ж,  сдаю  экзамены  за  четвертый  курс  и  с  сентября  ухожу   в
академический отпуск.
   - Куда-куда ты уходишь? - переспросила я, не веря своим ушам.
   - В декрет, мамочка, - спокойно пояснила она. - В сентябре будет как  раз
восемь месяцев.
   Стоял апрель, изумительный, чистый, прозрачный, влажный и теплый. Апрель.
До сентября оставалось всего четыре месяца.
   У нас с Николаем Бенедиктовичем не было выбора, и  нам  пришлось  принять
Этого в нашу семью. Разумеется, у него было имя, отчество  и  даже  фамилия,
которую он навязал нашей дочери, но для нас с супругом он  навсегда  остался
Этим. Этот проходимец. Этот нувориш. Этот ее  муж.  Между  собой  мы  всегда
называли его только так.
   Когда прошел первый шок, мы с супругом взяли себя  в  руки  и  пригласили
Инессу  для  серьезного  разговора.  Вел  его  Николай  Бенедиктович,  а   я
внимательно следила за реакцией дочери, готовая в любой момент броситься  на
подмогу мужу. Мы должны  были  выступить  единым  фронтом,  дабы  Инесса  не
подумала, что ее грядущее материнство сделает нас более податливыми.
   -    Ты    нарушила    священные    полуторавековые     традиции     рода
Данилевичей-Лисовских,  -  строго  произнес  Николай  Бенедиктович,   -   ты
собралась сочетаться браком с  человеком,  недостойным  нашего  рода  ни  по
происхождению, ни по уровню образованности. Если бы мы с твоей матерью могли
этого не допустить, мы бы, конечно, сделали это.  Но  теперь,  увы,  слишком
поздно. В нашем роду никогда и ни у кого не было внебрачных детей, и  мы  не
можем настаивать на том, чтобы ты в сложившейся ситуации не  выходила  замуж
за... За твоего приятеля с рабфака. Более того, мы не можем допустить, чтобы
ты жила в общежитии, где нет условий для занятий и полноценного  отдыха.  Мы
готовы пойти на то, чтобы разрешить  тебе  привести  его  в  нашу  квартиру.
Конечно, он этого не заслужил, в этом доме жили умирали твои предки, но мы с
твоей матерью готовы ради тебя и твоего будущего ребенка терпеть присутствие
твоего... гм... мужа. Однако у нас есть  условие.  Обязательное  условие,  и
наше совместное существование в этом доме может быть приемлемым  только  при
его выполнении.
   - Условие? - удивленно спросила Инесса, дерзко  глядя  в  глаза  отцу.  -
Какое же может быть условие? Вы сейчас  будете  требовать,  чтобы  я  с  ним
развелась, когда родится ребенок?
   -  В   роду   Данилевичей-Лисовских,   -   гордо   ответствовал   Николай
Бенедиктович, - равно, впрочем, как и в роду Эссенов,  никогда  не  было  не
только внебрачных детей, но и одиноких, брошенных мужьями матерей. Даже если
бы ты сама захотела развода, мы  бы  этого  не  допустили.  Невозможно  даже
подумать о том, чтобы нарушить наши  традиции  дважды.  Одного  раза  вполне
достаточно. Наше условие в другом. Твой... гм... муж должен стать  достойным
нашей семьи. Он должен получить блестящее образование  и  сделать  блестящую
карьеру. Ну и, кроме того, он должен обрести приличные манеры, чтобы его  не
стыдно было выпускать к гостям, посещающим наш дом, и  знакомить  с  людьми,
которым известны наши традиции. Итак, можешь ли ты  пообещать  нам  здесь  и
сейчас, что ты сделаешь все возможное для выполнения этого условия?
   Инесса помолчала некоторое время, задумчиво разглядывая вазу,  стоящую  в
центре стола, вокруг которого мы сидели, потом  подняла  глаза,  внимательно
посмотрела на отца, затем на меня.
   - Это случится само собой, - ответила она негромко, - и моих усилий здесь
не потребуется. Вы даже представить себе не можете,  какой  он  талантливый,
какой у  него  мощный  интеллект.  Он  уже  сейчас  пишет  такие  работы  по
математике, что его собираются принять в университет без экзаменов  и  сразу
на второй курс. Он станет великим ученым, в этом вы можете  не  сомневаться.
Он будет достоин нашей семьи и наш род не посрамит. А что касается манер, то
я искренне надеюсь на твою помощь, мама. Их действительно  надо  привить,  с
этим трудно спорить.
   Мы даже  удивились,  как  легко  далась  нам  победа,  ибо  готовились  к
длительному и упорному сопротивлению. Все-таки наша  дочь  оставалась  нашей
дочерью и достойным представителем своего рода,  поэтому  поняла  и  приняла
наши требования как нечто само собой разумеющееся.
   Итак, Этот вошел в наш дом. В первое время это было чудовищно. Он не умел
правильно садиться и вставать, не знал, как пользоваться столовыми приборами
и как вежливо разговаривать по телефону. Его нельзя было показывать  гостям.
Но нас с Николаем Бенедиктовичем радовало, что Этот учился  всему  охотно  и
упорно.  Он,  казалось,  хотел  как   можно   быстрее   порвать   со   своим
рабоче-крестьянским прошлым, вылупиться из той скорлупы  и  нарастить  новое
оперение. Он ничуть  не  обижался,  когда  мы  не  звали  его  к  столу  при
посторонних, более того, сам старался быстренько поесть на кухне и скрывался
в их с Инессой комнате. Он смотрел на нас с супругом с огромным почтением  и
постоянно спрашивал, как правильно говорить  или  делать  то  или  иное.  И,
конечно,  было  бы  несправедливо  отказать  ему  в  трудолюбии.   Он   был,
безусловно, примерным студентом (кстати, его приняли действительно сразу  на
второй курс, дочь ничего не преувеличила), после занятий бежал в библиотеку,
вечером приносил домой огромные связки книг и сидел над ними до рассвета. Не
представляю, когда он спал. Кроме того, он был неплохим отцом. Инесса сидела
дома с нашим внуком, я ей помогала по мере сил, наняла няню, но Этот все  же
успевал и поиграть с  ребенком,  и  погулять  с  ним,  и  делал  это  не  по
необходимости, а с явным удовольствием.
   Шли  годы,  и,  к  нашему  удивлению.  Этот  пообтесался  и  стал  вполне
приличным.  Более  того,  после  окончания  университета  его   оставили   в
аспирантуре, и кандидатскую диссертацию он написал всего за  год.  Вероятно,
Инесса не преувеличивала, когда говорила о его способностях. С ее браком  мы
смирились, но родным Этот для нас так и не стал. И  когда  он  после  защиты
диссертации был назначен на должность, успешно начал делать карьеру и вскоре
получил от государства квартиру, мы с Николаем Бенедиктовичем с  облегчением
вздохнули. Все-таки Этот был и остался чужаком, и куда лучше,  когда  он  не
живет с тобой под одной крышей.
   Одно мы можем поставить себе в заслугу: мы так упорно, не  покладая  рук,
воспитывали Этого, что он впитал наши идеи и  нашу  приверженность  семейным
традициям. Он был благодарен нам за все, что мы  с  Николаем  Бенедиктовичем
для него сделали, он изо всех сил старался стать  достойным  нашего  рода  и
отчетливо понимал, каким должен вырастить своего сына. Нашего внука. Понимал
правильно.
   Именно  поэтому,  когда  пробил  страшный  час   (слава   богу,   Николай
Бенедиктович до него не дожил). Этот безропотно отдал мальчика мне,  отдавая
себе отчет в том, что сам  не  сможет  воспитать  его  так,  чтобы  он  стал
достойным нашей семьи. А я смогу.
   И я смогла.

   КАМЕНСКАЯ

   Все-таки он сделал это... Больше нет никаких оснований  пытаться  утешать
себя тем, что это была шутка. Он сделал  это  и  доказал  серьезность  своих
намерений. Но кому адресован брошенный им вызов? Татьяне или ей, Насте?  Это
первый вопрос. И второй: что он собирается делать дальше? Ждать и  смотреть,
как они будут пытаться раскрыть убийство Надежды Старостенко, или  постоянно
подливать масло в огонь? О господи, только не это.
   Они с Сергеем Зарубиным сидели в холодном сыром помещении отдела милиции,
который обслуживал территорию, где было найдено тело Старостенко.  Тело  уже
находилось в морге и "стояло", а точнее, лежало в очереди  на  вскрытие,  но
здесь,  в  отделе,  можно  было   забрать   вещи,   принадлежавшие   убитой.
Следователь, возбудивший дело, отправил на  экспертизу  только  те  предметы
одежды, на которых  сохранились  следы  выстрела,  а  все  остальное  так  и
валялось в сейфе у одного из оперативников.
   Настя рассеянно рассматривала туфельки тридцать третьего размера и парик,
имитирующий стильную короткую стрижку. Здесь же лежали узкие бордовые брюки,
явно от костюма, колготки с лайкрой и узенькие розовые  трусики-бикини.  Да,
потерпевшая была миниатюрной, каких поискать.
   - А сумка? - спросила она. - Где ее сумка?
   - Сумки не было, - ответили ей.
   Она перевела вопросительный взгляд на Зарубина. Тот утвердительно кивнул.
   - Вполне могло быть, в составленной со слов продавщиц описи покупок сумка
не числится.
   - Понятно, - вздохнула Настя, - куда ж носить  старую  потертую  сумку  с
таким нарядом. Курам на смех. А в карманах что?
   Оперативник из области загадочно усмехнулся и снова полез в сейф.
   - Вот, - сказал он, выставляя на  стол  полиэтиленовый  пакетик,  -  сами
разбирайтесь.
   Ключ, две бумажные салфетки. И две маленькие фигурки. Керамическая  рыбка
с широко открытой пастью и целлулоидный пупсик-голышок.
   - Лежали рядом с трупом, у самой головы, - пояснил оперативник, - куколка
была засунута рыбке в пасть, только ножки наружу торчали.
   - Что это? - изумленно протянул Зарубин. - Игрушки, что ли?
   - Что ли, - подтвердила Настя. - Интересно, откуда  это  у  нее  взялось?
Неужели украла?
   - Не факт, - покачал головой Сергей. - Могла из дому  прихватить.  Может,
это у нее талисманчики такие. На счастье. Я у Бритого поспрошаю, он  должен,
по идее, знать, были ли у его зазнобы такие странные пристрастия.
   Настя покрутила  фигурки  в  руках.  На  пальцах  остались  черные  следы
порошка, значит, эксперты обработали фигурки  на  предмет  выявления  следов
рук. Если следы обнаружились, они их зафиксировали на дактопленку и  увезли,
а фигурки за ненадобностью оставили здесь, так что можно теперь не опасаться
повредить улики.
   - Ладно, - сказала она,  вставая,  -  не  будем  нарушать  правила  игры.
Фигурки мы оставим, вдруг ваш следователь захочет их приобщить, пока у  него
дело не отобрали. Я их только сфотографирую, ладно?
   - Валяй, - с явным облегчением согласился оперативник  из  области.  -  А
что, есть шанс, что дело заберут в город?
   - И немаленький, - улыбнулся Зарубин. - Так что дыши глубже, коллега,  на
твоих плечах, глядишь, одним ни сяком меньше будет.
   В Москву возвращались  на  электричке.  Настю  поразило,  что  вагон  был
совершенно пустым.  Только  трое  подростков  увлеченно  резались  в  карты,
прихлебывая пиво прямо из горлышка.
   - Надо же, - удивленно воскликнула она, усаживаясь возле окна, -  никогда
не думала, что бывают совсем пустые вагоны.
   - Темнота, - насмешливо протянул Зарубин, - сразу видно, редко ездишь.
   - А что?
   - А то, что вагон  неотапливаемый.  И  несколько  стекол  разбито.  Через
десять минут почувствуешь. Здесь дольше десяти минут никто  не  выдерживает.
Не веришь - зайди в соседний вагон, сама убедишься.
   Настя обвела глазами вагон. Да, и в самом деле  четыре  окна  сверху  без
стекол. Она зябко поежилась в предчувствии надвигающегося холода. Электричка
тронулась, и тут же по вагону загулял отнюдь не теплый осенний ветер.
   - Ну как? - спросил Зарубин. - Переходим или остаемся?
   - Остаемся, - решительно ответила она, усаживаясь поудобнее. - Здесь хоть
поговорить можно. В крайнем случае попрыгаю,  если  уж  совсем  замерзну.  И
потом, здесь можно покурить, не выходя в тамбур, на таком ветру  дыма  никто
не заметит. Сережа, тебе такие фигурки никогда не попадались?
   - Не знаю. - Он пожал плечами. - Я внимания не обращал. Их нужно смотреть
в сувенирных магазинах или в "Игрушках", а я там не бываю.
   - А у знакомых? Может быть, у кого-то на полках стоят? Нет?
   Он отрицательно покачал головой.
   - Не замечал. Да ты погоди голову-то ломать, сейчас в  Москву  приедем  -
первым делом Бритого найдем и спросим, может, они и в самом деле Надькины, а
к убийце никакого отношения не имеют.
   - Убийца, убийца, убийца... - пробормотала Настя в ритме перестука колес.
- Одно понятно: это мужчина. Уже хорошо. Если бы это была  женщина,  она  не
забыла бы купить новую сумочку.
   - Но ведь покупки делали девушки, - возразил Сергей.
   - Они купили только то, что им велел  преступник.  Он  сказал  -  одежду,
полный комплект. Они так и сделали.  Насчет  сумочки  указаний  не  было,  а
самовольничать с чужими деньгами они не посмели,  даже  если  и  подумали  о
сумке.
   Пока  электричка  добиралась  до  Москвы,   Настя   успела   окончательно
замерзнуть. Идя по платформе в сторону метро, она думала  только  об  одном:
чашка горячего кофе, горячая ванна и теплая постель. Но,  увы,  эту  роскошь
можно позволить себе еще очень не скоро.

   ЗАРУБИН

   На  поиски  Вениамина  пришлось  потратить  немало  времени.  К   моменту
обнаружения он был изрядно нетрезв и жаждал общаться, поэтому  пробиться  со
своими вопросами сквозь поток его речей было не так-то просто.
   - Во, начальник, Надька-то с концами... Ва-а-ще... Нет, ну ты скажи  мне,
почему одним все, а другим ничего. Чем Надька лучше  меня  или,  к  примеру,
Тамарки, а? Почему ей такая везуха сделалась? Бабки обломились, жизнь  новая
началась, теперь к старым друзьям носа не кажет...
   - Вениамин, припомни, у Надежды дома были  керамические  фигурки?  Рыбка,
например.
   - Да кой черт теперь эти фигурки? - отмахивался Бритый. - Были, не были -
какая разница? Ей в ейной новой жизни они ни к чему. Пропала, и все. Ни  "до
свидания" не сказала, ни адреса не оставила. Вот ты скажи,  с  друзьями  так
поступают или нет?
   Обида Бритого была глубокой и большей своей частью замешена  на  зависти,
ему нужно было выговориться, и Зарубин понимал, что,  пока  Веня  не  скажет
все, что думает,  причем  раз  пятнадцать,  он  больше  ничего  не  услышит.
Пришлось терпеливо ждать. Наконец, уловив некоторое снижение  эмоционального
накала, Сергей снова принялся за свое:
   - И все-таки, Вениамин, вспомни, не было ли у Надежды привычки  носить  с
собой  игрушки  какие-нибудь  или   фигурки.   Может,   она   их   собирала,
коллекционировала? Или хранила как память о чем-то?  Вспомни,  уж  будь  так
любезен.
   - Мозги тереть... - неопределенно пробурчал  Бритый,  кинув  на  Зарубина
весьма выразительный взгляд.
   Сергей вытащил из кармана десятку, и глаза Бритого тут же прилипли к  ней
намертво.
   - Вспомни, Вениамин, - голос оперативника был полон  ласкового  терпения,
словно он разговаривал с ребенком, - вспомни.
   Купюра скрылась в его кармане, будто он достал ее совершенно  случайно  и
без всякой задней мысли. На лице Бритого отразилось  горькое  разочарование,
которое быстро сменилось злобой по поводу не оправдавшихся надежд.
   - А хрена ж вспоминать? - окрысился он. - У меня своих забот  хватает.  У
Надьки теперь своя жизнь, у меня своя. Разве ж она теперь вспомнит, в  своей
новой-то жизни, сколько меж нами хорошего было? Во людская  неблагодарность!
Как плохо было, так ко мне бежала, а как удача привалила, так всех забыла, и
меня в первую очередь. Даже "до свидания" не сказала, сука!
   Пришлось прибегать к резким мерам, никаким другим способом  Бритого  было
не остановить.
   -  Вениамин,  -  строго  произнес  Зарубин,  -  ты  Надежду  не  ругай  и
неприличными словами не обзывай. Она, конечно, пропала, но ее  вины  в  этом
нет. Она умерла.
   Бритый воззрился на него в полном недоумении.
   - Как это... куда это... - пролепетал он. - Неужто и вправду заболела,  а
мы вовремя не хватились?
   - Да нет, Веня, не заболела. Убили ее. Поэтому ты  свои  обиды  засунь  в
одно место и давай-ка вспоминай, о чем я тебя спрашиваю.
   - Это насчет фигурок, что ли?
   - Насчет фигурок, - подтвердил Сергей.
   - Не.
   - Что "не"? Говори внятно.
   - Не... Погоди, как это Надьку убили? Кто? За что?
   Зарубин  усмехнулся,  снова  вытащил  десятирублевую  купюру  и  протянул
собеседнику.
   - На, выпей за помин ее души. Если б я знал, кто и за что ее убил,  я  бы
тут с тобой времени не терял и тебя своими вопросами не мучил бы, ясно?  Так
были у нее дома керамические фигурки?  Человечки  всякие,  зверушки,  рыбки,
куколки? Пластмассовые пупсики?
   Взгляд Бритого постепенно обрел некоторую осмысленность.
   - Не было, - твердо ответил он. - Ни разу не видел.
   - А не говорила она, что всегда носит с собой какой-нибудь талисман?
   - Не говорила.
   Зарубин  еще  раз  мысленно  проделал  путешествие  по  квартире  Надежды
Старостенко. Он, кажется, вчера заглянул во все ящики и шкафчики, пока искал
документы, но ничего похожего на найденные в  ее  карманах  фигурки  там  не
было.
   - Вениамин, а может быть, они у нее раньше были, давно, а  потом  она  их
продала или подарила кому-нибудь, а? Ты припомни  как  следует,  она  ничего
такого не рассказывала?
   - Не было ничего такого. Я бы не забыл.
   Из уст алкоголика  такое  заверение  звучало  не  особенно  серьезно,  но
другого источника Информации все равно не было. Можно было  опрашивать  всех
поголовно собутыльников Надьки Танцорки, но надежность их слов вряд ли  была
бы выше.
   Сергей не стал больше тратить на это времени.  На  сегодня  у  него  были
запланированы  и  другие  дела,  которые  никак  нельзя  было  отменить  или
отложить. Одним из таких дел была встреча  с  человеком,  дававшим  Зарубину
разного рода информацию о жильцах своего  дома.  Дом  был  непростой,  всего
двадцать квартир, почти все из них - бывшие  коммуналки,  ныне  расселенные,
отремонтированные, перестроенные и  проданные  весьма  состоятельным  людям.
Некоторые из этих людей заработали свои деньги не  вполне  честным  путем  и
посему представляли  для  милиции  определенный  интерес  хотя  бы  в  чисто
профилактических  целях.  Информатор  Зарубина  проживал  в  одной  из  двух
оставшихся коммунальных квартир, на работу не ходил по причине  инвалидности
и от скуки наблюдал за жизнью немногочисленных жильцов дома.
   Никакого особого интереса к вышеуказанному дому у Сергея  на  сегодняшний
день не было, но встречаться с поставляющими информацию  людьми  нужно  было
регулярно и делать об этом соответствующие записи, таков порядок.
   - Слышь, Кузьмич, - помявшись, сказал напоследок человек, имевший рабочий
псевдоним Кашин, - опять у меня болит... Сил нет терпеть. Врачу сказал,  так
он выписал муть какую-то, от нее ни жарко ни  холодно.  Не  помогает,  одним
словом. Мне вот тут знающие люди подсказали, есть одно  лекарство,  хорошее.
Но стоит оно... Никак помочь нельзя, а?
   - Подумаем, - пообещал Зарубин. - Ты мне вот что скажи: у тебя  в  районе
арбатских переулков есть знакомые?
   Кашин подумал немного и кивнул.
   - А что надо-то?
   - Ну ты запомни на всякий случай одно имя:  Надежда  Старостенко,  кличка
Надька Танцорка. Во Власьевском переулке живет. В субботу на нее  неизвестно
откуда свалилась куча денег, и примерно  около  семнадцати  часов  ее  могли
видеть на улице в новой одежде. Серебристо-серый плащ и  парик  под  коротко
стриженную брюнетку. Со стороны, конечно, не видно, что  это  парик,  просто
хорошая стрижка. Но узнать Надежду  можно  было,  у  нее  лицо  характерное,
запоминающееся. Все понял?
   Кашин, напряженно вслушивавшийся в каждое слово Сергея, снова кивнул.  Он
понимал, для чего молодой опер все это ему рассказывает.  Такое  уже  бывало
раньше.  Мало  ли  кто  проверить  захочет  своего  подчиненного,  а   потом
выяснится, что Кашин и имени-то такого - Надька Танцорка - не слыхал.
   - Спасибо тебе, Кузьмич, - с чувством произнес он, - век помнить буду.  Я
отслужу, ты не сомневайся.
   Зарубин и не думал сомневаться. Он был из тех  работников,  которые  свою
агентуру любят, берегут и холят, даже  несмотря  на  то,  что  контингент  у
Сережи был довольно специфический. Простоватая внешность и  молодой  возраст
не  позволяли  ему  обзаводиться  источниками  информации  в  среде   людей,
причисляющих себя к  интеллигентам  и  интеллектуалам,  располагать  к  себе
женщин он тоже отчего-то не научился. Но вот  алкаши,  бомжи,  временно  или
постоянно