волосы  и  начинал
нашептывать свои обычные мерзости о том, как он спустит с  нее  трусики,
будет гладить и ласкать ее пальцами... Она старалась не слушать,  думать
о чем-нибудь постороннем, например  о  школе,  об  уроках,  о  мачехе  и
братьях. Алина знала: нужно внутренне зажмуриться  и  перетерпеть.  Зато
потом - два месяца относительного покоя. Или три, если повезет.
   К пятнадцати годам она уже понимала каждый его  жест,  знала,  почему
ближе к концу своего тихого сладострастного рассказа он отнимал руку  от
ее волос и клал себе между ног. Знала, почему он вдруг прерывался на по-
луслове, замолкал на две-три секунды, а потом глубоко  и  как-то  хрипло
вздыхал. Она отдавала себе отчет в том, что происходило с  этим  челове-
ком, сидевшим на скамейке рядом с ней, и не  чувствовала  ничего,  кроме
ужаса и отвращения. Но ужас стал привычным, и отвращение  стало  привыч-
ным. И чувство вины. И одиночество.
   У нее не было подруг, и она так и не  научилась  общаться  с  людьми.
Алина произносила про себя длинные пылкие монологи, разговаривая с вооб-
ражаемыми собеседниками, рассказывала им о прочитанных книгах и  увиден-
ных кинофильмах, спорила, что-то доказывала, объясняла. Жаловалась  сама
и утешала в ответ на их жалобы. В ее головке существовал целый мир,  на-
селенный добрыми умными людьми, которым она была интересна  и  небезраз-
лична, которые заботились о ней и волновались за нее в дни экзаменов. Но
стоило ей открыть рот, как ее сковывал какой-то мертвенный холод. Ей ка-
залось, что никому до нее нет дела, она никому не нужна вместе со  всеми
своими мыслями и переживаниями. И потом, она боялась. Детский опыт  ока-
зался слишком горьким и болезненным, и с тех пор Алина Вазнис ужасно бо-
ялась, что каждое сказанное ею слово будет обращено против нее же.
   Учителя ничего не замечали. Обладая прекрасной памятью, она  свободно
отвечала уроки, выученные по учебникам, а нормально  развитый  интеллект
позволял ей без труда решать  задачи  по  физике,  математике  и  химии.
Единственным исключением  была  учительница  литературы,  которая  имела
обыкновение задавать вопросы не по учебнику. Выслушав ответ  ученика  на
тему "Образ Наполеона в романе Толстого "Война и мир", она  могла  спро-
сить:
   - Ну а как ты сам думаешь, был ли Наполеон жестоким человеком? Ты  же
читал роман, какое у тебя самого сложилось впечатление?
   Если такие вопросы задавались Алине, она начинала  мямлить,  выдавли-
вать из себя слова, которые ни в малейшей степени не могли передать  то-
го, что она думает. Да, у нее было собственное мнение, но она  панически
боялась излагать его вслух. А вдруг опять что-то выйдет не так? И  снова
от нее все отвернутся.
   - Это просто поразительно, - говорила в таких случаях учительница.  -
Алина, ты же пишешь такие блестящие сочинения, почему же  ты  так  плохо
говоришь?
   "Потому что мои сочинения читаете только вы, - мысленно  отвечала  ей
Алина. - А мой ответ услышат все в классе. Потому что я вам доверяю,  вы
никогда не опозорите меня перед всеми, даже если в моем сочинении  будет
чтото не так. А если я скажу что-нибудь смешное или неправильное, однок-
лассники меня засмеют и будут презирать".
   Спасибо брату Иманту, который внушил ей панический страх перед произ-
несенным словом. К пятнадцати годам она уже знала и  понимала  все,  что
полагается знать и понимать девушке ее возраста. И, разумеется, она зна-
ла, что нет таких слов, от которых во рту вырастают  лишаи.  Но  детские
страхи жили в ней, пустив ветвистые корни и прорастая с годами все глуб-
же и глубже. Она по-прежнему боялась людей и  сторонилась  их,  следова-
тельно, мало разговаривала вслух, зато много думала и говорила про себя.
   Она твердо решила, что будет актрисой. И двигали ею отнюдь не те  по-
лудетские побуждения, которыми руководствуется  подавляющее  большинство
девушек, подающих документы во ВГИК или ГИТИС. Меньше всего она думала о
славе, известности, красивой жизни и зарубежных гастролях.  Ей  хотелось
говорить и быть услышанной, хотелось донести до людей тот океан  мыслей,
чувств, переживаний, оценок, которые копились в ней много лет.  Но  сде-
лать это не от своего имени, не от имени Алины Вазнис, а как бы от  лица
тех героинь, которых она будет играть. Этот океан рвался наружу,  разди-
рал на части ее неокрепшую психику подростка, но был заперт в ней извеч-
ным страхом оказаться неправильно понятой и отвергнутой. А с придуманно-
го персонажа какой спрос?


   Глава 5
   КАМЕНСКАЯ

   В понедельник после утренней оперативки Настя Каменская и Юрий Корот-
ков стали составлять план действий. С самого утра Настя успела поинтере-
соваться заключением судебных медиков, проводивших вскрытие трупа  Алины
Вазнис. Причина смерти - асфиксия, то есть умерла Алина оттого,  что  ее
задушили. Но вот в крови обнаружены следы сильнодействующих транквилиза-
торов, причем в довольно больших количествах.
   - Ну и что мы имеем с гуся? - грустно спросил Коротков. -  Транквили-
заторы были у Ксении Мазуркевич, не менее восьмидесяти таблеток,  и  со-
вершенно непонятно, куда она их девала. А если у нее их не было, то дол-
жен быть рецепт. Или одно, или другое. Семенцова  вполне  могла  удушить
несчастную Вазнис, накачав ее предварительно этими транквилизаторами.  И
с Харитоновым ничего не ясно. Одно дело доказать, что ты не  был  в  ка-
ком-то месте, потому что в это время тебя видели в другом. А вот к