тиной
голоса. "Опять филателисты", - поняла Рачкова. Муж ее недавно  вышел  на
пенсию и с головой погрузился в свое хобби, занимаясь бесконечными обме-
нами, покупками, продажами, выставками, конференциями, специальной лите-
ратурой и даже лекциями. В доме постоянно были  визитеры,  а  телефонные
звонки раздавались так часто, что ни дети Рачковых, ни друзья и  коллеги
самой Тамары Сергеевны, случалось, не могли дозвониться им по  нескольку
дней. Кончилось все тем, что при помощи связей и подарков в квартире по-
явился второй телефон с другим номером, специально для  филателистов,  и
жизнь вошла в нормальную колею.
   Тамара Сергеевна тихонько, насколько это вообще было возможно при  ее
комплекции, прошла на кухню, зажгла газ под чайником и подсела к телефо-
ну.
   - Плохи дела у вашей Каменской, - вполголоса сообщила она Гордееву.
   - Что с ней? - всполошился Колобок.
   - Во-первых, она действительно больна. Я совершенно серьезно  пореко-
мендовала ей лечь в госпиталь, для этого есть все основания.
   - И что она ответила?
   - Отказалась наотрез.
   - Мотивы?
   - Ее стерегут, причем совершенно открыто, не стесняясь. Это, во  вто-
рых. А в-третьих, она просила вам сказать, что вы были правы. Она хотела
бы сделать очень многое, но не может, потому что дала  слово  и  обязана
его сдержать.
   - Кому она дала слово?
   - Виктор Алексеевич, я передала вам все дословно. Больше  она  ничего
не сказала.
   - Тамара Сергеевна, у вас сложилось какое-нибудь личное впечатление о
ситуации?
   - Ну... Более или менее. Каменская подавлена, удручена, она  знает  о
том, что ее стерегут. По-видимому, отказ от  госпитализации  продиктован
тем, что ей запретили выходить из дома под угрозой  причинения  неприят-
ностей кому-то из близких.
   - Она одна в квартире?
   - С ней какой-то рыжий лохматый мужчина.
   - Я его знаю, это муж.
   - Это не муж, - возразила Рачкова,  привыкшая  называть  вещи  своими
именами.
   - Ну, неважно, - уклонился от уточнений Гордеев. - Пусть будет  друг.
А кто сторож?
   - Юноша с лицом херувима. Сидит на подоконнике, на лестничной  клетке
между этажами.
   - А других не заметили?
   - Честно признаться, не смотрела специально.  Я  и  этого-то  увидела
только потому, что он поднялся по лестнице и  посмотрел,  кто  звонит  в
дверь к Каменской.
   - Нахально, однако, - заметил Виктор Алексеевич.
   - Я же говорю вам, он не скрывается. По-моему, на нее пытаются  таким
способом оказать давление.
   - Вполне возможно, - задумчиво согласился полковник. -  Спасибо  вам,
Тамара Сергеевна. Вы даже не представляете, как много вы для меня сдела-
ли.
   - Почему же, представляю, - улыбнулась в трубку Рачкова.
   Закончив разговор, она повернулась, чтобы выключить  закипевший  чай-
ник, и заметила входящего в кухню мужа.
   - А я и не слышал, как ты пришла, мамочка, - сказал он, подходя и це-
луя жену в седую макушку.
   - Ну еще бы, у тебя опять сборище марочных фанатов.
   Квартиру обворуют - и то не услышишь, такой у вас гвалт стоит.
   - Неправда, мамочка, - обиделся муж, - никакого особого гвалта не бы-
ло. Ты насовсем вернулась?
   - Нет, чаю выпью и побегу. Сегодня много вызовов, началась  очередная
эпидемия гриппа.
   - Неужто так прямо все гриппом заболели? - усомнился супруг,  призна-
вавший только два диагноза - инфаркт и  инсульт,  и  считавший  все  ос-
тальные заболевания формой отлынивания от служебных обязанностей. -  Не-
бось среди твоих больных - половина симулянтов. В такую  мерзкую  погоду
не хотят на работу ходить, вот и гоняют тебя, старушку, почем зря.
   Тамара Сергеевна молча пожала плечами, сделала большой глоток обжига-
юще горячего чая и откусила толстый кусок сдобной булки, обильно смазан-
ной сливочным маслом, да вдобавок  с  внушительным  слоем  апельсинового
джема. Она всегда была любительницей мучного и сладкого.
   - Как твоя поясница? - спросила она.
   - Ноет потихоньку, но уже гораздо лучше.
   - Опять побежишь сегодня на свое филателистическое сборище?
   - Мамочка, относись, пожалуйста, с уважением к моему невинному хобби,
- с улыбкой сказал муж Тамары Сергеевны. - Это достойное и  интеллигент-
ное занятие. Ты же не хочешь, чтобы я опустился,  начал  пить  и  целыми
днями забивал "козла" во дворе?
   - Конечно, не хочу, - миролюбиво согласилась она, залпом допивая  чай
и торопливо дожевывая булку. - Все, папочка, я убежала,  можешь  напоить
чаем своих гостей. Целую! - крикнула она уже из прихожей, надевая пальто
и открывая дверь.
   "Негодяи", - гневно твердил про себя Виктор Алексеевич Гордеев, вялым
неспешным шагом двигаясь от метро к  зданию  на  Петровке.  Несмотря  на
приближающийся Новый год, в Москве было промозгло, сыро и слякотно,  из-
редка выпадавший снег тут же смешивался с водой и грязью. Небо было  тя-
желым и серым, и таким же было настроение полковника Гордеева.  Он  шел,
опустив плечи, засунув руки глубоко в карманы пальто и глядя под ноги.
   "Чем же они взяли Стасеньку? Чем-то очень простым, но эффективным. Не
зря говорят, против лома нет приема. Пока они осторожничали, подбирались
к ней из-за угла, она, как умела, уворачивалась от них. Теперь они пошли
напролом, открыто и не стесняясь. Правда, у  народной  мудрости  есть  и
продолжение: против лома нет приема - окромя другого лома. Где же  взять
этот другой лом? Эх, если б знать, чем же они держат Стасеньку".
   И еще одна вещь не давала покоя Виктору Алексеевичу. Почему Настя  не
воспользовалась помощью доктора Рачковой? Она могла передать  через  нее
Гордееву всю необходимую информацию на словах или в  записке,  а  уж  он
придумал бы чтонибудь. Почему же она не сделала этого?  Колобок  слишком
хорошо знал свою подчиненную и не допускал и мысли о том, что она  прос-
то-напросто не догадалась сделать это. Такого быть не могло.  А  что  же
могло быть? У Гордеева было такое чувство, что в самом этом факте и зак-
лючена самая главная информация.
   Настя, не передав через врача практически ничего  нового,  ценного  и
интересного, тем самым хотела что-то ему сказать. Но что же? Что?
   Колобок внезапно резко ускорил шаг, вихрем промчался по сумрачным ко-
ридорам Петровки, 38 влетел в свой кабинет, швырнул влажное  от  уличной
сырости пальто на стул в углу и вызвал своего заместителя Жерехова.
   - Что у нас происходит? - отрывисто спросил он.
   - Ничего сверхсрочного, - спокойно ответил Жерехов. - Обычная рутина.
Провел вместо тебя утреннюю оперативку.
   Лесников закончил работу по изнасилованию в Битцевском парке,  следо-
ватель очень им доволен. Селуянов в очередном запое, к вечеру  появится.
Он, оказывается, позавчера ухитрился слетать к детям, после  этого,  как
всегда, пребывает в глубокой депрессии. На нас повесили  убийство  члена
правления банка "Юник", его я поручил  Короткову  и  Ларцеву.  Каменская
больна. Все остальные живы-здоровы, работают по старым делам.  Как  твой
зуб?
   - Зуб? - недоуменно сдвинул брови Гордеев. - Ах, да, спасибо.  Мышьяк
положили, там, оказывается, нерв обнажился.
   - Чего ты крутишь, Виктор? - тихо спросил его Жерехов. - Не  болит  у
тебя зуб и ни у какого врача ты не был. С каких  это  пор  ты  стал  мне
врать?
   "Ну вот, теперь придется с Пашей объясняться. Господи, ну за что  мне
эти напасти, ну почему я  все  время  должен  что-то  скрывать,  кому-то
врать, о чем-то недоговаривать? Почему инженер или слесарь могут  позво-
лить себе быть честными, открытыми и искренними, не врать без  необходи-
мости и спокойно спать по ночам, а я не могу? Что же  это  за  профессия
такая, Богом проклятая, людьми презираемая, судьбой обиженная! Ах, Паша,
Пашенька, ты без малого два десятка лет у меня на глазах, ты - моя  пра-
вая рука, ты - мой первый помощник, моя надежа и опора. Ты плакал вот  в
этом самом кабинете, когда врачи сказали, что у  твоей  любимой  женщины
рак, потому что ты - женатый человек и не можешь провести вместе  с  ней
последние месяцы ее короткой и не очень-то счастливой жизни. А потом  ты
снова плакал, но уже от радости, потому, что врачи ошиблись, и твоя воз-
любленная, хоть и тяжко больная, но жива до сих пор и, вполне  вероятно,
нас с тобой переживет. Я всегда верил тебе, Паша, и ни разу, ты слышишь,
ни разу за эти два десятка лет ты меня не подвел. Мы с тобой  всегда  на
разных орбитах, потому что ты вечно споришь со мной и, как  правило,  не
соглашаешься ни сразу, ни потом, когда я выложу тебе все свои аргументы.
Но в процессе наших споров оттачиваются и шлифуются комбинации  и  ходы,
хотя, честно тебе скажу, иногда мне хочется тебя убить. В тебе нет  фан-
тазии, полета, творчества, в тебе нет широты и размаха, но зато все  это
есть во мне, даже в избытке, опасном для окружающих. Ты - педант и крюч-
котвор, ты - зануда и перестраховщик, ты - ворчун и  брюзга,  ты  моложе
меня на восемь лет по паспорту и старше лет на семьдесят по жизни. Мы  с
тобой всегда на разных орбитах, но все эти годы я любил тебя и верил те-
бе. Что же мне делать сейчас? Может, ты меня научишь?"
   Мысленно перекрестившись, полковник Гордеев принял решение.
   - Видишь ли, Паша, - начал он ровным бесстрастным  голосом,  стараясь
унять внутреннюю дрожь и заглушить мерзкий липкий голосок, ехидно нашеп-
тывающий: "А если и он тоже? Откуда ты знаешь, что он не с ними?"
   Жерехов слушал начальника не перебивая. Его маленькие  темные  глазки
внимательно поблескивали, обычно чуть сутуловатые плечи сейчас так  сог-
нулись, что, казалось, шеи у него вовсе нет, как, впрочем,  и  груди,  и
низко опущенный подбородок навечно сросся с ладонью, о которую опирался.
   По мере того как Виктор Алексеевич рассказывал, губы Жерехова  стано-
вились все тоньше, пока наконец щеточка аккуратных усиков не  сомкнулась
с подбородком. Сейчас он  был  вызывающе,  отчаянно  уродлив,  напоминая
съежившегося и готовящегося к атаке хорька.
   Когда Гордеев умолк, его заместитель некоторое время помолчал,  потом
глубоко вздохнул, распрямил плечи, расцепил сжатые в замок пальцы рук и,
болезненно поморщившись, принялся массировать затекшую поясницу.
   - Что скажешь, Паша? - прервал молчание Гордеев.
   - Много чего. Первое. К делу это не относится, но  я  всетаки  скажу,
потому что мы с тобой давно работаем вместе и, Бог даст, поработаем еще.
Ты подозреваешь всех, в том числе и меня. Тебе трудно было  решиться  на
разговор со мной сегодня, потому что ты думаешь, что Ларцев  может  ока-
заться не единственной фигурой в этом деле. Ты и сейчас до конца не уве-
рен, не совершаешь ли ошибку, обсуждая со мной дело Ереминой. И я  хочу,
чтобы ты знал, Виктор: я на тебя не в обиде. Я понимаю, как  тяжко  тебе
подозревать тех, кого ты любишь и уважаешь. Но ты должен  признать,  что
это - темные, если хочешь, грязные стороны нашей работы. Их нельзя избе-
жать, от них нельзя уклониться, поэтому тебе не должно быть неловко.  Не
ты это придумал и не ты в этом виноват.
   - Спасибо тебе, Паша, - тихо произнес Гордеев.
   - Не за что, - усмехнулся Жерехов. - Теперь второе. Ответь мне,  Вик-
тор: чего ты хочешь?
   - В каком смысле?
   - Перед тобой две проблемы: убийство Ереминой и твои подчиненные.  Ты
должен отдавать себе отчет, что обе они одновременно не решаются.  Силе-
нок у нас маловато. Вот я и спрашиваю тебя, какую из двух проблем ты хо-
чешь решить, а какой - пожертвовать.
   - А ты изменился, Паша, - заметил Гордеев. - Помнится, еще год  назад
мы с тобой чуть не поссорились, когда я убеждал тебя, что поимкой  наем-
ного убийцы можно пожертвовать, если взамен получить возможность понять,
как работает нанимающая его организация. Ты тогда категорически со  мной
не соглашался и грозил мне всеми карами небесными за предательство инте-
ресов правосудия. Не забыл?
   - Не забыл. Кстати, это было не год назад, а полтора. Ты всегда сооб-
ражал быстрее меня, все перемены на лету улавливал, поэтому из нас двоих
начальник не я, а ты. Я, Витя, тугодум, ты же знаешь. То, что  для  тебя
было очевидным еще в прошлом году, я начинаю  постигать  только  теперь.
Вот и скажи мне, рассчитываешь ли ты раскрыть убийство Ереминой?
   - Честно?
   - Честно.
   - Если честно, то нет. Я могу это сделать, но не хочу.
   - Почему?
   - Людей жалко. Человек, который задействовал такие силы, чтобы скрыть
изнасилование, по которому срок давности истек,  и  даже  совершил  ради
этого новое преступление, - такой человек ни за чем не  постоит.  Суд  и
тюрьма ему не грозили, потерпевшая в милицию не заявляла, так что к уго-
ловной ответственности его нельзя привлечь ни при каких условиях. Переп-
равка рукописей за границу и их использование, даже если приносит огром-
ные доходы, уголовно ненаказуемы, это сфера авторского права. И если  он
так перепугался, что организовал убийство девушки, как только  чуть-чуть
запахло паленым, это значит, что под угрозой  оказалась  его  репутация,
которая, по-видимому, стоит в данном случае куда дороже, чем свобода.  А
дороже свободы, Паша, ничего нет. Только жизнь.
   - Ну и что дальше? Ты хочешь сказать, что за его репутацией стоит це-
лая группа людей, которые его не пощадят, если он их подведет?
   - Вот именно. Или на нем есть еще какие-то грехи, которые обязательно
вылезут на свет божий, если будет продолжена работа по  убийству  Ереми-
ной. Поэтому он будет драться до последнего. Он жизнь свою спасает.  Се-
годня на него работает Ларцев, уж не знаю, за какие такие золотые  горы.
А завтра он возьмется за кого-нибудь другого. Методов-то всего два: под-
куп и шантаж. Каждый из нас живет только на зарплату, и у каждого из нас
есть близкие. Вот тебе, Пашенька, и весь расклад. За Анастасию  они  уже
принялись. Дальше рисковать я не могу.
   - Согласен с тобой, - кивнул Жерехов. - Я бы тоже не стал  рисковать.
Я бы сделал по-другому. У тебя есть какие-нибудь соображения?
   - Никаких, - вздохнул Колобок.
   Внезапно он вскочил с кресла и заметался по кабинету, вмиг превратив-
шись в прежнего Колобка Гордеева.
   - Я ничего не могу придумать, пока не пойму, что произошло у  Каменс-
кой, - нервно выкрикнул он, пробегая за спиной у Жерехова и огибая длин-
ный приставной стол для заседаний. - У меня руки связаны, я  боюсь  сде-
лать что-нибудь не то и навредить ей. Пойми, Паша, тот факт, что она ни-
чего не передала через врача, говорит только об одном: она откуда-то уз-
нала, что в игре - не только Ларцев, что есть и  другие,  и  неизвестно,
кто они, поэтому на всякий случай доверять нельзя никому. Откуда она это
узнала? Что там у нее случилось? Есть тысячи вариантов и комбинаций, ко-
торые можно было бы сейчас же задействовать, но это можно делать  только
тогда, когда понимаешь, что на самом деле происходит.  А  вслепую  можно
такого напороть!..
   - А ты, Витя, не суетись, - вдруг спокойно перебил его Жерехов. -  Ты
делай, как они велят.
   - Что?!
   Гордеев замер как вкопанный и с недоверием уставился на своего замес-
тителя.
   - Что ты сказал?
   - Я сказал: делай, как они  велят.  Они  хотят,  чтобы  следствие  по
убийству Ереминой было приостановлено и преступление осталось  нераскры-
тым? Как говорится, за ради Бога и  с  нашим  удовольствием.  Устрой  им
итальянскую забастовку. А потом сядешь на холме и будешь  наблюдать  бой
тигров в долине.


   Глава тринадцатая

   Леша Чистяков задумчиво переложил бубновую даму на  бубнового  валета
и, протянув руку, увеличил громкость стоящего на кухонном столе  радиоп-
риемника, потому что как раз начали передавать новости. В кухню загляну-
ла Настя и раздраженно сказала:
   - Убери звук, пожалуйста.
   - Но я хочу послушать новости.
   - Сделай потише.
   - Потише мне не слышно, сковородки шипят. Между прочим, если ты обра-
тила внимание, я готовлю обед.
   Он методично перекладывал карты из  одной  кучки  в  другую  в  соот-
ветствии с правилами пасьянса "Могила Наполеона".
   - Но ты же знаешь, посторонние звуки мне мешают, я  не  могу  думать,
когда рядом кто-то бубнит.
   В раздражении Настя даже не замечала, как меняется лицо ее друга, она
не почувствовала, что атмосфера в квартире постепенно накаляется и  сей-
час достигла той критической точки, при которой ее требования и  капризы
не просто смешны и нелепы, но опасны.
   - Ах, вы не можете думать? - язвительно спросил Леша, постепенно  по-
вышая голос и собирая разложенную на столе колоду карт. - Вы,  сударыня,
весьма удобно устроились. Выписали из деревни няньку, он же  -  кухарка,
он же - горничная, он же - сторожевой пес и по  совместительству  проце-
дурная медсестра. Денег за это вы не платите, рассчитываетесь натурой. Я
у вас работаю за стол и койку. Поэтому со мной, как с  прислугой,  можно
сутками не разговаривать, меня можно не замечать, мной  можно  помыкать,
меня можно даже подставить под дуло пистолета в  руках  у  сумасшедшего,
который врывается в квартиру посреди ночи. Можно наплевать на мою  рабо-
ту, на мои обязанности перед друзьями и коллегами, запереть здесь, ниче-
го не объясняя, и после этого требовать, чтобы я не включал радио. У мо-
его аспиранта через неделю защита диссертации, а я сижу здесь и  стерегу
квартиру, вместо того, чтобы отрабатывать профессорскую зарплату и помо-
гать ему готовиться. Я не пошел на свадьбу, на которую был приглашен еще
два месяца назад, я не пошел на юбилей к своему научному руководителю  и
смертельно обидел старика, я не встретился с другим моим аспирантом, ко-
торый живет на другом конце России и приехал специально ко  мне,  потому
что мы об этом договаривались заранее, а теперь он живет в  институтской
гостинице, просаживает на московских  ценах  свою  нищенскую  инженерную
зарплату и терпеливо ждет, когда его величество профессор Чистяков соиз-
волит оторваться от своей любовницы и явится, наконец, на службу. Я при-
чиняю многим людям неудобства и обиды, мне придется потом объясняться  с
ними и восстанавливать испорченные отношения.  И  я  хотел  бы  все-таки
знать, во имя чего все эти жертвы.
   Насте казалось, что она видит, как волны гнева, зарождаясь в  голове,
под темно-рыжими волнистыми волосами, стекали по плечам и рукам и  через
длинные гибкие пальцы уходили, как в песок,  в  нервно  тасуемую  колоду
карт. Она на секунду представила себе, что, не окажись под  рукой  карт,
этот долго копившийся гнев выплеснулся бы из рук прямо на нее.  Картинка
получилась такая яркая и правдоподобная, что она поежилась.
   - Лешенька, я же объясняла тебе... - начала было Настя, но он сердито
прервал ее.
   - Это тебе только кажется, что ты мне что-то объясняла.
   На самом деле твои объяснения сродни командам, которые подаются  слу-
жебным собакам. И меня, сударыня, это никак не устраивает. Либо ты  ува-
жаешь меня настолько, что рассказываешь мне все с самого начала, чтобы я
понимал, что, черт возьми, здесь происходит, либо купи  себе  собаку,  а
меня отпусти на все четыре стороны.
   - Ты обиделся?
   Настя присела на корточки возле Леши, оперлась подбородком о его  ко-
лени, обхватила руками мускулистые икры.
   - Обиделся, да? - повторила она. - Прости меня, Лешик. Я очень  вино-
вата, я не права, но исправлюсь, прямо сейчас. Только не сердись, я тебя
умоляю, у меня никого нет на свете ближе и дороже тебя, и если мы с  то-
бой поссоримся, особенно теперь, когда все так сложно, мне  будет  очень
тяжело. Ну скажи, что ты меня простил.
   Настя автоматически подбирала и говорила нужные слова, Лешина вспышка
ее ничуть не задела. Она знала, что рано или поздно это произойдет, Леша
не станет долго терпеть, когда его держат за  "болвана",  как  бывает  в
преферансе, и она надеялась, что ситуация разрешится еще  до  того,  как
лопнет его терпение. Она просчиталась, а тут еще Ларцев со своей  безум-
ной выходкой нагнал на Лешку страху. Конечно, он испугался, он не мог не
испугаться, и после этого вполне естественно возникло  желание  хотя  бы
понимать, за что тебя могут пристрелить. "Дрянь, - говорила она про  се-
бя, - ты глупая самоуверенная дрянь. Ты пыта