- Лучше б ты имя мое забыл и адрес, сволочь. Все жилы из  меня  вытя-
нул, всю жизнь отравил! Господи, за что же мне такое наказание!
   Женщина заплакала, с ненавистью глядя на отца своего  мальчика  и  не
закрывая лица руками. Она желала себе смерти и в  то  же  время  боялась
умирать. Ведь когда она перестанет жить, сын такого удара не перенесет.
   Участковый, на территории которого находился дом, куда вошла Вероника
Матвеевна Турбина, оказался симпатичным  молодым  пареньком  с  белесыми
ресницами и мальчишеской улыбкой. Коротков терпеливо дожидался его почти
два часа, пока тот пришел после обхода участка.
   - Коля, мне нужны сведения о лицах, проживающих в этом доме, - сказал
Коротков, протягивая участковому бумажку с адресом.
   - Обо всех? - уточнил Коля. - Там все квартиры коммунальные,  жильцов
много.
   - Туда вошла женщина, Турбина Вероника Матвеевна. Я хочу знать, к ко-
му она могла приходить. Может быть, ты мне навскидку скажешь?
   - Турбина, Турбина... - задумчиво повторил Николай. - Нет, такой  фа-
милии я не помню. Надо смотреть каждого.
   Он достал из сейфа папку, из которой извлек  длинный  список  жильцов
интересующего их дома. Ни одна фамилия в этом списке внимания не привле-
кала.
   - Сделаем проще, - предложил участковый. - Сейчас пойдем с поквартир-
ным обходом, быстренько выясним, к кому сегодня приходили гости,  а  там
уже проще будет. Вы со мной пойдете?
   - Нет, - покачал головой Коротков. - Турбина знает  меня  в  лицо,  я
только сегодня с ней беседовал. Ты уж давай один, ладно?
   - Лады. Она из себя какая?
   - Пожилая женщина, семьдесят лет,  маленькая,  худая,  волосы  седые,
забраны в пучок. Одета в темно-синее платье, сверху -  серый  плащ.  Да,
еще косынка на шее, светлая такая.
   Юра остался в отделении милиции, а молоденький участковый  отправился
рассказывать жильцам дома душераздирающую историю о том, как сегодня  на
улице ограбили девушку и преступник скрылся вот как раз в этом подъезде.
Вернулся он примерно через полтора часа и сообщил Короткову, что пожилая
Женщина навещала дважды судимого алкаша Павла Смитиенко. Они тут же взя-
ли в паспортном столе данные на Смитиенко, но ничего интересного не  об-
наружили. Что общего могло быть у него с пожилой женщиной?
   - Что у тебя есть на этого типа? - спросил Коротков.
   - Пьянь, - поморщился Николай. - Не работает, поддает каждый день.
   - А на какие шиши, если не работает?
   - Ну вы и спросили! - засмеялся тот. - Это раньше, когда статья  была
за тунеядство, можно было докапываться, кто на какие деньги пьет. А сей-
час это никого не интересует, законом не возбраняется.
   - Ты мне про законы-то не рассказывай, я их не хуже тебя знаю.  А  ты
как участковый должен знать, кто у тебя на территории чем дышит.
   - Да вы что, Юрий Викторович, - возмутился Николай, - у  меня  других
забот нет, что ли? Я с семейными дебоширами-то елееле управляюсь,  чтобы
не перебили друг друга в случае чего, да с киосками этими как на порохо-
вой бочке живу, от разборки до разборки. А Смитиенко  безвредный  мужик,
пьет только, но вредато от него никакого.
   - А ты откуда знаешь, есть от него вред или нету? Ты же им не занима-
ешься, - поддел Коротков.
   - Раз у меня нет сигналов на него, значит, и вреда  нет,  -  рассудил
улыбчивый участковый.
   - Бить тебя, Коля, некому, - вздохнул Юра. - А с небитого с тебя тол-
ку не выйдет. Запомни: на кого сигналов нету - те и есть самые  опасные.
Ладно, бывай.
   Он вернулся на Петровку уже поздно вечером. В отделе никого не  было,
но на столе его дожидалась справка о том, когда и сколько  раз  Вероника
Матвеевна Турбина меняла место жительства. Справка эта Короткова  озада-
чила. Выходило, что она с рождения и до шестидесяти лет постоянно жила в
одном и том же месте, а потом в течение десяти лет переезжала четыре ра-
за, причем каждый раз новая квартира оказывалась хуже и меньше  предыду-
щей. Любопытно, с чего бы это?
   Марат Латышев и в самом деле производил впечатление завидного жениха.
Рослый, уверенный в себе красавец, удачливый в делах, он однажды уже был
женат, но примерно год назад развелся и теперь был свободен  для  много-
численных матримониальных посягательств на свою персону. Селуянову  было
трудно разговаривать с ним, потому что Латышев относился к тому, к сожа-
лению, часто встречающемуся, типу людей, которые считают деньги надежным
щитом, позволяющим прикрываться от любых нежелательных событий.
   - Прежде чем я буду отвечать на ваши вопросы, -  высокомерно  говорил
он, - я хотел бы понять, в связи с чем вы их задаете.
   - В связи с событиями, происшедшими в минувшую субботу во  время  ре-
гистрации брака дочери Бартоша.
   - И какое я имею к этому отношение?
   - Видите ли, - терпеливо объяснял Селуянов, - у нас сложилось впечат-
ление, что кто-то хотел сорвать свадьбу. Поскольку вы хорошо знаете  са-
мого Бартоша, его дочь и все их окружение, я надеюсь,  что  вы  поможете
нам пролить свет на совершенное преступление.
   - Каким же образом, позвольте спросить?
   - Ну, например, расскажете, были ли у Элены поклонники, которые  сами
хотели бы жениться на ней. Или, может быть, у самого Бартоша есть враги,
которые по той или иной причине были не заинтересованы в том, чтобы  его
дочь выходила замуж. Ведь может такое быть?
   - Бред какой-то. Кому может помешать Элина свадьба?
   - Вот я и надеюсь, что вы мне это подскажете.
   - Вряд ли я могу быть вам полезен. Я не знаю ничего такого, что могло
бы вас заинтересовать.
   - Неужели? - скептически усмехнулся Селуянов. - Давайте все-таки поп-
робуем. Например, не знаете ли вы,  почему  Бартош  отказался  заключать
контракт с турецкой фирмой "Наза"?
   - Боже мой, ну какая связь... При чем тут "Наза"?
   - И все-таки, почему?
   - Послушайте, вы же из отдела борьбы с убийствами, а не из РБХСС...
   - ОБХСС давно уже нет. Теперь он называется ОБЭП, отдел борьбы с эко-
номическими преступлениями, - поправил Селуянов.
   - Ну все равно, пусть будет ОБЭП. Я не уполномочен обсуждать с кем бы
то ни было условия заключения сделок. Это коммерческая тайна.
   - А вы и не обсуждайте, - миролюбиво согласился Николай. - Мне  будет
достаточно, если вы скажете, что вас условия  Не  устроили.  Так  почему
все-таки контракт с "Назой" не состоялся?
   - Вы же сами ответили на свой вопрос: нас не устроили их условия.
   - А что, "Наза" изменила свои первоначальные условия?
   - С чего вы взяли?
   - Пока ни с чего. Я вас об этом спрашиваю.
   - А я вас не понимаю, - раздраженно ответил Латышев, вытаскивая сига-
реты. - Какие-то домыслы пустые.
   - Насколько я знаю, переговоры с  "Назой"  начались  в  январе,  дело
быстро продвигалось к заключению контракта, а внезапно  в  конце  апреля
дело застопорилось. Так что произошло?
   - Я не уполномочен...
   - Конечно, конечно, - перебил его Селуянов, - это коммерческая тайна.
Это я уже слышал. Но я подумал, что, если бы условия "Назы" с самого на-
чала оказались неприемлемыми для вас, вы бы не  тратили  три  месяца  на
согласования. Чем же вы занимались три месяца, если в конце  концов  все
пошло насмарку?
   - Какое это имеет отношение к событиям в загсе?
   - Наверное, никакого, - пожал плечами Селуянов. - Но я хочу понять, а
вдруг имеет? А?
   - Уверяю вас, не имеет.
   - Хорошо, пойдем дальше. Ваша фирма в течение 1993 года заключила во-
семнадцать контрактов, в течение 1994 года - двадцать один. А в этом го-
ду за четыре с половиной месяца - ни одного. Вы можете как-то  это  про-
комментировать?
   - Никаких комментариев, - сухо обронил  Латышев.  -  Я  вам  все  уже
объяснил про коммерческую тайну.
   - Значит, вы считаете, что это в порядке вещей?
   - Вас не должно касаться, что я считаю.
   - Но ведь вы - коммерческий директор фирмы...
   - Ну и что? У меня есть мнение по этому вопросу, но  я  не  собираюсь
высказывать его каждому встречному.
   "Дожили, - с тоской подумал Селуянов. - Вот уже и работник уголовного
розыска, раскрывающий два убийства, первый встречный. Дальше что?"
   - А у меня складывается впечатление, что фирма "Голубой Дунай" свора-
чивает свою деятельность в России. Опровергните меня, если можете.
   - И не собираюсь. Вы вольны думать все, что вам угодно. Даже если  вы
правы, фирма никаких законов этим не нарушает.
   - Скажите, а где вы были в минувшую субботу?
   - Я был дома, - быстро ответил Латышев, ни на секунду не задумавшись.
   Этот ответ Селуянову совсем не понравился.
   - Кто-нибудь может это подтвердить?
   - Разумеется. Я был с женщиной, могу назвать ее имя, она подтвердит.
   Алиби, составленное женщиной, Селуянову не  понравилось  еще  больше.
Цену таким алиби он знал хорошо.
   - Мне сказали, что одно время вы усиленно ухаживали за Эленой Бартош.
Это правда?
   - Ну и что? Что в этом противозаконного? И вообще, это было давно.
   - Ну какая разница, давно или недавно. Было?
   - Допустим.
   - Вы собирались на ней жениться?
   - С чего вы взяли?
   - Я просто спрашиваю. Так собирались?
   - Ничего подобного. Я просто ухаживал за красивой девушкой.
   - За дочерью вашего шефа, - с невинным видом уточнил Селуянов. - Зна-
чит, жениться на ней вы не собирались?
   - И в мыслях не было.
   - А Тамила Шалвовна думала иначе.
   - Меня не интересует, что думала Тамила Шалвовна.
   - А что думала Элена, вас тоже не интересует? Латышев  запнулся.  Его
лицо медленно каменело прямо на глазах у Селуянова.
   - Я не понимаю, к чему все эти расспросы, - наконец медленно произнес
Марат. - То, что было между мной и Эленой, не имеет никакого отношения к
событиям в загсе.
   - Значит, вас не интересует, что думала Элена по поводу ваших ней от-
ношений?
   - Нет.
   - Странно. Вообще-то она была уверена, что вы хотите жениться на ней.
   - С чего ей быть уверенной в этом? Глупости!
   - А с того, что вы делали ей предложение. И она,  между  прочим,  его
приняла. Вы об этом забыли?
   - Да мало ли что может померещиться молоденькой свистушке!
   - А кольцо ей тоже померещилось?
   - Какое кольцо?
   - Которое вы подарили ей, когда отдыхали вместе  на  Балатоне.  Элена
страдает галлюцинациями?
   - Послушайте, не делайте вы проблему на ровном месте! Да,  мы  ездили
вместе на Балатон к ее бабушке, да, мы все ночи проводили вместе, да,  я
подарил ей кольцо. И что из этого? Я нормальный, хорошо воспитанный  че-
ловек, и если девушка спит со мной, я считаю нормальным сделать ей пода-
рок.
   - Такой дорогой? Кольцо с тремя бриллиантами?
   - У вас совковое представление о том, что такое "дорого" и что  такое
"дешево". - К Латышеву вернулось его прежнее высокомерие. - По моим  до-
ходам такое кольцо не было слишком дорогим.
   - Значит, вы ни капли не переживали, когда Элена собралась  замуж  за
другого?
   - Ни одной секунды.
   - Хорошо, - вздохнул Селуянов. - Давайте я запишу имя вашей  подруги,
с которой вы провели субботу.
   - Сделайте одолжение. Ольга Емельянцева, сотрудница нашей фирмы.  Она
работает в отделе рекламы.
   Белое и черное, черное и белое...
   Мой мир с самого детства  сужен  до  этих  двух  понятий.  Можно  или
нельзя. Плохо или хорошо. Добро или зло. Нет  середины,  нет  полутонов,
нет привходящих обстоятельств и неоднозначных  решений.  Только  "да"  и
"нет". И никаких "может быть".
   Мне пять лет... Родители о чем-то громко спорят, мне кажется, что они
ссорятся. Отец называет маму сукой, и я тут  же  подхватываю  незнакомое
слово, которое так легко произносится.
   - Сука! Мама - сука! Мама - сука! - радостно кричу я  в  восторге  от
того, что новое слово быстро запомнилось и удобно легло на язык.
   Ссора тут же прекращается, все внимание переключается на меня.
   - Это очень плохое слово, -  строго  выговаривает  мне  мама.  -  Его
нельзя произносить. Ты поступаешь плохо.
   - Значит, папа тоже поступил плохо? - резонно спрашиваю я.
   Мама растерянно умолкает, но тут в  воспитательный  процесс  вступает
отец. Он откашливается и делает серьезное лицо.
   - Видишь ли, котенок, - говорит он, почему-то глядя на маму, а не  на
меня, - бывают ситуации, когда... Одним словом, не все так просто... Ни-
когда нельзя точно сказать...
   Но мне пять лет, и меня не устраивает шаткий и непредсказуемый мир, в
котором "никогда нельзя точно сказать". Я-ребенок, и я  хочу  определен-
ности. Моя детская боязливость требует уверенности в том, что мама с па-
пой будут всегда, и всегда будет моя уютная постелька, и  плюшевый  заяц
возле подушки, и сказка на ночь, и яблочный сок по  утрам,  и  бабушкины
пироги по субботам. Я хочу знать точно, что, если буду каждый день  чис-
тить зубы, говорить "спасибо" и" пожалуйста"  и  слушаться,  меня  будут
хвалить, а когда начну капризничать или что-нибудь сломаю -  меня  нака-
жут. Но если бывают разные ситуации, и не  все  так  просто,  и  никогда
нельзя сказать наверняка, то, может быть, меня будут наказывать за хоро-
шее поведение и начнут хвалить за плохое? Мой пятилетний мозг не в  сос-
тоянии справиться с такой задачкой. И я начинаю злиться.
   Мне восемь лет... Родители взяли меня с собой в кино, и  я  вместе  с
ними смотрю на экран, где отпетый преступник, сбежавший из  тюрьмы,  ко-
го-то спасает и погибает. Мама украдкой вытирала слезы, но я не могу по-
нять, что ее так расстроило.
   - Мам, тебе что, жалко его? - спрашиваю я, когда мы выходим на улицу,
в теплый ароматный весенний вечер.
   - Конечно, солнышко, - кивает мама.
   - Но ведь он же преступник, - горячо возмущаюсь я. - Он же из  тюрьмы
сбежал. За что же его жалеть? Умер - так ему и надо.
   - Видишь ли, детка, - снова заводит папа свою обычную песню, - не все
так просто. Нет людей абсолютно плохих и абсолютно хороших. Он, конечно,
преступник, но ведь он спас девочку, не дал  ей  погибнуть,  значит,  он
все-таки хороший человек. Не всегда трудно определенно сказать...
   Но меня это не устраивает. Я хочу иметь твердые ориентиры,  чтобы  не
заблудиться и не потеряться в мире взрослых. Я хочу знать  точно,  какие
люди считаются хорошими, а какие - плохими.
   Я хочу знать точно, что можно делать, а чего делать  нельзя,  за  что
всегда похвалят и наградят, а за что - сурово накажут. Я получаю знание,
собираю его по крупицам, задавая родителям тысячи и тысячи вопросов,  но
они никак не поймут, что мне нужно, и продолжают туманно  и  расплывчато
объяснять мне, что не все сейчас просто и что бывают ситуации, когда...
   В конце концов я начинаю постигать мир самостоятельно, без их помощи.
Я читаю книжки и смотрю кино про милиционеров и преступников,  про  раз-
ведчиков и шпионов, про" красных" и "белых" и делю мир на два цвета. По-
лутона меня тревожат, неопределенность пугает,  неоднозначность  решений
вызывает ужас. Я их ненавижу.
   В одиннадцать лет меня сбивает машина, и я с сотрясением мозга  попа-
даю в больницу. Впервые в жизни мама не целует меня на ночь, а по  утрам
я не получаю свой стакан сока. А ведь мне казалось, что  так,  как  было
раньше, будет всегда. И теперь я пристаю к врачам с вопросом: когда меня
отпустят домой? Я буду терпеть столько, сколько надо, но  я  хочу  знать
точно: когда.
   - Видишь ли, деточка, - говорит мне врач с бородкой и в очках, -  это
зависит от многих обстоятельств...
   И дальше опять все те же слова, которые я слышу от родителей. Я начи-
наю сходить сума, я закатываю истерики, требуя отпустить меня  домой.  В
конце концов врачи не выдерживают и  выписывают  меня  на  строгий  пос-
тельный режим, взяв с мамы клятвенное заверение, что она будет тщательно
следить за моим состоянием.
   Я радуюсь, что я наконец снова дома, в своей комнате, в своей  посте-
ли, с мамой и папой, со своими любимыми книжками. Я  очень  хочу  скорее
поправиться, поэтому обещаю себе выполнять все, что наказывал  мне  док-
тор: лежать в комнате с зашторенными окнами, как можно меньше  вставать,
не читать, не смотреть телевизор, шесть раз в день принимать  лекарства.
Но мне только одиннадцать лет, и я, конечно, не могу целый день  лежать,
погрузившись в мысли. Родители уходят на работу, а я отдергиваю штору  и
читаю. После обеда ко мне приходят одноклассники, и я вскакиваю и  дура-
чусь вместе  с  ними.  Но  пить  лекарства  не  забываю,  это,  пожалуй,
единственное, что я выполняю в точности. После возни с друзьями  у  меня
кружится голова, а иногда начинается рвота, но я скрываю это от мамы,  и
когда она приходит с работы и заботливо спрашивает, как я себя чувствую,
я как ни в чем не бывало вру, что все прекрасно, с каждым днем все лучше
и лучше. На самом деле я чувствую себя все хуже и хуже, но боюсь сказать
об этом, потому что не хочу снова попасть в больницу.
   Однажды моя ложь все-таки открывается: мама приходит с работы в  неу-
рочное время, как раз в тот момент, когда я стою, склонившись над унита-
зом и содрогаясь в мучительных спазмах рвоты.  Мама  собирается  вызвать
"скорую", но я рыдаю, умоляя ее не делать этого, бьюсь в истерике и  те-
ряю сознание, зайдясь собственным криком. Мама меня жалеет. Поэтому  она
просто берет отпуск за свой счет и начинает меня выхаживать дома. Под ее
надзором я веду себя как полагается и действительно через какоето  время
иду на поправку.
   С тех пор прошло много времени, и теперь только осень и весна напоми-
нают мне о том, что когда-то у меня было тяжелое сотрясение мозга. В но-
ябре и апреле я плохо себя чувствую: у меня сильно болит голова и  почти
всегда плохое настроение. Я легко раздражаюсь и начинаю злиться по  вся-
кому поводу, а потом долго плачу и жалею себя. Но это проходит.
   Сотрудник отдела по борьбе с тяжкими  насильственными  преступлениями
Николай Селуянов женщин не любил. И точно так  же  он  не  любил  алиби,
подтверждаемые женщинами, особенно если эти женщины были женами или под-
ругами подозреваемых. Он считал всех женщин лживыми  предательницами,  и
разубедить его в обратном давно уже никто не брался, с  тех  самых  пор,
когда жена Николая бросила его, забрала двоих детей и  укатила  с  новым
мужем в Воронеж. Развод он переживал долго и тяжело, а разлука с  детьми
оказалась для него и вовсе непереносимой.  Обвиняя  жену  в  собственных
страданиях, он весь свой гнев и негодование переносил на тех  женщин,  с
которыми его сталкивала работа.
   Поэтому когда Марат Латышев сослался на Ольгу Емельянцеву в подтверж-
дение того, что в день, когда были совершены два убийства, он безотлучно
находился дома, Селуянов ему не поверил. Он ни минуты не сомневался, что
подружка молодого бизнесмена подтвердит все, что угодно, а  Латышев  ка-
зался Николаю фигурой весьма и весьма подозрительной.
   У него были свои способы проверки и опровержения алиби, которым он не
доверял. Способы эти далеко не всегда одобрялись его начальником полков-
ником Гордеевым, но Николай упрямо делал по-своему, с легкостью перенося
систематические выволочки и нагоняи руководства. Он относился к той  ка-
тегории людей, для которых важен только результат, а переживаемые в про-
цессе его достижения отрицательные эмоции значения не имеют.
   Для осуществления задуманного ему нужен был хороший фотограф,  и  он,
долго не раздумывая, позвонил Антону Шевцову.
   - Я покажу тебе девушку, а ты должен сделать несколько ее  фотографий
на улице. Потом я дам тебе другие фотографии, и ты мне сделаешь фотомон-
таж. Сумеешь?
   - Без проблем, - весело  отозвался  Шевцов,  который  к  пятнице  уже
чувствовал себя совсем хорошо и снова носился сломя голову по редакцион-
ным заданиям.
   Он без труда отыскал сотрудницу фирмы "Голубой Дунай" Ольгу  Емельян-
цеву и "проводил" ее до дома, сделав около десяти "снимков: на улице, на
остановке троллейбуса, в магазине, на аллее, возле подъезда. Девушка бы-
ла хорошенькой, но не очень фотогеничной, Шевцов наметанным глазом сразу
это определил и постарался выбирать такой ракурс, при котором Ольга  по-
лучалась бы на фотографиях как можно привлекательнее. Один снимок  пока-
зался ему наиболее уда