О, я смотрю, ты начал оценивать  перспективы  отцовства.  И  где  ж  ты
сыскал такое сокровище?
   Миша наконец заметил иронию.
   -  На  то  я  и  сыскарь,  мамуля.  Но  что  удивительно,  все  остальные
претенденты прошли  мимо  и  не  заметили,  а  ведь  на  самом  виду  лежало
сокровище-то.
   - На виду? - переспросила мать. - Но я надеюсь, не на панели?
   - Никогда! - решительно воскликнул он. - В квартире у коллеги.  Приличная
семья, муж - бывший наш сотрудник, жена - следователь.  Ты,  кстати,  должна
знать, о ком идет речь, я  же  тебе  книжки  Татьяны  Томилиной  в  больницу
приносил.
   - Боже мой! - всплеснула руками мать. - Только не говори, что ты женишься
на писательнице!
   - Успокойся, я женюсь на ее родственнице. А можно мне майонезика в  салат
добавить?
   Мать достала из холодильника банку с майонезом и поставила перед ним.
   - Добавляй сам, сыночек. Хорошо, про то, что ты женишься, я все поняла. А
она выходит за тебя замуж?
   - Пока не знаю. Но, поскольку я сыщик,  я  постараюсь  это  выяснить  как
можно скорее. Ты не возражаешь насчет познакомиться с невесткой?
   - С будущей,  -  строго  уточнила  мать.  -  Приводи.  Только  предупреди
заранее.
   - Естесь-сь-сьно, - протянул Миша, опрокидывая в себя  стакан  кефира.  -
Спасибо, драгоценная, я помчался.
   К полудню он поймал себя на том, что ищет повод позвонить Ирине, но повод
этот как-то не подворачивался, поскольку занимался Михаил целый день работой
по недавнему изнасилованию, и в этой связи  ни  спросить  у  Иры  что-нибудь
умное, ни сказать что-то интересное не мог.  К  вечеру  он  решил  позвонить
просто так, без повода, но к телефону в квартире Стасова никто не подошел.
   Вернувшись домой почти в  полночь,  Михаил  задумчиво  погладил  пальцами
телефонную трубку и подумал, что  ведет  себя  как  полный  и  окончательный
идиот.

   ЗАРУБИН

   Со  стариком  Айрумяном  он  встречался  впервые,   и,   надо   признать,
впечатления у Сергея были неслабые. Судмедэкснерт говорил без  остановки,  и
совершенно непонятно, как он при этом умудрялся не отвлекаться от дела.  Его
розовая проплешинка в окружении коротко стриженных седых  волос  мелькала  в
разных концах комнаты  в  соответствии  с  тем,  какой  именно  предмет  или
документ Гурген Арташесович хотел  достать  и  продемонстрировать  в  каждый
данный  момент.  Он  быстро  и  безошибочно   все   находил,   показывал   и
комментировал, при этом не умолкая ни на мгновение.
   - Как я рад, попугайчик мой пестрокрылый, - приговаривал он, обращаясь  к
Насте, - что ты вернулась к дяде Вите. У дяди Вити  ты  была  на  месте,  на
самом что ни есть своем родном месте. И мне, старику, радость,  хоть  иногда
ко мне заглянешь. А то я уж перепугался было, когда узнал, что ты на штабную
работу ушла. Кто же, думаю, будет мне  всякие  разные-разнообразные  вопросы
задавать, кто безымянных покойничков разматывать будет, кому я  буду  глазки
свои старческие строить, кого я теперь буду  рыбонькой  и  звездочкой  своей
называть. Раньше-то я так внучек своих называл,  но  с  недавних  пор  охота
пропала, не годятся они в звездочки, не понять мне, старику, их образ жизни.
   - А кто такой дядя Витя? - шепотом поинтересовался Зарубин у Насти, когда
Айрумян отвернулся и принялся искать в шкафу очередную папку.
   - Это мой начальник Гордеев, - так же шепотом ответила  Настя.  -  Виктор
Алексеевич.
   - А почему дядя? Они что, родственники? - недоумевал Сергей.
   - Это чисто армянское, - пояснила она, косясь на медэксперта. - Человека,
которого уважаешь, называть дядей. У них же изначально отчество не  принято,
это уж в соответствии с  советскими  законами  и  правилами  они  стали  ими
пользоваться.  А  так  были  просто  Гургены,  Сурены  и  Ашоты.  Вот  чтобы
подчеркнуть уважительное отношение, они и говорят "дядя". А в Грузии говорят
"батоно", что, в сущности, то же самое.
   - Не шепчитесь, - не оборачиваясь, встрял Гурген  Арташесович,  -  и  где
вас, молодежь, воспитывают? Вот, рыбочка моя вуалехвостая, твой неопознанный
трупик.  Значит,  про  причины  смерти  я  вам  все   уже   рассказал,   два
огнестрельных ранения в область сердца. С какого расстояния стреляли...  это
нам экспертизочка пришла сегодня утром... это вот... тут... - Он  схватил  с
полки еще одну папку и ловко извлек из нее скрепленные листы. - На вот, сама
прочтешь. А по моей части в трупике полный  набор  всех  мыслимых,  а  также
неизвестных пока  науке  заболеваний.  Желчнокаменная  болезнь,  хронический
гепатит,  микрокровоизлияния  в  вещество  мозга,   язва   желудка,   вполне
свеженькая, атеросклероз сосудов сердца,  хроническая  пневмония,  на  ногах
незаживающие трофические язвы, и по  всему  телу  свежие  и  зарубцевавшиеся
фурункулы. В общем, мое старческое сознание отступило перед этим парадоксом.
Ну надо же, думаю, такой с виду приличный, одежда чистая, опрятная, даже,  я
бы сказал, новая, и волосы помыты, и стрижка свежая, и брился он часа за два
до смерти, а под одежкой-то - ну бомж бомжом, если не хуже. И как можно было
так  себя  запустить?  Болел  и  не  лечился,  в  организме  никаких  следов
фармакологии, один алкоголь.
   - И много алкоголя? - поинтересовалась Настя.
   -  О-о-о,  вот  насчет  крови  нам  экспертизочка  пришла...   -   Гурген
Арташесович снова зашелестел страницами и забормотал себе под нос, отыскивая
нужное место: - Пришла нам экспертиза  наша  долгожданная,  красавица  наша,
пришла, прилетела на крылышках из нашей лаборатории... Ага!  Алкоголя-то  не
так чтобы уж очень. Вполне умеренно. Можно сказать, покойный  перед  смертью
был слегка навеселе. Не более того.
   - А насчет еды?
   -  Кушали  мы  перед  кончиной   обильно   и   разнообразно.   Минут   за
тридцать-сорок до наступления трагической развязки мы приняли внутрь широкий
ассортимент пищевых продуктов, поскольку все это было еще  не  переваренное,
то могу с высокой вероятностью  предположить  следующее:  пиццу  мы  кушали,
огурчики с помидорчиками,  что-то  вроде  пельменей  или  котлету  в  тесте,
грибочками не побрезговали, рис тоже употребили, еще  что-то  тестообразное,
подозреваю, что макароны, ну и дальше по мелочи. Что  еще  тебе  рассказать,
звездочка моя сияющая?
   Зарубин не выдержал и прыснул. Он относился к Насте с огромным  уважением
и глотку перегрыз бы всякому, кто скажет о ней дурное слово, но и  при  всем
своем пиетете ему трудно было представить, как эту  тридцативосьмилетнюю  (и
по его представлениям, уже почти старую) тетку  можно  называть  звездочкой.
Тем более сияющей. Сияющая - это когда глаза горят, сверкают, а у  Каменской
они светлые, спокойные, словно... притухшие, что ли. Ну надо же, звездочка!
   - Хочешь, татуировочки покажу? - продолжал между тем Айрумян. - Трупик  у
тебя с богатым прошлым, на зону не меньше трех раз ходил, но не в России.
   - А где? В Швейцарии? - пошутила Каменская. - Или, может, на Канарах?
   - Где-то в бывших союзных республиках. Ты потом посмотри по  справочнику,
такие татуировки делали не то в Казахстане, не то в Киргизии.
   Разумеется, документы Айрумян  им  не  отдал,  все  заключения  экспертов
должны направляться следователю, но записи сделать позволил.
   - Ксерокс бы сюда, - вздохнул Зарубин, - снимали бы копии по-быстрому,  а
то вот кропай тут от руки...
   - Трудитесь, юноша. - Старый эксперт назидательным жестом ткнул пальцем в
лежащий перед Сергеем бланк с приклеенной  к  нему  фотографией,  с  которой
оперативник срисовывал татуировку. - Труд должен быть в  тягость,  иначе  он
превратится в хобби, и вы перестанете понимать, за что вам зарплату  платят.
Не ищите легких путей в жизни.
   А кто ищет-то? Он, что ли, Серега Зарубин? Да если  бы  он  искал  легких
путей, то уж точно в розыске бы не работал. Скажет тоже, старый перечник...
   - И скажите спасибо, юноша, - продолжил Гурген Арташесович, - что  я  вам
фотографию предоставил. А ведь мог бы этого и не сделать. И пришлось бы  вам
рисовать прямо с натуры, уткнувшись носом в труп. А труп после вскрытия, как
известно, выглядит особенно привлекательно.
   Сергей обиженно вздохнул и, высунув кончик  языка,  принялся  срисовывать
сложный узор, вытатуированный на ноге покойника.

   УБИЙЦА

   Она была лучше всех на свете, моя мама. Самая умная, самая добрая,  самая
красивая. Ни у кого не было такой мамы, как у меня.
   Она хотела, чтобы у меня все в жизни получалось, и с самого детства,  как
только я начал хоть что-то соображать, повторяла:
   - Сыночек, необходимо постоянно тренировать ум, тогда  ты  сможешь  стать
тем, кем захочешь. Но к этому нужно готовиться с самого раннего возраста.
   Я не очень это понимал сначала и, когда мне было четыре года, заявлял:
   - Я хочу быть летчиком! Давай будем готовиться к летчику.
   А мама смеялась и говорила:
   - Это ты сейчас хочешь стать  летчиком.  А  вдруг  пройдет  время,  и  ты
выберешь себе другую профессию? Ты не захочешь больше становиться  летчиком,
а время-то упущено. В шесть лет я понял, что она была не так  уж  не  права.
Когда папа привел в гости своего друга-геолога, этот человек так потряс меня
рассказами о тайге и минералах, что я решил стать именно геологом. А в  семь
лет я почему-то решил, что должен стать артистом.
   - Ты еще  много  раз  передумаешь,  -  говорила  мама,  -  а  пока  нужно
овладевать  самыми  разными  знаниями,  которые  пригодятся  тебе  в   любой
профессии.  Нужно  развивать  память,  Сообразительность,  наблюдательность,
логическое мышление, и тогда ты без труда освоишь любую науку.
   В первый класс я пошел, умея не только  бегло  читать  и  справляться  со
всеми арифметическими действиями, я еще и очень прилично рисовал,  играл  на
пианино,  лопотал  по-немецки  и  обыгрывал  отца  в  шахматы.  Я   не   был
вундеркиндом, во всем этом была заслуга только моей любимой,  моей  чудесной
мамы, которая занималась со мной с утра до вечера. Занятия  не  были  мне  в
тягость, мама придумывала разные увлекательные игры,  и  мы  просто  играли,
играли упоенно, весело, расами, а мне и в голову не приходило, что во  время
этих игр я чему-то учусь  и  что-то  запоминаю.  Уже  потом,  когда  я  стал
постарше,  бабушка  объяснила  мне,  что  мама  всю   жизнь   интересовалась
развивающими играми и сама их придумывала.
   - Чем бы ты ни занимался, - говорила мне мама, - ты должен быть  в  своей
профессии самым лучшим, только тогда  сможешь  уважать  себя  и  тебя  будут
уважать другие люди.
   Человек, которого не уважают другие, недостоин носить нашу фамилию. Все в
нашем роду делали свое дело  на  "пять  с  плюсом",  и  ты  должен  достойно
продолжить традиции нашей семьи.
   Мама всегда была рядом со мной. Когда меня отдали в ясли,  она  была  там
нянечкой, когда я ходил в детский сад, она  работала  там  воспитательницей,
когда я пошел в школу - она устроилась туда же учительницей младших классов.
Я привык к тому, что мы постоянно вместе, что каждую минуту я могу видеть ее
улыбку или притронуться к ее руке. Я обожал ее. Дышать без нее не мог.
   Отца я видел редко, он пропадал на своей ответственной работе,  появлялся
домой только на выходные, уставший, с  ввалившимися  щеками  и  воспаленными
глазами. Мама кормила его и укладывала спать. Потом отец просыпался, и  пару
часов мы проводили все вместе. Потом он  снова  уезжал.  Он  работал  где-то
далеко, куда надо было ездить поездом. Я знал, что отец у меня есть, но знал
это как-то отстраненно, умом. А вот то, что у  меня  есть  самая  лучшая  на
свете мама, я чувствовал всем сердцем, и особенно остро - когда ее  не  было
рядом. В такие минуты мне было отчего-то не по себе.
   Однажды, когда мне  было  десять  лет,  я  прибежал  из  школы...  Именно
прибежал, примчался, потому что маме уже  второй  день  нездоровилось,  и  в
школе я был один, без нее. На мой звонок она не открыла,  пришлось  лезть  в
портфель за ключом. То, что я увидел, было... Даже теперь, когда я прожил на
свете немало дет, мне трудно подобрать слова, чтобы объяснить  это.  Ужасно.
Чудовищно. Отвратительно. Нет, эти слова  не  годятся,  они  лишь  отдаленно
передают те чувства, которые на меня обрушились. Мама лежала на полу в  луже
крови. Одежда ее была разорвана. Мне говорили, что я  потерял  сознание,  и,
вероятно, так оно и было, потому что я  помню  только,  как  из  моей  груди
вырвался жуткий крик. Сначала я даже не  понял,  что  это  я  кричу,  просто
услышал какой-то нечеловеческий, визгливый  вой,  а  потом  появились  чужие
лица, а мамы уже не было. Ее не было в  комнате,  в  квартире.  Ее  не  было
вообще. Были соседи, были люди в белых халатах и в милицейской форме, а мамы
нигде не было. Меня увезли в больницу.
   Вечером приехал отец. Он просидел со мной в больнице всю  ночь,  а  утром
забрал домой. В тот же день мне объявили, что отныне я буду жить с бабушкой,
потому что отец всю неделю работает, в Москве его нет,  и  присматривать  за
мной некому. Мне было все равно. Так было даже лучше, потому что  оставаться
в той квартире, где убили маму, я не мог.
   Бабушка взялась за меня с утроенной силой. Она не умела легко, с шутками,
играючи, объяснять мне трудные места в школьной программы,  как  это  делала
мама. Она не умела превращать занятия музыкой и  живописью  в  увлекательную
игру, и я, наверное, заскучал бы и стал таким же, как  все.  Но  она  сумела
меня заставить.
   - Ты должен быть достоин своей матери,  -  говорила  бабушка.  -  Она  не
сделала карьеру, она бросила  любимую  работу,  чтобы  быть  рядом  с  тобой
сначала в яслях и детском саду, потом в школе. Она могла бы стать  блестящим
ученым и достойно представлять свой род, но она принесла себя в жертву  ради
тебя, и ты просто не имеешь права на это наплевать - ради памяти своей  мамы
ты должен доказать, что все было не напрасно. Ведь если бы она  не  работала
ради тебя в школе, и она, может быть, в тот день  не  осталась  бы  дома,  и
ничего не произошло бы. Она погибла только потому, что посвятила себя  тебе.
Так докажи же всем и в первую  очередь  себе  самому,  что  ты  любишь  свою
мамочку.
   Такие аргументы были мне понятны даже в десять лет. Особенно в бабушкиной
квартире, где все говорило о том, что в  роду  Данилевичей-Лисовских-Эссенов
не было неудачников и отщепенцев. С висящих на стенах портретов и фотографий
на меня глядели серьезные лица людей, достойно проживших свою жизнь, и глаза
их преследовали меня повсюду молчаливым вопросом: а ты? Станешь ли ты  таким
же, как мы? Достоин; ли ты будешь того, чтобы твой  портрет  висел  на  этих
стенах рядом с нашими? Или портреты твоих родителей будут последними?
   Мне очень нравился написанный маслом портрет мамы, висевший в  бабушкиной
спальне. А вот портрета отца у нее не было, была  только  большая  свадебная
фотография: мама в белом платье с фатой на волосах, папа  в  черном  строгом
костюме. Я тогда думал, что  бабушка  почему-то  недолюбливает  моего  отца,
поэтому и портрет не повесила. Но когда я  вырос,  отец  объяснил  мне,  что
из-за его ответственной  и  важной  работы  ему  просто  совершенно  некогда
позировать, ведь написание портрета требует длительного времени.
   Итак, я стал жить с бабушкой, которая каждый день пристрастно  проверяла,
как я сделал уроки и что написано в моем дневнике. По воскресеньям  контроль
удваивался: приезжал отец. Не могу сказать, что бабушка в эти дни  светилась
от радости, как светилась мама, но скандалов между ними не  было.  Оба  вели
себя корректно и сдержанно. Только однажды я услышал, вернее,  подслушал  их
разговор, для которого бабушка пригласила папу в кабинет.
   - Я прекрасно  справлюсь  с  образованием  мальчика,  -  сказала  бабушка
вполголоса, - и для этого ты мне совершенно не нужен. Но  наступит  возраст,
когда ребенку нужна будет мужская рука. До десяти лет  его  растила  Инесса,
растила практически одна, без тебя, но если мальчик в десять  лет  похож  на
девочку, это терпимо, а вот когда он не  становится  мужчиной  к  пятнадцати
годам - это катастрофа. И я хочу спросить тебя:  ты  собираешься  что-нибудь
предпринимать?
   - Что я должен предпринимать? - спросил отец. -  Нанять  сыну  гувернера?
Так времена сейчас не те.
   - Ты должен сменить работу и постоянно жить в Москве, - заявила  бабушка.
- Тебе следует быть поближе к сыну. А я не смогу дать ему настоящее  мужское
воспитание.
   - Это невозможно, - твердо ответил  он.  -  Мне  доверено  ответственное,
важное дело, которое я могу выполнять только там, где я работаю. Ни о  каком
переводе в Москву не может быть и речи.
   - Нет, может, - возразила старуха. - Ты достаточно много уже  сделал  для
этого государства, перечень  твоих  заслуг  сегодня  невероятной  длины,  ты
награжден орденом Трудового Красного Знамени и орденом Ленина, ты -  лауреат
Ленинской премии. И при всем  этом  ты  продолжаешь  работать  за  пределами
столицы и трудишься по тридцать шесть часов в сутки без сна и отдыха.  Ну  и
довольно. Хватит. Пора подумать о  себе  и  своем  сыне.  Уверена,  если  ты
пойдешь к своему начальству и все объяснишь, если ты скажешь им, что овдовел
и должен теперь  воспитывать  сына  один,  тебе  пойдут  навстречу.  Они  же
нормальные люди, а не монстры какие-нибудь.  У  них  тоже  есть  семьи,  они
поймут тебя.
   - Они поймут, конечно, но я сам себе не прощу, если поступлю так, как  вы
говорите. Родина доверила мне  важнейшее  и  ответственнейшее  дело,  Родина
доверила мне обеспечивать и укреплять свою обороноспособность, а вы  хотите,
чтобы  я  спасался  бегством,  как  трус  и  лентяй?  Да,  это   трудная   и
изнурительная работа, да, я не сплю по нескольку суток подряд, проводя  одно
испытание за другим и все переделывая заново, но это - мое призвание, это  -
моя служба Родине, и если случится война, солдаты будут воевать тем оружием,
которое я сегодня разрабатываю. А все мои награды, которые вы тут только что
перечислили, говорят о том, что лучше меня этого никто не сделает. На что вы
меня подбиваете? На то,  чтобы  я  предал  интересы  своей  страны?  Страны,
которая дала мне так много, которая позволила мне  стать  тем,  кто  я  есть
сегодня? И вы сами после этого сможете меня уважать? Кто, как не вы,  хотел,
чтобы я был достойным вашей семьи!
   - Ну что ж, - вздохнула бабушка, - твои  доводы  весомы,  с  этим  трудно
спорить. Однако как человек здравый ты должен был бы понимать, что не ко мне
тебе следует обращаться с такими аргументами. Может быть, эта страна тебе  и
дала что-то, но лично мне и нашей семье она не дала ничего. Только отнимала.
И если уж быть последовательной, то надо сказать, что при старом режиме твой
брак с Инессой был бы невозможен, и тогда уж точно  она  осталась  бы  жива.
Более того, при старом режиме невозможно было бы такое явление,  как  пьяный
слесарь, который приходит в дом к одинокой молодой женщине. Твоя  страна,  о
военной мощи которой  ты  так  печешься,  со  своим  новым  коммунистическим
режимом создала условия для того,  чтобы  моя  дочь  так  страшно  и  нелепо
погибла. И ты хочешь теперь, чтобы я считалась с интересами этой страны?
   - Не передергивайте, режим не имеет к этому никакого отношения. Возможно,
у Инессы был бы другой муж, но неизвестно, как сложилась бы ее судьба с этим
человеком. И уж "конечно, у вас не было бы такого внука, какой есть сейчас.
   Кому, как не  вам,  такой  ученой  даме,  знать,  что  история  не  знает
сослагательного  наклонения.  И  в  заключение  нашего  разговора  хочу  вам
сказать, что любовь к своей  Родине  и  преданность  ее  интересам  -  самое
главное качество настоящего мужчины. Если я пойду у вас на поводу  и  предам
интересы Родины, я уже не смогу воспитать своего сына достойным и ва -  шего
рода, и звания Мужчины.
   - Да ты вообще никак не сможешь его воспитать, если будешь появляться  на
один день в неделю! Будь ты хоть трижды достойным всех наград и премий, будь
ты раззолоченным и бриллиантовым, ты о