нциклопедически образованные ученые, какие  были  в
мое время. Как это было сказано у одного известного писателя? Они ленивы
и нелюбопытны. Придется мне по дороге домой рассказывать ему про  дикта-
туру Суллы.
   Ольшанский постоял немного на тротуаре, глядя вслед удалявшейся маши-
не академика Зафрена. "Прав старик, - думал он, - наши  дети  уже  стали
настолько другими, что понять их мир невозможно. Слишком быстро все  ме-
няется, и пропасть между отцами и детьми еще лет сорок назад не была та-
кой огромной и непреодолимой, как сейчас. А сегодня наши  дети  для  нас
словно инопланетяне".
   Он почувствовал, что замерз, стоя в одном костюме  на  пятнадцатигра-
дусном морозе, зябко передернул плечами и вернулся к себе.
   Галина Ивановна Параскевич посмотрела на часы и с неудовольствием от-
метила, что мужа до сих пор нет дома, хотя он обещал  не  задерживаться.
До Нового года оставались считанные дни, у него на работе,  конечно  же,
опять запарка с отчетами, но должен быть порядок. Если нужно задержаться
- предупреди, скажи, что придешь попозже. Галина Ивановна всю жизнь жила
по составленному ею же самой расписанию и терпеть не  могла,  когда  это
расписание нарушалось кем бы то ни было, кроме нее самой. Ожидая мужа  с
работы к определенному часу, она готовила ужин и злилась, если еда осты-
вала.
   В восемь часов она не выдержала и позвонила Владимиру Никитичу.
   - Конечно, ты все еще торчишь на службе, - сварливо заявила она.
   - Галочка, но у нас отчет... - забормотал тот, оправдываясь.
   - У меня тоже отчет, но я, как видишь, нахожу возможность  все  успе-
вать вовремя, чтобы приготовить тебе ужин. Я могла  бы  спокойно  сидеть
перед телевизором, вместо того чтобы метаться по кухне, стараясь  успеть
к твоему приходу.
   Она раздраженно бросила трубку, даже не став выяснять,  когда  супруг
соизволит явиться к домашнему очагу. Окинула критическим взглядом кухню,
убедилась, что кругом царит стерильная чистота. Надо бы  мусорное  ведро
вынести, подумала Галина Ивановна, пока я еще халат не надела.
   Она взяла ведро, накинула старое пальто и вышла во двор,  где  стояли
мусорные баки. Дом был старый, без  мусоропровода,  но  Галина  Ивановна
привыкла спускаться с ведром с шестого этажа и не сетовала.
   Подойдя к бакам, она поставила ведро на землю и  стала  поднимать  за
ручку тяжелую металлическую крышку, придерживая ее за край другой рукой.
Металл был холодным и, как обычно, омерзительногрязным, но  Галина  Ива-
новна предусмотрительно надевала старенькие перчатки, чтобы  не  пачкать
рук и не подцепить какую-нибудь заразу. Когда крышка была поднята уже до
половины, она вдруг отчетливо услышала тихий родной голос:
   - Мама.
   Снова ей мерещится Ленечкин голос. Недавно Галина Ивановна была у од-
ной знающей женщины, и та сказала, что Ленечкин дух будет являться к ней
до тех пор, пока не исполнится сорок дней со дня его смерти. Сорок  дней
дух невинно загубленного еще витает по эту сторону, наблюдает, что дела-
ют его близкие после его смерти, оберегает тех, кого могут обидеть, вос-
пользовавшись его гибелью.
   - Мама, - снова услышала она. - Зачем ты меня мучила? Что ты со  мной
сделала?
   Галина Ивановна разжала пальцы, и крышка металлического бака с грохо-
том упала. Она почувствовала, как заколотилось сердце, стало трудно  ды-
шать. Нет, она должна взять себя в руки, она должна преодолеть искушение
ответить, заговорить с ним. Его нет, она своими руками положила  послед-
ний букет цветов в его гроб, она целовала его холодный лоб, гладила  его
холодные руки вплоть до того момента, когда опустили крышку и гроб пока-
тился туда, где уже пылал всепожирающий огонь.
   Что он говорит? О чем спрашивает? Разве она мучила его? С самого рож-
дения она старалась воспитать его достойным, честным, трудолюбивым.  Она
хотела, чтобы ее мальчик был самым лучшим и чтобы отметки  у  него  были
только отличные. Чтобы он не вырос балованным, строго наказывала за  ма-
лейшие проступки, за самый невинный детский обман, а когда он получал  в
школе четверки или, что тоже случалось, тройки, садилась вместе с ним за
учебник и не отпускала гулять до тех пор, пока Леня не демонстрировал ей
безупречное знание правила, формулы или параграфа. Она постоянно  ходила
к учителям и просила, чтобы сына вызвали к доске еще раз и снова спроси-
ли по тому разделу, который он днем раньше ответил не  на  "отлично".  И
она так гордилась, когда Ленечка поступил в университет с первой же  по-
пытки и без всякого блата. Почему же он говорит, что она его мучила?  За
что он так?
   Очнувшись, Галина Ивановна поняла, что стоит,  облокотившись  локтями
на крышку мусорного бака, и, закрыв лицо руками,  плачет.  Было  еще  не
поздно, мимо нее через двор шли люди, но никто не обращал на нее  внима-
ния, никто не подошел, не спросил, что случилось, не нужно ли помочь. От
этого она почувствовала себя еще более несчастной и одинокой.  Пока  был
жив Ленечка, она была нужна ему. А теперь она никому не  нужна.  Старая,
не очень здоровая женщина, тускло доживающая свою теперь никому не  нуж-
ную жизнь.
   Впервые за шесть лет супружества Светлана Параскевич  повысила  голос
на мужа.
   - Как ты можешь? - кричала она. - Как у тебя сердце  не  разорвалось,
глядя на то, как твоя мать плачет?
   - Пусть плачет, - хладнокровно отвечал он, улыбаясь своей новой улыб-
кой, холодной и жестокой. - Ей полезно. Пусть хоть  раз  задумается  над
тем, во что она превратила мою жизнь. А потом пусть думает  о  том,  как
она обходилась с тобой.
   - Прекрати! Откуда в тебе эта злоба, Леня? Что с тобой произошло? Не-
ужели в тебе нет ни капли жалости к матери? Оставь ее в покое, я  умоляю
тебя. Тебе мало того, что ты сделал с Людмилой? Тебе мало ее смерти?  Ты
хочешь и мать до инфаркта довести?
   - Ничего с ней не будет. А если она  немножко  попереживает,  то  это
только на пользу. Может, хоть к отцу перестанет цепляться, даст ему спо-
койно свой век дожить. И вообще. Света, это все не повод  для  скандала.
Чего ты завелась? Мать терроризировала тебя своей ненавистью целых шесть
лет, а ты уже готова все забыть и кинуться утешать ее. Ты что,  не  пом-
нишь, как она пришла к тебе выторговывать половину гонорара? Ты  забыла,
как она тебя оскорбляла при этом? Короткая же у тебя память. Ну а у  ме-
ня, Светик, она длинная, я никому не прощу  плохого  отношения  к  тебе.
Людмила получила по заслугам, и мать получит, не сомневайся.
   - Леня, я прошу тебя...
   Светлана взяла себя в руки и понизила голос.
   - Ленечка, не надо никому мстить, пожалуйста, Месть разъедает душу, в
ней нет смысла, она бесплодна и бесцельна. Я ни на кого не  обижаюсь,  я
все простила. Я простила Людмилу, потому что она несчастная одинокая су-
масшедшая. Я простила твою мать, потому что трудно придумать большее го-
ре, чем она сейчас переживает. Оставь ее в покое.
   - А я не простил, - упрямо возразил Леонид. - И давай больше не будем
это обсуждать. Лучше послушай, что я написал сегодня. Только  я  старого
академика сделал не с такой внешностью, как ты мне его  описывала.  Зато
имя оставил настоящее, очень уж оно колоритное.
   Светлана внимательно слушала, как Леонид вслух читает ей сцену объяс-
нения героини со старым академиком. Да, ее муж действительно  талантлив.
И сейчас, когда он для всех умер, его талант стал еще ярче, словно с не-
го сорвали несколько слоев прозрачной кисеи,  позволяющей  видеть  общие
очертания, но скрывающей детали и краски.
   - Ну как? - спросил он, закончив сцену.
   - Потрясающе! - искренне ответила она. - Это лучше, чем  то,  что  ты
писал раньше. Ты не боишься, что это вызовет подозрения?
   - Это естественный процесс, - улыбнулся Леонид. - Автор совершенству-
ется, мастерство растет.
   - Но не так же резко...
   - Не забывай, ты только что пережила трагедию, потеряла любимого  му-
жа. Эмоциональная встряска не прошла бесследно и для творчества. Не бой-
ся, Светик, было бы, наоборот, странно, если бы после всего случившегося
ты писала бы так же, как и раньше. Ты у  меня  будешь  величайшей  писа-
тельницей России, вот увидишь. И я буду тобой гордиться.
   - Леня, мне кажется, не надо... Зря мы это все затеяли. Я  не  смогу.
Все время придется притворяться, лгать. Я думала, это легко. А теперь...
   - Что теперь? - холодно переспросил Леонид. - Ты хочешь сказать,  что
я - отъявленный лжец и мне все это легко и просто, а ты  святая?  Только
что ты обвиняла меня во всех смертных грехах за Людмилу и мать,  говори-
ла, что я жестокий и безжалостный, а теперь,  выходит,  я  еще  и  лжец?
Прекрасно. Что будет дальше? Может быть, вину за смерть Андрея  ты  тоже
переложишь целиком на меня?
   - Ленечка, милый, я так тебя люблю, - жалобна произнесла Светлана.  -
Но теперь все стало как-то настолько по-другому, что  я  никак  не  могу
адаптироваться.
   - И я тебя люблю. Светик, - сказал он уже гораздо мягче.  -  Я  очень
тебя люблю. Очень. Именно поэтому я не могу простить тех, кто обижал те-
бя. Я же все понимаю, милая, я понимаю, как тебе было трудно со мной.  Я
- ничтожный мямля, не умеющий разговаривать с  издателями,  отдающий  им
свои работы за бесценок, слабый и жалостливый. А ты терпела это  столько
лет и ни разу меня не упрекнула, только вздыхала Я же помню, как  каждый
раз обещал тебе, что этого больше не повторится, что я больше не позволю
им сидеть на моей шее и потребую приличный гонорар, что я не дам  больше
себя разжалобить и уговорить. Но я писал новую вещь, и они снова  прихо-
дили и клялись, что им опять нужна моя помощь, но это уж точно в послед-
ний раз, и я опять им верил и сдавался И вырваться  из  этого  порочного
круга можно было только одним способом - перестать быть. И я перестал. Я
вырвался из-под гнета собственного прошлого  поведения,  которым  загнал
себя в угол. Я вырвался из-под гнета матери, которая тянула из меня  жи-
лы, заставляя быть таким, каким ей хотелось меня видеть. А я не такой, и
ты это прекрасно знаешь. Думаешь, это легко - постоянно испытывать злобу
и раздражение, общаясь с ней, и не сметь произнести  ни  звука?  Видеть,
как она тебя терзает, и молчать?  Зато  теперь  я  свободен,  Светка.  Я
по-настоящему свободен. А мировая слава мне не нужна. Я свое получил,  а
остальное пусть будет у тебя.
   Она поддавалась магическому  очарованию  его  слов,  как  поддавалась
всегда. Она всегда верила ему, он, Леонид, был для нее самым лучшим, са-
мым талантливым, самым любимым. Единственным. Она  готова  была  прощать
ему все.
   Но в то же время она чувствовала, что эта ее готовность к всепрощению
дала трещину. Одно дело - все прощать мягкому, слабому,  добросердечному
и такому одаренному писателю, и совсем другое - прощать человеку, из ко-
торого при каждом движении выплескиваются наружу  злоба,  мстительность,
жестокость. Все это было раньше под гнетом, тут он прав, под гнетом  ма-
теринского авторитета, требующего, чтобы сын  был  самым-самым-самым.  А
теперь, когда Галина Ивановна больше не властна над ним, все  это  стало
вылезать, как тесто на дрожжах. Никогда больше Галина Ивановна не потре-
бует у него отчета в поступках, не будет поучать,  критиковать,  застав-
лять быть милым, приветливым, добрым и заботливым. Понимает ли он, каким
сильным и суровым контролером была для него  мать?  Наверное,  понимает,
иначе не стал бы рваться к свободе, чтобы уйти от этого навязшего в  зу-
бах контроля. Но понимает ли Леонид, что свобода не может  и  не  должна
быть безграничной, что она не означает вседозволенности и свободы мстить
всем и каждому?
   Ответ на этот вопрос у Светланы, похоже, был. Но ей очень не хотелось
его слышать. И она не слышала. Пока.
   Ирине нравилось ходить в супермаркеты. Еще девчонкой, - видя в запад-
ных фильмах, как женщины прохаживаются с продуктовыми колясочками  вдоль
огромных прилавков, уставленных разнообразными продуктами в  ярких  упа-
ковках, она мечтала о том, чтобы точно так же ходить по магазинам и  за-
купать продукты для своей семьи. Именно для семьи, а не для себя  одной.
И вот детская мечта начала сбываться.
   Она подошла к стойке с соками и стала выбирать томатный сок. На полке
стояли картонные упаковки с томатным соком четырех разных сортов, и Ири-
на задумчиво изучала названия фирм и цены, чтобы не ошибиться в  выборе,
когда у нее за спиной раздался радостный возглас:
   - Ирина! Какая встреча!
   Она почувствовала, как мгновенно заледенела спина. Медленно повернув-
шись, она увидела молодого мужчину, типичного "нового русского", в  рас-
пахнутой кожаной куртке на меху, умеренно небритого и с нахальными  гла-
зами.
   - Простите? - сказала она, постаравшись вложить  в  голос  как  можно
больше естественного недоумения.
   - Ира, ты что, не узнала меня?
   - Нет, простите. Вы, вероятно, ошиблись.
   - Да брось ты!
   Он фривольным жестом притянул ее к себе и даже сделал попытку поцело-
вать в щеку. Ирина резко вырвалась и отпрянула от него, чуть не  налетев
на стойку. Черт возьми, что же делать? Кто должен узнать этого типа? Она
сама, бывшая профессиональная проститутка Ира Новикова, или  та,  другая
Ирина, шлюха-любительница?
   - Ты чего, Ир? - неподдельно изумился мужчина. - Правда, что  ли,  не
узнаешь? Забыла?
   - Я вам повторяю, вы обознались, - медленно сказала она, едва  шевеля
губами.
   - Но ты же обернулась, когда я тебя позвал. Ты - Ирина?
   - Да, меня зовут Ирина. Но вас я вижу в первый раз.
   Она схватилась за свою коляску и быстро пошла к кассе. Парень отстал,
но она спиной чувствовала, что он смотрит на нее.  Пальцы  дрожали  так,
что Ирина не могла открыть кошелек и найти нужные купюры.
   - Женщина, давайте быстрее, - шевелитесь, - стала орать тетка, стояв-
шая следующей в очереди к кассе. - Спят на ходу, прямо не знаю...
   - Простите, - пробормотала Ирина, судорожно вытаскивая деньги к плохо
понимая, какую сумму она должна заплатить.
   От страха она никак не могла сосредоточиться, перед глазами все  поп-
лыло, и ей хотелось только одного - унести отсюда ноги, и побыстрее.
   Переложив купленные продукты в сумку, она на негнущихся  ногах  вышла
из супермаркета на улицу, но не успела пройти и ста метров, как  мужчина
снова появился. На этот раз он был настроен  более  решительно  и  сразу
схватил ее за руку.
   - Давай помогу донести сумку по старой памяти.
   - Оставьте меня в покое, - нервно ответила Ирина, судорожно вцепляясь
в ручку сумки.
   - Ирка, да ты что, совсем рехнулась? Я - Гера, Герман. Неужели я  так
изменился всего за год с небольшим?
   В ней вспыхнула злость, круто замешанная на страхе  и  отчаянии.  Она
никак не могла понять, кто он такой и какую Ирину узнал. Она  совершенно
не помнила ни лиц своих партнеров, ни их имен, за исключением нескольких
постоянных клиентов, которые неоднократно пользовались услугами  девушек
Рината. Но, может быть, он вообще не из их числа, а из  числа  многочис-
ленных знакомых и любовников той Ирины?
   - Я вам ясно сказала: я вас не знаю! - громко отчеканила она, пытаясь
сделать шаг в сторону и обойти мужчину. - Дайте мне пройти.
   Но он только крепче сжал ее руку. Ей стало больно.
   - Ладно, Ира, не дури. Сменила масть - так и скажи, я же не в претен-
зии. Зачем из меня дурака делаешь?
   Она попыталась вырваться и тут краем глаза заметила милицейскую  пат-
рульную машину.
   - Отстаньте от меня! - закричала она в полный голос, отталкивая  муж-
чину и стараясь привлечь к себе внимание.
   Машина остановилась за спиной у опасного приставалы,  из  нее  лениво
вышли два милиционера.
   - Что происходит? - небрежно спросили они, подходя к мужчине сзади.
   Он выпустил руку Ирины, но ничуть не испугался.
   - Вот знакомую встретил, - спокойно ответил он. - А она меня не узна-
ет.
   - Да не знаю я его! В первый раз вижу. Дайте мне пройти!
   - Нехорошо, гражданин, - все так же лениво протянул один из  милицио-
неров. - Зачем гражданочку обижаете? Почему пристаете, если она  с  вами
разговаривать не хочет?
   - Но я действительно ее знаю, мы хорошо знакомы. Можете проверить. Ее
зовут Ириной.
   - Вас как зовут, гражданочка?
   - Ирина, - пролепетала она, уже понимая, что ошиблась, что  не  нужно
было надеяться на милицию. Она-то рассчитывала, что,  увидев  милиционе-
ров, настырный Герман ретируется по-тихому, но он, судя по всему, не со-
бирался сдавать позиции и твердо намеревался отстаивать  свое  право  на
приватную беседу с ней. А милиция, похоже, будет вникать. Это совсем  ни
к чему.
   - Вы знаете этого человека?
   - Я же сказала, я его в первый раз вижу.
   - Откуда же он знает ваше имя?
   - Не знаю.
   - Гражданин, почему пристаете к женщине? За руку хватаете, пройти  не
даете. Непорядок.
   - Да что вы ее защищаете! - взвился Герман. - Это же  шлюха,  прости-
тутка! Строит тут из себя телку с невинными  глазами,  как  будто  я  не
знаю, кто она такая и где работает.
   - Да? - внезапно заинтересовались милиционеры. - И где же она работа-
ет?
   - В массажном кабинете "Атлант", можете проверить.
   - Я - жена депутата Березина, - в отчаянии произнесла Ирина, понимая,
что все пропало.
   - Документы у вас есть?
   - Нет, - растерялась она. - Я живу здесь рядом, вышла в магазин.  За-
чем мне документы?
   - Врет она, - с неожиданной злобой произнес Герман. - Всегда мне  го-
ворили, что у шлюх и душа блядская, а я, дурак, не верил.  Теперь  вижу,
не обманули. Кому ты лапшу вешаешь, мочалка трехрублевая? Думаешь, я за-
был, как ты верхом на мне скакала и повизгивала от удовольствия? Сука ты
дешевая!
   - Гражданин, - уже строже произнес милиционер. - А вот выражаться  не
надо. А то и "хулиганку" можно схлопотать. Извинитесь  немедленно  перед
женщиной и поедем в отделение.
   - За что?!
   - Ну как за что? За руку хватал? Хватал. Приставал? Приставал. Нецен-
зурно выражался в общественном месте в присутствии  работников  милиции.
Поедем, протокольчик составим, оштрафуем. Все как положено.
   - Да пошел ты!
   Герман попытался уйти, но милиционер цепко схватил его за куртку.
   - А вот это уже совсем не годится, - злорадно произнес он. - Это  уже
сопротивление работнику милиции. Это уж я тебе припаяю - не обрадуешься.
   Герман дернулся, стараясь вырваться, и сделал  милиционеру  подсечку.
Тот рухнул на утоптанный снег. В тот же миг второй милиционер метнулся к
Герману и заломил ему руку за спину.
   - Вое, хватит, - спокойно сказал он.  -  Разговоры  окончены,  теперь
начнется разбирательство. И вас, гражданочка, прошу пройти в машину.
   - Но зачем? - робко возразила Ирина. - Я-то чем провинилась?
   - Ничем, - великодушно ответил он. - Свидетелем будете, как он  выра-
жался и сопротивлялся. Заодно и личность вашу проверим. А то,  может,  и
правда вы его знакомая и он с вами личные отношения выяснял, а не  хули-
ганил.
   Ирина молча села в машину, кляня себя в душе за  опрометчивый  посту-
пок, который грозил теперь обернуться неизвестно какими  неприятностями.
Германа усадили на заднее сиденье вместе с одним из милиционеров,  Ирина
села впереди и всю дорогу чувствовала,  как  горящий  ненавистью  взгляд
прожигает ей затылок.
   В отделении милиции все обернулось по-другому.  Старший  лейтенант  с
испитым лицом и больными глазами невзлюбил Ирину с первого  взгляда.  То
ли он вообще терпеть не мог женщин, то ли его неприязнь распространялась
только на женщин в дорогих шубах, но его симпатии были с первой же мину-
ты отданы Герману, в котором он почему-то признал родственную душу.
   - Нехорошо, - говорил он, глядя на Ирину с плохо скрываемым презрени-
ем. - Зачем же вы своего знакомого под статью подводите? Если  у  вас  с
ним конфликтные отношения, то их надо выяснять потихоньку, а не на  гла-
зах у всего народа, и уж тем более не привлекать к этому  милицию.  Мало
ли что между людьми случается, может, вы сами перед ним в чемто  винова-
ты, а вы вместо того, чтобы разобраться, сразу милицию зовете.  Некраси-
во.
   -