шедшей. А все из-за чего? Из-за того, что я  хотела
убить себя. Я хотела уйти из жизни тихо,  незаметно,  потому  что  не  могла
больше справляться со своей виной. Меня спасли. Зачем? Разве я  их  просила?
Зачем они это сделали? А теперь они считают  меня  сумасшедшей.  Врач  долго
объяснял  мне,   что   у   здорового   человека   сильно   развит   инстинкт
самосохранения, который заставляет человека выживать во что бы то ни  стало.
Если этот инстинкт умолкает, значит, человек болен.  О  господи,  разве  они
могут меня понять?  При  чем  тут  инстинкт  самосохранения?  Любой  человек
стремится облегчить собственные страдания, избавиться  от  боли.  Разве  это
ненормально? Я не могу больше выносить  эту  боль.  А  они  заставляют  меня
терпеть. Жить и терпеть. Почему я должна? Зачем?
   Я ничего не слышу, кроме крика: "Чей ребенок?!!!" Почему Я  не  услышала,
как мой сын зовет на помощь? Как ты, Господи, допустил, чтобы я не  услышала
его голосок? Почему ты закрыл мне уши и отвел глаза? Я силюсь  вспомнить,  я
зажмуриваюсь и вызываю в памяти тот страшный день,  тот  солнечный  красивый
день на южном берегу Испании. Мы с сынишкой приехали туда на две недели, муж
отправил нас одних, он должен  был  прилететь  через  пять  дней.  Я  словно
оказалась в  другом  мире,  сказочном  и  великолепном,  неправдоподобном  и
ошеломляющем. Я впервые отдыхала за границей, до этого я ничего  не  видела,
кроме шести дачных соток, грязной подмосковной речки и, когда везло, Черного
моря, мутного и  облепляющего  тело  окурками  и  яблочными  огрызками,  или
ледяного и кишащего медузами.
   Замуж я вышла совсем молоденькой, польстилась  на  деньги  и  импозантную
внешность. У своего мужа я была  четвертой  женой,  меня  все  отговаривали,
предупреждали, что ничего хорошего из этого брака не выйдет, но я никого  не
слушала, мне  казалось,  что  я  уже  достаточно  взрослая  и  умная,  чтобы
разбираться в жизни. Ухаживание  было  коротким  и  стремительным,  цветы  -
охапками, шампанское - литрами, украшения - горстями.  Конечно,  муж  сделал
все возможное, чтобы брак зарегистрировали в течение недели.  Он  немедленно
заставил меня уйти с работы и посадил дома. Почти сразу я забеременела,  муж
порхал надо мной,  крыльями  размахивал,  витамины,  надзор  врачей,  режим,
диета, прогулки. Потом родился ребенок. Сын.
   Из дому я почти не выходила. Для хозяйства муж  нанял  домработницу,  она
делала покупки, стирала, готовила,  убиралась  в  нашей  огромной  квартире.
Иногда мне  велели  одеться,  сделать  прическу,  нацепить  украшения.  Меня
выводили в свет. На приемы или на банкеты по случаю завершения  переговоров.
Меня брали примерно так  же,  как  берут  с  собой  золотой  портсигар.  Мне
казалось, что меня надевали, как надевают перед выходом парадный костюм  или
дорогие часы. Мужчины обращали на меня внимание, но мне  строго  запрещалось
не то что кокетничать, а даже разговаривать с ними, если, - конечно, это  не
была общая  беседа  нескольких  человек.  В  общей  беседе  мне  участвовать
разрешалось. Однажды я позволила себе потанцевать с кем-то, после  чего  муж
учинил мне жуткий скандал. Нет, он не ревновал, он и мысли не мог допустить,
что я променяю его на кого-то другого. Но для него важно было, чтобы никто -
понимаете, никто! - не мог подумать, что  я  флиртую.  Он  считал,  что  это
бросает на него тень и делает в глазах окружающих чуть ли не рогоносцем.
   Вот так я прожила пять лет. И вдруг - такое счастье! - мы едем  отдыхать.
Разумеется, с самого начала не предполагалось, что мы поедем  раздельно,  мы
должны были  вылетать  все  вместе,  но  буквально  накануне  отъезда  вдруг
выяснилось, что у мужа не хватает дней по визе.  У  него  была  многократная
виза в Шенгенскую зону на год со сроком пребывания в три  месяца,  он  много
ездил за границу по делам и сам запутался в расчетах. Он был уверен,  что  у
него  остается  пятнадцать  дней,  как  раз  столько,  сколько  надо,  чтобы
отдохнуть. За день до отъезда мы стали собирать вещи и документы, и он решил
еще раз проверить даты  въезда  и  выезда,  чтобы  пересчитать  дни.  Тут  и
выяснилось, что у него осталось не пятнадцать дней, а всего  восемь.  Так  и
получилось, что мы с сыном улетели вдвоем, а муж должен быть  присоединиться
к нам на оставшиеся восемь дней.
   Я оказалась в  Испании.  Одна.  Без  надсмотрщика.  Одетая  в  немыслимые
тряпки, со стрижкой из самого дорогого салона, в купальниках, которые  стоят
столько же, сколько вечернее платье от Живанши. Молодая,  неопытная,  жадная
до впечатлений, истосковавшаяся по обычному женскому кокетству, по  мужскому
вниманию. Мне хотелось нравиться, мне хотелось, чтобы  со  мной  заигрывали,
флиртовали. У меня не было намерения изменять мужу, я была  вполне  довольна
сексуальной жизнью в супружестве и ни о чем  большем  не  мечтала.  Но  ведь
чувствовать себя женщиной - это не только знать, что муж тебя хочет.
   У меня закружилась голова. Вечером я с  очередным  поклонником  сидела  в
баре на набережной. Играла  музыка,  мы  танцевали,  пили  какой-то  вкусный
пряный коктейль, он нежно гладил меня по руке и заглядывал в  глаза,  и  мне
хотелось, чтобы эта сказка никогда не кончалась. Завтра должен был прилететь
муж, и я понимала, что это последний  вечер  моей  свободы.  Может  быть,  я
слишком много выпила. Может быть, музыка была слишком громкой. Может быть, я
слишком увлеклась... Не знаю, что случилось. Не знаю, как это  произошло.  Я
ничего не видела и не слышала, я ни о чем не  помнила  и  не  думала,  кроме
того, что есть настоящая  нормальная  красивая  жизнь,  которую  мне  судьба
подарила на пять дней, а дальше снова тюрьма. Хоть и в золотой, но в клетке.
   "Чей ребенок?!!! "
   Этот крик до сих пор стоит у меня в  ушах.  Почему  я  не  заметила,  как
сынишка убежал из бара и спустился на  пляж?  Почему  я  не  хватилась  его?
Почему не услышала, как он звал на помощь? Его заметил кто-то из посетителей
бара и закричал. Я оцепенела. Мужчины бросились к морю. Но опоздали.
   На другой день прилетел муж. Он оформил все документы,  мы  забрали  тело
сына и вернулись в Москву. За все время он поговорил  со  мной  только  один
раз. Спросил, как это случилось. Потом, я знаю, он нашел  людей,  которые  в
тот вечер были  в  баре,  и  спрашивал  у  них.  Догадываюсь,  что  они  ему
рассказали. С тех пор он замкнулся в молчании. Он даже не пытался  разделить
со мной горе. Как будто сын погиб у него, а не у меня.  Как  будто  все  это
меня не касается.
   Он молчал три месяца. Потом начал говорить. О господи,  уж  лучше  бы  он
продолжал молчать! Он называл меня безмозглой потаскухой, которая  растеряла
остатки стыда при виде чужих мужиков. Он обвинял меня во всех грехах.  Разве
я сама не знала, что виновата? Разве я винила себя меньше,  чем  он?  Он  не
хотел видеть, как мне больно. Потом я поняла, что он видел, но ему казалось,
что этой боли недостаточно. Он хотел, чтобы мне было еще больнее.
   Я пыталась покончить с собой.  Резала  вены.  К  несчастью,  домработница
явилась раньше  обычного.  Меня  откачали.  И  засунули  в  больницу.  Врачи
уговаривали меня смириться, объясняли, что моя смерть ничего в этой жизни не
изменит и сына не воскресит. Ну почему они не понимали, что я  не  стремлюсь
ничего менять в жизни, она сложилась так, как уже  сложилась.  Я  просто  не
хочу этой жизни. Пусть она, такая, как сложилась, идет дальше без меня. Я не
могу больше выносить эту боль...
   В больнице меня держали  полгода.  Каждый  день  приезжал  муж,  привозил
продукты, лекарства. И  говорил.  Я  старалась  не  слышать,  но  ничего  не
получалось. Через полгода меня  выписали.  Накачали  какими-то  препаратами.
Боль осталась, она никуда не ушла. Жить по-прежнему не хотелось.  Изменилось
только одно: я поняла, что у меня нет сил самостоятельно покончить  со  всем
этим. Полгода меня лечили гипнозом и добились-таки своего. Теперь я не смогу
по собственному желанию прервать свою жизнь.
   Я выходила на улицу и мечтала о том, чтобы меня  переехал  грузовик.  Или
чтобы меня убил грабитель. Несколько раз я пыталась  выскочить  на  проезжую
часть, стояла на тротуаре и выбирала момент, когда поток машин  будет  самым
плотным, и в последнюю секунду понимала, что не смогу. Гипнотизеры, будь они
прокляты! Они не убили мою боль, они не убили мою  душу,  зато  лишили  меня
возможности самой уйти от невыносимого страдания.
   Но сегодня этому придет конец. Уже совсем скоро. Сегодня я встретила Его.
Встретила случайно, на улице. Он подошел  ко  мне  и  спросил,  как  я  себя
чувствую. Он улыбался мне понимающей и сочувственной  улыбкой.  Я  ответила,
что чувствую себя превосходно.
   - Я вас понимаю, - сказал он. - Это был глупый вопрос,  женщина  в  вашем
положении вряд ли вообще что-то  чувствует,  кроме  огромной  всепоглощающей
боли.
   - Откуда вы знаете?
   - Я все знаю. Разве вы еще не поняли?
   И тут меня прорвало. Я увидела перед  собой  человека,  который  способен
понять. Который не собирается обвинять меня. Я говорила  и  говорила,  я  не
могла остановиться, кажется, я при этом плакала, потому что потом обнаружила
в руке насквозь мокрый носовой платок. Мы куда-то шли с ним, но я не  видела
куда, мне было все равно. Главное - я могла говорить,  не  боясь,  что  меня
снова упрячут в психушку.
   - Хотите, чтобы я вам помог? - спросил он, когда я наконец остановилась.
   - Хочу.
   Я не спросила, что он имеет в виду  и  как  собирается  мне  помогать,  я
просто нуждалась в помощи, нуждалась  отчаянно,  я  готова  была  стоять  на
перекрестке  и  орать:  "Убейте  меня,  ну  убейте  же  меня  кто-нибудь!!!"
Отчего-то я была уверена, что он не врач, и помощь его - не в лечении и не в
очередном гипнозе. Я поверила ему сразу, с  первой  же  минуты,  как  только
увидела его глаза. Я поверила, что он знает все, потому что... Потому что он
должен знать все.  Этому  не  было  логического  объяснения.  Просто  я  так
чувствовала.
   - И вы готовы поехать со мной?
   - Да.
   - Вы не спрашиваете куда?
   - Мне все равно. Я хочу, чтобы вы мне помогли.
   - И вы можете поехать со мной прямо сейчас?
   - Когда угодно. Хоть сейчас, хоть завтра.
   - А когда для вас лучше?
   - Лучше прямо сейчас. Я больше не могу терпеть. Я не вынесу.
   Он внимательно посмотрел на меня и легонько погладил по щеке.
   - Да, вы совершенно готовы. Теперь я это вижу. Что ж, поехали.
   И вот мы едем. Я не знаю, куда он меня везет, но знаю, что скоро наступит
конец. Мне становится  легче,  боль  словно  притупляется,  я  понимаю,  что
терпеть осталось уже немного. Совсем немного.

   УБИЙЦА

   Итак, я перестал бояться смерти. И что же  дальше?  Живя  в  лесу,  можно
заставить себя перестать бояться диких зверей, но это вовсе не означает, что
звери на тебя не нападут. Искоренив в  своей  душе  страх  смерти,  я  решил
только половину задачи. Вторая же половина состояла  в  том,  чтобы  умереть
достойно.
   По  моим  тогдашним  представлениям  достойная  смерть  -  это  смерть  в
собственной постели или в хорошей больнице,  желательно  во  сне,  чтобы  не
мучиться и не понимать происходящего. Но это, так сказать, теоретически. Ибо
практически все выглядит не совсем так, как  хотелось  бы.  Для  того  чтобы
умереть "идеально", нужно не  иметь  никаких  серьезных  заболеваний,  кроме
слабой деятельности сердца, тогда есть реальный шанс тихо скончаться во  сне
в собственной (в крайнем случае -  в  больничной)  постели.  К  этому  можно
стремиться, и существует достаточно высокая вероятность  достичь  желаемого.
Вести здоровый образ жизни, заниматься спортом, не пить и не курить, разумно
питаться и устраивать  разгрузочные  дни,  следить  за  весом,  регулярно  и
добросовестно проходить  диспансеризацию  в  ведомственной  поликлинике,  не
пытаясь отделаться от врачей коротенькой фразой "жалоб нет" и рассказывая им
о любых проявлениях физического  неблагополучия,  дабы  вовремя  перехватить
зарождающийся  недуг,  не  дав  ему  развиться  до   размеров   хронического
заболевания.
   Решение показалось мне простым  и  надежным,  и  несколько  лет  я  свято
выполнял все, что  необходимо  для  его  реализации.  Пока  однажды,  честно
пожаловавшись врачу на периодически возникающие боли в желудке, не  попал  в
госпиталь для проведения  гастроэнтерологического  обследования.  Этих  двух
недель, проведенных на больничной койке, мне хватило для того, чтобы  внести
коррективы в представления о  достойном  финале  моей  жизни.  Во-первых,  я
понял, что ни о какой смерти в больнице не может быть и речи. Даже  в  самой
лучшей больнице. Я не принадлежу к руководству страны и не могу рассчитывать
на действительно хорошие условия, а все остальные варианты никоим образом не
соответствуют понятию "достойная кончина". Грязные  санузлы,  вонь,  нищета,
полупьяные санитарки, малограмотные  врачи,  нехватка  лекарств,  отсутствие
медицинской аппаратуры, лежачие  и  источающие  смрад  больные  на  соседних
койках и в коридорах, скудная невкусная еда -  вот  удел  тех,  кто  вздумал
поболеть, не добравшись до вершин власти. И вдобавок ко всему -  витающая  в
воздухе аура горя, боли  и  страха.  Конечно,  я  не  хочу  сказать,  что  в
госпитале военного ведомства было именно так, нет, там было куда  приличнее,
но даже там мне было плохо. А ведь я отдавал себе отчет, что при той жизни и
той  смерти,  которые  я  себе  запланировал,  умирать  я  буду  престарелым
пенсионером, и положат меня вовсе не  сюда,  а  в  обычную  горбольницу,  на
которые я  уже  насмотрелся,  навещая  по  разным  случаям  родственников  и
знакомых. Но самое главное - я своими глазами увидел болезни, соединенные со
старостью. И представил на мгновение, что меня  разобьет  паралич,  и  нужно
будет выносить из-под меня судно, и тот, кому придется  это  делать,  станет
морщиться от отвращения и желать мне скорее подохнуть. Кто это будет?  Жена?
Сын? Дальний родственник? Или пьяная санитарка? Кто бы он ни был,  я  такого
конца себе не желал.
   Поэтому следующим этапом в моей борьбе  за  достойную  смерть  была  идея
эвтаназии. Если мне,  тяжело  больному  и  беспомощному,  дадут  возможность
самому принять решение об уходе из жизни  и  помогут  сделать  это  легко  и
безболезненно,  то  меня  такой  финал  вполне  устроит.  Я   начал   читать
специальную  литературу,  перелопатил  уйму  газет  и  журналов,  в  которых
поднимался вопрос об  эвтаназии,  и,  к  своему  прискорбию,  убедился,  что
замечательная идея эта в нашей стране не приживется. Я искренне недоумевал -
почему? Почему человек может броситься из окна или под  машину,  повеситься,
утопиться, застрелиться, но не может рассчитывать на  то,  что  ему  сделают
безболезненный укол, от которого он уснет и не  проснется?  Это  варварство!
Да, когда человек еще может двигаться самостоятельно, он решает свою  судьбу
сам. Но если он прикован к постели, если он не  только  не  может  выйти  из
дому, но и встать, то  почему  необходимо  обрекать  его  на  мучительное  и
неопределенно долгое угасание,  при  котором  он  страдает  и  физически,  и
морально, и причиняет страдания своим близким?
   Я хотел иметь  гарантии  быстрой  и  легкой  смерти  в  случае  внезапной
болезни, которая  лишит  меня  самостоятельности  и  сделает  беспомощным  и
полностью зависимым от окружающих, которым я буду в  тягость.  Хорошо,  если
хворь начнет одолевать меня постепенно, тогда  в  предвидении  надвигающейся
беспомощности я еще успею сам принять и осуществить  последнее  решение,  но
если она обрушится на меня внезапно, как инсульт? Или я попаду  в  аварию  и
стану прикованным к постели калекой? Мне придется сдаться на милость врачей,
а ее, милости этой, вовек не дождешься.
   Прошло еще какое-то время, прежде чем я усвоил, что пускать это  дело  на
самотек никак нельзя. Болезней и несчастий много, природа не поскупилась  на
разнообразные способы вырывания человека из нормального бытия, тихая  смерть
от сердечного приступа во сне - это только  один  шанс  из  тысячи,  и  мне,
доктору технических наук, не  пристало  на  этот  шанс  надеяться,  все-таки
что-что, а вероятности  рассчитывать  я  умею.  Да  и  дружок  мой  Лабрюйер
поддакивал: "С точки зрения милосердия смерть хороша тем, что  кладет  конец
старости. Смерть, упреждающая одряхление, более  своевременна,  чем  смерть,
завершающая его". Он прав, не нужно ждать  дряхлой  немощности,  надо  брать
бразды правления своей жизнью и смертью в собственные руки.
   Другой стороной того же вопроса была смерть от руки преступника. Говорят,
что бомба дважды в одно и то же место не падает, если в семье  кто-то  погиб
от руки убийцы, то другим членам семьи это уже не грозит. Может  быть...  Но
жизнь показывает, что это не так. Я знал истории о семьях, где одна и та  же
беда поражала двоих или даже троих ее членов. И речь шла вовсе не о болезнях
(в этом как раз ничего удивительного не  было,  так  как  существуют  законы
наследственности), а именно о  несчастьях  вроде  преступлений,  аварий  или
несчастных случаев. В какой-то газете я даже читал о совершенно  невероятном
с житейской точки зрения совпадении: двое  братьев  по  очереди  попали  под
машину в одном и том же месте, причем за рулем в обоих случаях сидел один  и
тот же человек. Стать жертвой спившегося алкаша, маньяка  или  обколовшегося
наркомана? Умереть от руки тупых, безмозглых бандюков,  готовых  расстрелять
толпу ради сотни долларов? Погибнуть под колесами машины, за  рулем  которой
сидит бесшабашный, не знающий правил идиот? Разве это  достойный  конец  для
представителя  рода  Данилевичей-Лисовских-Эссенов?  Как  человек,   умеющий
просчитывать вероятность, я  отдавал  себе  отчет  в  том,  что  правильным,
безопасным и грамотным  поведением  я  могу  свести  риск  такой  смерти  до
минимума. Но минимум этот окажется в итоге не столь уж  мизерным,  чтобы  им
можно было пренебречь. Сделать его  нулевым  возможно,  только  запершись  в
собственной квартире, никуда не выходя и никому не открывая  дверь.  Это  не
решение проблемы.
   Оставалось только два пути, позволяющих избежать той смерти,  которую,  я
считал недостойной. Первый - покончить с собой  уже  сейчас,  не  дожидаясь,
пока меня подстережет несчастный случай или тяжкая  болезнь.  Этот  путь  по
зрелом размышлении я отмел. Во-первых, я не могу собственными руками  лишить
себя жизни. Ну не могу - и все тут! Инстинкт самосохранения  у  меня  развит
нормально. Во-вторых, самоубийство (и это ярко показал  пример  моей  второй
супруги Натальи) вызывает у знавших тебя людей не только  недоумение,  но  и
сильные подозрения в твоей психической неполноценности, а этого я  допустить
не мог. Не хватало еще, чтобы обо мне говорили, будто я впал в  депрессию  и
свихнулся! Это я-то! Никогда в жизни этого не будет.
   Но есть и второй путь...

   КАМЕНСКАЯ

   Все стены в ее кабинете были увешаны большими листами  ватмана.  На  этих
листах Настя карандашом записывала по определенной схеме  данные  о  Викторе
Шувалове и его окружении,  о  Серафиме  Антоновне  Фирсовой,  ее  соседях  и
знакомых, о фелинологе Казакове и его связях, о стороже Валентине  Казаряне,
а также о тех четверых, которых она наметила как возможных  (хотя  и  крайне
маловероятных) кандидатов на роль Шутника. Уж если проверять версии, так все
подряд, а не сообразуясь с  собственными  вкусами  и  пожеланиями.  Доценко,
Сережа Зарубин и подключенный к работе Коля  Селуянов  приносили  Насте  эти
сведения, и она терпеливо и методично заносила их в схемы и таблицы, надеясь
на то, что когда-нибудь и где-нибудь эти сведения если  не  пересекутся,  то
хотя бы прикоснутся друг к другу.
   Одновременно Настя, выполняя приказ Гордеева, готовила подробную  справку
для психологов. В какой день недели и время суток совершено  убийство,  где,
каким способом, характеристика потерпевшего, описание места  п