ла ребят работой, они угрохали на сбор информации кучу времени, потом еще я над этим сидела и мозги ломала, и все впустую. Потому что я - старая, никому не нужная кляча, которая уже никогда не придумает ничего толкового.
     - Так. Начинается, - протянул он. - Опять, да?
     - Ничего не опять. Если я выдвинула ошибочную версию и вся работа по ее проверке не дала результата - это еще ладно, это нормально, без этого вообще раскрытия не бывает. Но если ребята принесли мне информацию, в которой есть то, что нужно, а я этого не вижу, не могу найти, не чувствую, значит, все, конец. Мне действительно пора уходить.
     - Тебе спать пора ложиться, а не уходить на пенсию.
     Давай собирайся, одевайся и выходи, я через десять минут спущусь и отвезу тебя И чтобы я больше ничего такого не слышал, ты поняла? Горе ты мое, - обреченно вздохнул Юра. И добавил:
     - Не луковое, а истерическое.
     Настя молча проводила его глазами до двери, протянула руку к телефону и позвонила Чеботаеву. Нужно извиниться. Потом методично собрала рассыпанные по полу бумаги и разложила по папкам. Десять минут давно прошли, но это ничего, она знает, что Юркины десять минут - это в обычном исчислении полчаса. Надела куртку, взяла деревянного дедка, покрутила в руках, поднесла поближе к глазам. Мать честная, да у него под крестьянской рубахой такие мускулы! Как же она раньше-то не заметила? С такой мускулатурой он многим молодым фору даст. А она: дедок, дедочек...
     Улыбнувшись дедку и своим мыслям, она погасила свет, заперла дверь и не торопясь пошла по длинному казенному коридору в сторону лестницы.

***

     В день похорон Глафиры Митрофановны шел дождь, мелкий, холодный и бесконечный. Народу на кладбище было немного: Богданов, Катерина с Василием, две соседки Глафиры, жившие с ней в одной квартире, да еще несколько человек. Настя стояла в сторонке и тихонько переговаривалась с Сережей Зарубиным, которого Афанасьев включил в группу, работающую по делу об убийстве.
     - Вон тот пожилой дядька - это кто?
     - Двоюродный брат Богданова, Черевнин Григорий Александрович, - тут же ответил Зарубин, заглянув в крошечный - в пол-ладони - блокнотик. - Гляди, как далеко он от нашего писателя встал и не подходит. Видать, там отношения-то не очень...
     - Надо же, двоюродные, а как похожи, - пробормотала Настя, разглядывая высокого седовласого мужчину. - Будто родные - Так у них матери - близнецы, - пояснил Сережа, который, как всегда, уже успел со всеми познакомиться и все разнюхать. И как это у него получается? - Глянь, рядом с братом мужик стоит. Видишь? Ну вот же он, в черном пальто.
     - Вижу, - кивнула она. - Он кто?
     - Сын Богданова, Илья Глебович. А стоит рядом с дядькой, а не с отцом. И с ними еще девица. Это Лада, дочка Богданова от второго брака. Живописная группка, да? Это ж каким характером надо обладать, чтобы всю родню разогнать! Все они пришли Глафиру проводить, а к писателю не подходят.
     - А из-за чего сыр-бор, не знаешь?
     - Понятия не имею Но факт налицо: брат, сын и дочь - отдельно, Богданов с соавторами - отдельно, как будто роднее этих бумагомарак у него никого на свете нет. Я тебе больше скажу: я же квартиру убитой обыскивал, вернее, комнату, в которой она жила. Ну, записки там какие-нибудь с угрозами или еще что... Так там целая пачка семейных фотографий Богдановых, причем явно выдранных из альбома. Ты же помнишь, раньше, при царе Горохе еще, фотки на клей сажали, это уж потом прорези появились, а потом прозрачные кармашки. Я к дочке Богданова подкатился насчет убиенной порасспрашивать, заодно и фотографии ей показал, она мне всех и назвала. И братец Григорий Александрович там, и первая жена, и сын от первого брака, и вторая жена, и дочка от второго брака. Кое-где даже сама Глафира Митрофановна мелькает, она, судя по всему, не только Глеба вырастила, но и детей его нянчила. Жены у Богданова были - супер, одна другой краше. И вот голову даю на отсечение, у самого Богданова таких фоток нет, он, видно, со всеми рассорился и даже фотографии не хотел дома держать, из альбома выдрал и выбросить хотел, а Глафира сохранила. И правильно сделала. Память разве выбросишь? Она все равно в тебе сидит, хоть выбрасывай фотографии, хоть храни.
     Он помолчал немного и негромко заметил:
     - Какие тихие похороны, да? Редко такие бывают.
     Никто не рыдает, не бьется, за гроб не хватается. По-моему, никто и не плачет.
     Сережа ошибался. Плакали старушки-соседки, но так тихо и сдавленно, что было почти незаметно. И еще плакал Василий Славчиков. Но это было словно бы не в счет, потому что молодой человек был нетрезв.

***

     Кладбищенские рабочие забросали могилу землей, поставили два венка - от Богданова и от его сына, старушки-соседки положили цветочки - заказывать венок им не по карману. Последним к свежей могиле подошел Василий с охапкой разноцветных хризантем, от себя и от Катерины.
     Втроем они двинулись к выходу.
     - Я всегда был уверен, что Глафира меня похоронит, - сказал Богданов. - А вышло, что я ее хороню.
     - Но ведь она намного старше вас, - осторожно заметила Катерина. - Она должна была уйти раньше.
     - Глаша была всегда. Сколько я помню себя, столько я помню Глашу. Отец погиб, мама умерла, а она была рядом со мной. Мне казалось, так будет вечно. Ах, Глаша, Глаша... Как вы думаете, Катя, она боялась смерти? Думала о ней?
     Катерина молча шла, глядя под ноги. Ответа у нее не было. Зато он, как оказалось, был у Василия.
     - Баба Глаша не хотела умирать раньше вас, она часто говорила об этом. Боялась, что у вас хлопот будет много с ее похоронами. Не хотела вам беспокойство доставлять.
     - Она что, обсуждала это с тобой? - ревниво спросил Богданов.
     - Ну да. А что такого? Нельзя? - тут же окрысился Василий.
     - Не в этом дело. Почему с тобой, а не со мной?
     - Не знаю. Да и какие у нас разговоры были, ну вы сами подумайте, Глеб Борисович? Загляну к ней на кухню, присяду на пять минут, она мне чаю нальет, пирожок даст, три слова скажем друг другу - и все.
     Катерина бросила на Василия благодарный взгляд.
     Может, зря она его считает глупым и поверхностным?
     Вот ведь уловил же ревность Богданова и спешит его успокоить. А мэтр тоже хорош: человека уже нет, похоронили только что, а он вздумал ревновать, мол, почему сокровенными мыслями с ним не поделилась, а с каким-то там Васей обсуждала. Господи, да разве имеет это хоть какое-нибудь значение?

***

     Ничто не имеет значения. Смерть Глафиры почему-то подчеркивает это особенно ярко. Какая разница, настанет торжество справедливости или нет? Что изменится, если оно настанет? Ничего. Люди как жили, так и будут жить. Машины будут ездить, птицы будут летать, будет идти дождь, потом выпадет снег, потом станет тепло и придет лето. А потом снова будет идти холодный бесконечный дождь. А потом ты умрешь, и тебя положат в деревянный ящик и будут закапывать в мокрую глубокую яму. Или сожгут в печке. Других вариантов не будет Нельзя жить всегда, рано или поздно придется уходить И в момент ухода все наши мысли о справедливости вдруг предстанут в совершенно другом свете, и мы поймем, что принимали за справедливость наши личные амбиции и всю жизнь занимались тем, что пытались отомстить или расквитаться за обиды, которые нам наносили. Зачем? Зачем мы тратили на это время и силы, вместо того чтобы радоваться, любить, растить детей, получать удовольствие от работы? Наши скудные, убогие представления о мифической справедливости заставляли нас совершать поступки, которые отравили нашу и без того недолгую жизнь.
     Надо отступить, пока не поздно. Надо перестать думать об этом, перестать стремиться кому-то что-то доказать.
     Но ведь раны так болят... Раны, оставленные унижением, обманом, несправедливостью. Как быть с ними?
     Наплевать и забыть? Пусть себе болят? А кто сказал, что они перестанут болеть, если сделать то, что ты считаешь восстановлением справедливости? Раны останутся, и память об обмане и унижении тоже останется, только ко всему этому прибавится еще понимание того, что в ответ на причиненную тебе боль ты тоже причинил кому-то боль. Вот и все. И никакого облегчения. Только появляется лишний груз.
     Отступить. Больше ничего не делать. Пусть все останется как есть. И не имеет никакого значения, хорошо или плохо живет тот, кто причинил тебе боль. Потому что эта боль - твоя, она живет в тебе, и это твоя проблема, а не того, кто тебе ее причинил. А если это не его проблема, то ничего и не изменится, что бы ты ни предпринимал. Обидчику, возможно, станет плохо, но твоя проблема останется с тобой, она никуда не уйдет. Если тебя когда-то унизили, то никакие твои действия этого не отменят, это уже случилось, рана уже нанесена, и она болит. И не имеет значения, унизишь ты обидчика в ответ или забудешь о нем. Все равно рано или поздно ты умрешь, и ответное унижение не прибавит тебе ни одного дня жизни. И он, твой обидчик, тоже умрет.
     Ничто не имеет значения.

***

     Владислав Стасов всегда вызывал у Насти ощущение надежности и незыблемости. Огромный, почти двухметровый и никогда не унывающий, он в любое помещение, даже самое тесное и прокуренное, вносил на своих широких плечах освежающую энергию собственной убежденности в том, что все хорошо и будет еще лучше.
     И стены словно раздвигались вокруг него, и воздух становился свежим и бодрящим, и неразрешимые проблемы начинали выглядеть вполне доступными и вообще пустяковыми. Правда, энергия собственной убежденности была у Стасова настолько сильна, что в те редкие дни, когда он все-таки падал духом, окружающим казалось, что наступил конец света.
     Он ввалился в маленький Настин кабинетик, отряхиваясь и отфыркиваясь, как большой лохматый сенбернар.
     - В такой дождь надо сидеть дома и наслаждаться хорошим боевиком, а не мотаться по улицам, - пожаловался он.
     - Тебе не боевики надо смотреть в свободное время, а маленькому сыну книжки читать, - отшутилась Настя. - Тоже мне, отец называется. Давай рассказывай.
     Стасов хитро прищурился, прицелился и щелкнул ее по лбу.
     - А ты меня не критикуй, ненаглядная, у меня для этого жена есть. Расскажу, если ты мне объяснишь, почему ты присылаешь ко мне эту писательницу, а потом интересуешься подробностями. Взяла бы сама и сделала.
     Так нет, всю грязную работу на меня спихнула, а я теперь отчитывайся. Так, да?
     - Не так, Владик. Когда Славчикова была у меня, ничего еще не случилось. А потом в ее присутствии убивают человека. И в присутствии ее родственника. Там еще третий свидетель был. И все трое утверждают, что ничего не видели и не слышали. Может, правда. А может, все трое врут и друг друга покрывают. К Славчиковой у меня подходы есть: она ко мне обращалась, мы с ней встречались, поэтому с ней я разберусь сама. А вот с Василием все непонятно, особенно в свете рассказов Екатерины - Сергеевны об игрушечной бомбе. И прежде чем к мальчику подступаться, я хочу поднабрать информацию. Убедительно?
     - Вполне, - кивнул Стасов. - Значитца, так, Анастасия Павловна. За неделю, которая прошла после обращения ко мне Екатерины Сергеевны Славчиковой, объект по имени Василий Владимирович Славчиков вел образ жизни беспорядочный и никакому графику не подчиненный. Ложился поздно, вставал еще позднее, в среду и субботу посещал писателя Богданова, в среду же, а потом в четверг и пятницу встречался с дамами разного возраста и калибра. Одна из них работает в ночном клубе, вторая трудится на "Мосфильме" в качестве гримера в творческом объединении "Панорама", третья, самая старшая, служит редактором в издательстве, которое публикует романы Василия Богуславского. Все три встречи носили сексуальную окраску.
     - Откуда знаешь? - насмешливо спросила Настя, делая на листке пометки по ходу рассказа Стасова. - Свечку держал?
     - Обижаешь, любимая, - надулся Владислав. - Свечка - это прошлый век. Техника шагает быстро. И вообще, будешь издеваться - перестану рассказывать.
     - Не буду, не буду, - улыбнулась она. - Давай дальше.
     - Про субботу ты, как я понимаю, все знаешь, а то тут у меня справочка припасена, ребята мои не знали, почему к дому на Сретенском бульваре милиции понаехало... Ладно, это оставим, ты и так все знаешь.
     Он перелистнул несколько страниц, подшитых в папку.
     - После субботы все скучно. Мальчик, видимо, сильно расстроился и вплоть до сегодняшних похорон все время то пил, то выходил на улицу прогуляться в одиночестве. Никаких клубов, никаких девочек и тетенек. Вот тебе список всех его контактов за отчетную неделю. Это копия, можешь пользоваться.
     - Спасибо. - Настя быстро пробежала глазами длинный список и отложила в сторону. - А еще что интересного?
     - Я не знаю, интересно ли это, но в четверг, например, он полдня проторчал на "Мосфильме" и встречался с массой людей. Потом притащил домой хорошенькую гримершу. А в пятницу общался с каким-то совсем странным типом и совершил акт купли-продажи. Тип дал Васе толстый конверт, а Вася ему - деньги.
     - Много денег-то?
     - Прости, родная, пересчитать не успели. Несколько бумажек приятного североамериканского цвета, но достоинство разглядеть не удалось. Похоже на стольники, но гарантии нет. Может, полтинники.
     - А кто таков этот тип, установили?
     - Ну а то. Он там в списке есть, фамилию не помню, третий от конца. Не то Воробьев, не то Сорокин, короче, что-то птичье.
     Настя взяла в руки список, нашла третью от конца фамилию. Галкин Аркадий Михайлович, пенсионер. Очень любопытно. И за какие такие конверты молодой человек Вася Славчиков отваливает пенсионеру доллары? И особенно любопытно это в свете рассказов Екатерины Сергеевны.
     - Стасов, - робко начала она.
     - И не проси, - замотал головой Владислав. - Это неэтично.
     - Но почему? Тебя наняла Славчикова, чтобы собрать информацию о сыне своего мужа, ведь так? Вот ты ее и собираешь.
     - Драгоценная моя, Екатерине Сергеевне пенсионер Галкин неинтересен, ибо он не несет в себе опасности лично для нее. А она оплачивает из своего кармана информацию о поведении Василия, которое может представлять угрозу ей или детям. Какая угроза от пенсионера? Никакой. Значит, работать с ним за деньги заказчика мы не должны.
     - Стасов, не выпендривайся, - устало сказала Настя. - Ты не имеешь ни малейшего представления о том, опасен этот пенсионер или нет. Откуда тебе знать? Ты же, кроме имени, ничего о нем не знаешь.
     - Опять обидеть норовишь, да? На, почитай справку, которую составил мой сотрудник, лично наблюдавший за контактом. Ты почитай, почитай, а потом сама скажешь, исходит от Галкина хоть какая-нибудь опасность или нет.
     Справка была составлена толково и грамотно, человек, ее писавший, явно имел четкое представление о том, что важно, а что неважно. На встречу с Галкиным Василий Славчиков пришел не один, вернее, приехал на автомобиле желтого цвета марки "Жигули", модель.., госномер... Вместе с Василием была дама, она же редактор издательства, с которой Славчиков после встречи с Галкиным провел у себя дома несколько часов. Контакт состоялся в людном месте, редактор и пенсионер не только видели друг друга, но и познакомились, разговаривали втроем, при этом ни Славчиков, ни Галкин не оглядывались по сторонам, не проверялись и вообще не проявляли никакой нервозности. Разошлись, пожав друг другу руки. Галкин пошел к метро, Славчиков и его дама сели в машину, через несколько шагов Галкин обернулся, и все трое помахали руками.
     Да, Владик прав, криминальные контакты выглядят совсем иначе. Особенно если они хоть каким-то боком касаются убийства.
     - Все равно нужно выяснить, что их связывает и что у них за денежные дела, - упрямо сказала Настя.
     Стасов пожал могучими плечами.
     - Выясняй. За свою зарплату, а не деньги моей клиентки.
     - Владик, хочешь историю расскажу? - коварно спросила она. - Интересную.
     - Валяй, - с готовностью согласился Стасов. - Люблю интересные истории.
     - Жила-была тетенька, хорошая такая, но невезучая, и попала эта тетенька в тюрьму. Муж испугался и бросил ее, чтобы не портить себе репутацию. У тетеньки осталась дочка, которую на время маминой отсидки пристроили к бабушке. Тетенька отсидела свое, вышла, встретила хорошего человека, который на ней женился Но чтобы жениться на тетеньке, ему нужно было развестись с женой, что он и проделал. А у него еще сын был, представляешь? Почти совсем взрослый. Ну, тетенька живет себе с новым мужем, рожает ему детишек, растит старшую дочку, пишет интересные книжки, зарабатывает хорошие деньги, короче, в полном шоколаде. А мальчик, который после развода папы с мамой остался предоставлен сам себе, никаких денег не зарабатывает, и хотя свободы у него навалом, удовольствия от жизни никакого.
     А все почему? Тетенька виновата, семью разрушила, сына с мамой-папой разлучила. А тут еще тетенька масла в огонь подлила, к делу мальчика пристроила, и стал он зарабатывать, меньше, правда, чем сама тетенька, но вполне прилично. То есть он теперь ей как бы обязан.
     Ну-ка встань на место мальчика и скажи мне все, что ты думаешь.
     Владислав с интересом посмотрел на нее.
     - Ты хочешь сказать, что мальчик собирается...
     - Вот именно, Владичек, вот именно. Мальчик хочет тетеньку извести на корню. А поскольку у тетеньки есть судимость, то задача упрощается, ибо наша правоохранительная система обожает спихивать вину за любое преступление на ранее судимых. Достаточно по-умному скомпрометировать папину новую жену - и дело в шляпе, она снова загремит под фанфары. И тогда все ее заработанные гонорары достанутся папе, поскольку что бы ни случилось, но они получены за честный труд и никакой конфискации не подлежат. А папа, убитый горем, примет в отцовские объятия несправедливо обиженного и отлученного от семьи сыночка. И поделится с ним деньгами. Как тебе история?
     - Хороша! - восхитился Стасов. - Сама придумала?
     - Сама.
     - Давно?
     - Только что. И если следовать логике этой истории, опасность для Екатерины Сергеевны может представлять любой поступок Василия и любой его контакт, даже самый невинный и открытый. Так что пенсионера Галкина тебе придется проверять.
     - Слушай, ты сама-то веришь в эту историю? - озадаченно спросил Владислав.
     - Какая разница, Владик? Важно, чтобы ты в нее поверил.
     Стасов подумал пару минут, допил чай, с сомнением поглядел на последнюю конфету, сиротливо лежащую на блюдечке, потом мужественно пододвинул блюдечко поближе к Насте.
     - Значит, так, прекраснейшая. Давай договоримся.
     Ты в эту историю не веришь. Я в нее тоже не верю. Но я могу сделать так, что в нее поверит, хотя бы на уровне допущения, Екатерина Сергеевна и даст мне задание отработать контакт Василия с Галкиным. Если она сама примет такое решение и добровольно согласится оплатить эту часть работы, мои ребята ее сделают. Но уговаривать Славчикову и давить на нее я не стану. Вот тебе мое последнее слово.
     Такой вариант ее вполне устраивал.

***

     В конце дня ее вызвал полковник Афанасьев. Вместе с ним в кабинете Настя увидела Петю Ильина, нового сотрудника, всего месяц назад пришедшего на работу в отдел. Петя был симпатичным малым двадцати пяти лет от роду, правда, он пока мало что умел, но, похоже, старался.
     - Каменская, я перевожу Ильина в ваше отделение, с Доценко вопрос согласован. Пусть вместе с тобой и Зарубиным работает по делу писателя. Лишние руки вам не помешают.
     Это верно, лишние руки лишними не бывают. Правда, хорошо бы, чтобы к рукам еще голова прилагалась, но это уж, как говорится... Короче, дареному коню в зубы не смотрят.
     - Хорошо, Вячеслав Михайлович. Ильин приступает прямо сейчас?
     - А чего тянуть? Веди его к себе, вводи в курс дела, нагружай заданиями.
     Ей очень хотелось узнать, почему Афоня принял такое решение. Хочет, чтобы по делу об убийстве в квартире Богданова работало побольше народу? Похвально, но ведь в их отделении, возглавляемом Мишей Доценко, есть и другие сотрудники. Хочет, чтобы новичок поработал рядом со