,
остается в Москве и спустя очень короткое время погибает. После его  ги-
бели Вавилов вдруг ни с того ни с сего начинает предпринимать попытки  к
тому, чтобы узнать фамилию чужого агента, которого ему когда-то "одолжи-
ли" для проведения одной комбинации. Что это еще за фокусы?  Мало  того,
что он этого чужого агента в свое время чуть не спалил своими  неумелыми
действиями, так он еще и фамилию хочет выяснить. Зачем, а?
   Михаил ждал, когда она продолжит, но Настя замолчала и  уставилась  в
стену над головой Доценко ничего не видящими глазами. Лицо ее было  осу-
нувшимся, щеки запали, и под скулами обозначились синеватые тени. Каран-
даш, который она все время вертела в пальцах, замер, и Мише  показалось,
что она вдруг окаменела, ослепла и оглохла.
   - Анастасия Павловна, - осторожно позвал он.
   Настя вздрогнула, выронила карандаш, и он с легким стуком упал на де-
ревянную поверхность стола.
   - А?.. Да... простите, Мишенька. На чем я остановилась?
   - На том, что Вавилов зачем-то пытался разыскать чужого агента.
   - Да, верно. Короче, все ясно. Он узнал в новом сотруднике банка  че-
ловека, которого ему когда-то дали для проведения комбинации, и  пытался
понять, как же это может быть. Сначала он просто видел, что лицо  знако-
мое, и пытался вспомнить, где и когда с  ним  встречался.  Потом,  может
быть, уже после известия о гибели Нурбагандова, сообразил, что это чело-
век Чупрова, и заподозрил неладное. Но чтобы никого не обижать понапрас-
ну, решил сначала выяснить фамилию того, кто ему помогал в девяносто пя-
том, ведь похожих людей очень много, вы это знаете, Миша. А вдруг  обоз-
нался? Тем более это было очень даже вероятно, ведь Вавилов с  человеком
Чупрова встречался всего один раз, когда инструктировал его и давал  за-
дание, то есть лицо помнит не в деталях. А новый сотрудник банка и агент
Чупрова являются лицами кавказской национальности, иными словами,  могут
бросаться в глаза типичными этническими признаками внешности, и за этими
признаками уже не видны детали, отличающие одного человека  от  другого.
Черные волосы, густые брови, крупный нос, изогнутая верхняя  губа  -  на
Кавказе так выглядит каждый десятый, а нашему славянскому глазу кажется,
что это один и тот же человек. Одним словом, Вавилов прекрасно  все  это
понимает, боится обознаться, не хочет понапрасну людей обижать и поэтому
просит своего приятеля Филипыча посмотреть в архивном деле  фамилии  за-
держанных. Филипыч сходил в архив и доложил Вавилову  фамилии.  И  имени
Нурбагандова там не было. Какой Вавилов должен был сделать из этого  вы-
вод?
   - Что он обознался, - ответил Доценко.
   - Миша, вы рассуждаете, как  неработающий  пенсионер,  -  укоризненно
сказала Настя. - Поставьте себя на место начальника службы  безопасности
крупного банка.
   - Тогда я бы заподозрил, что Гаджиев под другим именем пытается  вте-
реться в банковскую структуру.
   - И как бы вам это понравилось?
   - Совсем не понравилось бы, - признался Михаил. - Я бы сначала  поду-
мал, что Гаджиев совершил преступление, скрывается от правосудия и купил
себе за бешеные деньги новые документы. И мне как начальнику службы  бе-
зопасности эти понравиться никак не может, потому что  банк  солидный  и
приличный и уголовникам в нем не место.
   - Хорошо, - согласилась Настя. - А потом что пришло бы вам в голову?
   - Что если Гаджиев никакого преступления не совершал и в бегах не на-
ходится, то почему у него фамилия другая? Потому что он продолжает рабо-
тать на правоохранительные органы, может быть, теперь уже  на  налоговую
полицию или на ФСБ, и его заслали в  наш  банк  намеренно.  Безопасности
банка как таковой это, конечно, не угрожает, если иметь в виду легальную
сторону вопроса. А насчет нелегальной пусть у дирекции голова  болит.  Я
обязан проверить личность сотрудника и доложить руководству,  а  там  уж
без меня пусть решают, что с ним  делать.  Кстати,  Анастасия  Павловна,
Нурбагандова принимали на работу, когда Вавилов был болен.  И  принимали
без усиленной проверки, просто посмотрели документы, которые он предста-
вил, провели профессиональное тестирование, убедились в том, что бухгал-
терский учет он знает прекрасно, компьютерными системами владеет, и наз-
начили на должность.
   - Таким образом, перед Вавиловым стояли  три  варианта:  либо  Гаджи-
ев-Нурбагандов - скрывающийся от милиции преступник, либо он - засланный
казачок, либо Вавилов банально обознался и Нурбагандов - это именно Нур-
багандов, а никакой не Гаджиев. Вероятно, Вавилов предпринимает какие-то
усилия, чтобы это прояснить и хоть что-нибудь проверить. Он скорее всего
просил своего дружка Филипыча сделать запрос на Гаджиева, точно так  же,
как это сделали вы, Миша. Надо спросить у Чупрова, не  было  ли  такого,
ведь если Филиппов делал запрос, Чупрову должны были немедленно сообщить
об этом.
   - А потом Вавилова убивают, - добавил Доценко.  -  Вероятно,  кому-то
очень не понравились его попытки прояснить ситуацию. Анастасия Павловна,
мы, кажется, опять куда-то влезли.
   - Да, влезли, - подтвердила Настя каким-то бесцветным голосом.
   Она очень хорошо понимала, куда именно они  влезли.  Именно  об  этом
предупреждал ее покойный Денисов. Но сейчас ей все казалось  ненужным  и
неинтересным, потому что боль, поселившаяся в ее душе, вытесняла все ос-
тальные мысли.
   - Идите, Мишенька, - негромко сказала она, - у вас много других  дел,
занимайтесь ими. А я пока подумаю.
   - Анастасия Павловна...
   - Идите, Миша, - повторила она уже тверже. - Не обижайтесь  на  меня.
Мне нужно побыть одной.
   Она видела, что Доценко действительно обижен. Что ж, на его месте она
тоже обижалась бы и недоумевала, потому что теперь должна была  начаться
самая работа, а она проявляет к этой работе полное безразличие.
   - Мы с вами должны раскрыть семь убийств, и то, что вам удалось уста-
новить, говорит только о том, что, по крайней мере, Нурбагандова  совер-
шенно точно убил не маньяк. Вот об этом мы с вами и  должны  помнить.  А
кто убил Вавилова - не наша забота, этим  занимается  РУОП,  -  добавила
она, чувствуя непреодолимое отвращение к себе самой.
   - Хорошо, - ровным голосом ответил Михаил и вышел из кабинета.  "Оби-
делся, - как-то отстранение подумала Настя. - И правильно сделал. Я  вы-
полняю последнюю просьбу Денисова... Можно подумать,  Денисов  для  меня
самый главный человек на свете. Чего я так упираюсь? Надо бы  рассказать
Мише все, что знаю про эту государственную программу.
   Ведь очевидно же, что Нурбагандов действовал в рамках этой программы,
поэтому и получил новые документы и новую биографию. Совершенно случайно
он попал в ту структуру, где его узнали. Невероятное попадание,  но  это
случается. Поэтому он был обречен. Его аккуратно, под благовидным  пред-
логом убрали из "Тройки" и почти сразу же убили, чтобы не мелькал  перед
глазами. А потом убрали Вавилова, который его узнал и  начал  проверять.
Эдуард Петрович был прав, между двумя убийствами есть связь. А  те,  кто
убирал Нурбагандова-Гаджиева, далеко не дураки, они убили его таким спо-
собом, при котором вероятность того, что что-то  выплывет  наружу,  была
минимальной. Когда речь идет о жертве маньяка, никому не придет в голову
глубоко копаться в прошлом убитого, потому что это прошлое никакого зна-
чения не имеет. Жертвы маньяков всегда случайны, они не связаны с  прес-
тупником личными отношениями... Папа. Господи, как больно! Папа. Ну  по-
чему? Почему? Почему это должно было случиться именно со мной? Я не могу
думать ни о чем, кроме этого. И не могу никому об этом рассказать.  Даже
Лешке, которому обычно можно рассказывать все".
   Она представила себе, как вернется вечером в пустую квартиру и  оста-
нется один на один со своей болью. Сколько дней она уже живет так? Один,
два, неделю? Ей кажется, что другая жизнь, та,  прошлая,  была  когда-то
очень давно, и в той прошлой жизни у нее было все, что нужно, чтобы быть
счастливой, а она все чем-то была недовольна, находила  какие-то  глупые
поводы для переживаний и расстройств.
   Разве она могла представить себе, что может быть ТАКАЯ боль  и  ТАКАЯ
жизнь? Если бы могла, то, наверное, чувствовала бы себя абсолютно счаст-
ливой и благодарила судьбу за каждый день, прожитый без этой  чудовищной
боли, которая пронзает все тело и от которой темнеет в глазах.
   Вот теперь надо как-то собираться с силами и куда-то идти... Куда ид-
ти? Ах да, домой, конечно, уже половина девятого.  Сколько  же  она  так
просидела, уставясь неподвижными глазами в трещину на  штукатурке.  Час,
два, три? Кажется, недавно здесь был Миша, она  разговаривала  с  ним...
Потом она ходила к Мельнику и  отчитывалась  о  работе,  проделанной  за
день. Что она ему говорила? Даже припомнить не может. Хорошо, что, кроме
дела о семи задушенных, у нее есть и другие дела,  которыми  надо  зани-
маться, по ним и отчитывалась. А про душителя Мельник пока не  спрашива-
ет, потому что Лазареву объявили в розыск, и, пока ее не  найдут,  Барин
ничего спрашивать не будет.
   Настя с трудом заставила себя подняться из-за стола и убрать  в  сейф
бумаги. Она уже застегнула куртку и потянулась к выключателю, чтобы  по-
гасить свет, но внезапно вернулась к  столу,  сняла  телефонную  трубку,
набрала номер.
   - Иван Алексеевич, пригласите меня сегодня поужинать с вами, - сказа-
ла она, не испытывая ни смущения, ни неловкости, хотя в другое время да-
же под страхом смерти не смогла бы напроситься в гости к генералу Заточ-
ному.
   - Приезжайте, - коротко ответил генерал. - Адрес помните, или  вас  у
метро встретить?
   - Помню, сама дойду.
   Она положила трубку, погасила свет, заперла дверь и медленно пошла по
длинному коридору здания на Петровке, 38, плохо  понимая,  зачем  только
что звонила генералу и чего ждет от встречи с ним.
   Генерал открыл ей дверь в спортивном костюме. Он был сухощавым и под-
тянутым и всегда выглядел намного моложе, чем был на самом деле. Возраст
выдавали только поредевшие волосы и морщины, зато желтые тигриные  глаза
умели превращаться в расплавленное золото, когда Ивану Алексеевичу хоте-
лось быть обаятельным и расположить собеседника к  себе.  Генерал  помог
Насте раздеться и указал жестом на кухню.
   - Прошу извинить, заранее не готовился к вашему визиту, поэтому  ужин
совсем скромный.
   - Ничего, я не голодна. Мне бы только сесть где-нибудь  в  уголке,  -
пробормотала Настя.
   Заточный уселся напротив гостьи за стол и  внимательно  посмотрел  на
нее.
   - Вы плохо выглядите, - заметил он. - Не болеете?
   - Нет.
   - Вам надо снова начать гулять со мной по выходным.
   Вы совсем разленились, Анастасия, это не дело.
   - Иван Алексеевич, ну почему все так заботятся о моем физическом здо-
ровье! Мама мне каждый день на мозги капает, чтобы я правильно питалась,
вы требуете, чтобы я гуляла и дышала воздухом.
   Она не сумела сдержаться, и слова прозвучали раздраженно и нервно, но
генерал, судя по всему, не обиделся.
   - А что вы видите в этом неправильного? - насмешливо спросил он.
   - Да нет, все правильно, только почему-то никто не проявляет заботы о
том, чтобы у человека на душе было спокойно, все больше о желудке беспо-
коятся. Не обращайте внимания, Иван Алексеевич, это я просто так  ворчу,
от плохого настроения. А где Максим?
   - Уехал с друзьями в дом отдыха, на лыжах кататься.
   - А учеба? - удивилась она.
   - Какая учеба, Настенька? Он уже студент, у них каникулы до  десятого
февраля.
   - Ох, простите, - она виновато улыбнулась, - я забыла, все  никак  не
привыкну к тому, что он уже не школьник.
   Заточный поставил на стол хлеб, бутылку с кетчупом, тарелку с  кваше-
ной капустой.
   - Сейчас картофель сварится, потерпите еще чуть-чуть.
   Кстати, почему вы не идете домой? Где ваш муж?
   - В Америке. В прекрасной далекой Америке, вожделенной для  девяноста
процентов наших соотечественников.
   - Что за сарказм? - удивился генерал. - Вы что-то имеете против  Аме-
рики?
   - Ничего. Ровным счетом ничего. Но и "за" тоже ничего нет. Поэтому  я
просто не понимаю, что там хорошего и почему все так туда стремятся. Ме-
ня, например, туда калачом не заманишь. Тоска зеленая. И все чужие  вок-
руг.
   - Анастасия, я вас не узнаю сегодня. Вы сами на себя не похожи. Что с
вами? Я, в общем-то, догадываюсь, что вы пришли ко мне  не  потому,  что
голодны, а дома у вас нет еды. Вас что-то гнетет, вы хотите что-то обсу-
дить со мной, так что же вас удерживает? Говорите.  Вы  ведь  для  этого
пришли, а не для того, чтобы съесть в  моем  скучном  обществе  отварную
картошку с квашеной капустой, правда?
   - Правда. Я действительно хочу поговорить с вами, но у меня  язык  не
поворачивается.
   - А вы не бойтесь. Тем более и картошка уже сварилась, сейчас  начнем
есть, и дело легче пойдет.
   Он ловко слил воду в раковину, подсушил картофель и  выложил  его  на
большое плоское блюдо.
   - Накладывайте себе сами, капустку берите, это мы с Максимом закваши-
вали, она в этот раз замечательно получилась. Может, вы выпить хотите?
   - Нет, спасибо.
   Настя положила себе на тарелку две дымящиеся картофелины и начала ма-
шинально разминать их вилкой, уставившись на едва заметное  пятнышко  на
зеленовато-голубой клеенке, которой был покрыт кухонный стол. Есть ей не
хотелось, но приличия требовали, чтобы она хотя бы сделала вид, что ужи-
нает вместе с хозяином.
   - Иван Алексеевич, помнится мне, вы как-то говорили, что если я наду-
маю сменить место работы, то могу рассчитывать на вашу службу, - наконец
начала она, собравшись с духом.
   - Говорил. Могу и сейчас повторить. А что, у нас с  вами  есть  повод
вернуться к этому разговору?
   - Есть. Возьмите меня к себе. Пожалуйста, - добавила она вдруг жалоб-
но и тихо заплакала.
   Заточный молча встал и вышел из кухни. Настя поняла, что он не терпит
женских слез, и постаралась успокоиться, кляня себя в душе за слабость и
несдержанность. Но попытки перестать плакать привели лишь  к  тому,  что
слезы потекли еще сильнее, а горло свело судорогой. Она подошла к  рако-
вине, включила холодную воду и выпила залпом целый стакан, потом плесну-
ла из пригоршни себе в лицо. Постепенно горло разжалось, слезы перестали
катиться по лицу. Она вытерлась кухонным полотенцем, снова села за  стол
и закурила. И почти сразу же появился Заточный. Вероятно,  уловив  запах
дыма, он понял, что гостья уже не рыдает.
   - Вы успокоились? - сухо спросил он. - Мы можем продолжать разговор?
   - Извините, Иван Алексеевич, я постараюсь держать себя в руках.
   - Буду очень признателен. Так что у вас произошло? Гордеев ушел, при-
шел новый начальник, и вы с ним успели поссориться?
   - Мы не ссорились... Хотя можно и  так  сказать.  Во  всяком  случае,
увольнением он мне уже пригрозил. Но в одном вы правы,  я  действительно
не могу и не хочу с ним работать. И я очень хорошо помню, как вы сказали
мне: если вы, Анастасия, надумаете менять место работы, дайте мне слово,
что о моей службе вы подумаете в первую очередь. Я тогда дала вам  слово
и вот хочу его сдержать.
   - Значит, дело только в этом? - усмехнулся генерал. - Вы вовсе не хо-
тите у меня работать, вы просто пытаетесь быть честной и сдержать данное
когда-то слово? Похвально. Я ценю вашу обязательность. Только почему все
это надо было сопровождать слезами?
   - Простите. Наверное, я устала, да и грипп перенесла на ногах,  нервы
не выдерживают напряжения. Кажется, я напрасно пришла к вам. Извините за
беспокойство.
   Она сделала попытку встать, но Заточный быстрым движением  усадил  ее
обратно.
   - Не играйте со мной в игры пятнадцатилетних  подростков,  Анастасия.
Ах, мне так плохо, я пришла, ты меня не понял, я хочу побыть  одна,  мне
лучше уйти, не удерживай меня, я хочу умереть. Это только в юности  выг-
лядит многозначительно и очень якобы по-взрослому, все подростки  прохо-
дят через синдром Чайльд-Гарольда, а в вашем  возрасте  это  уже  больше
смахивает на бабскую истеричность. И поскольку я знаю вас достаточно хо-
рошо, чтобы поверить в то, что вы можете превратиться в  истеричку,  мне
приходится делать вывод о том, что вы пытаетесь что-то скрыть от меня. Я
вовсе не претендую на то, чтобы стать поверенным ваших  сердечных  тайн,
они мне не нужны и неинтересны. Но если вы пришли ко мне, стало быть, вы
хотели о чем-то поговорить, а теперь вдруг передумали. Согласитесь, я не
был бы старым сыщиком, если бы пропустил такую более чем странную ситуа-
цию мимо себя. Мы с вами, если вы не забыли, уже проходили через тяжелую
эпопею взаимного недоверия и подозрительности, но зато потом, когда  все
осталось позади, у нас с вами больше нет поводов не доверять друг другу.
Так что вас удерживает от разговора?
   Настя подавленно молчала. Она полностью признавала правоту  генерала,
но в то же время никак не ожидала, что он станет разговаривать с  ней  в
таком тоне. Они были знакомы почти два года, и ни разу за все это  время
Иван Алексеевич не был с ней так сух, холоден и резок. Чем она  провини-
лась перед ним? Неужели только тем, что расплакалась?  Дура,  зачем  она
пришла к нему! Надеялась на  доверительный  душевный  разговор,  на  мо-
ральную поддержку, а что вышло? Только хуже. Ну почему она  такая  неск-
ладная, ну почему у нее все идет наперекосяк!
   - Не надо смотреть на меня глазами больной собаки, не надейтесь  выз-
вать у меня жалость, - продолжал Заточный. - И прошу не обижаться на ме-
ня за резкость, я - мужчина, и могу быть вам только другом. Не пытайтесь
сделать из меня подружку. Я не гожусь на роль наперсницы и не стану  вы-
пытывать у вас причину ваших страданий, чтобы потом  вместе  с  вами  ее
долго и нудно жевать, поливая соплями и слезами. Или вы честно рассказы-
ваете мне, что довело вас до состояния, близкого к нервному  срыву,  или
вы уходите, а я остаюсь с убеждением, что вы  мне  не  доверяете,  стало
быть, на нашей дружбе можно ставить крест. Выбирайте.
   Ей показалось, что она участвует в какой-то чудовищной  пьесе,  сюжет
которой не имеет ничего общего с ее, Насти Каменской, настоящей  жизнью.
Почему она сидит в этой чужой квартире, в квартире совершенно чужого  ей
человека, крупного руководителя из министерства? Зачем она пришла  сюда?
Чего хотела, чего ждала? На что надеялась? На то, что  генерал  Заточный
начнет вытирать ей слезы, утешать и успокаивать? Он только что ясно  дал
ей понять, что этого не будет. Но ведь она на это и не рассчитывала. Она
очень надеялась на то, что разговор с отчимом позволит ей обрести  трез-
вый взгляд на ситуацию, и так и получилось, по крайней мере полтора  ча-
са, проведенных в пути от дома родителей до  своей  квартиры,  она  была
почти спокойной, и принятое решение уйти из отдела уже  не  казалось  ей
ужасным, трусливым и постыдным. Но потом случилось то, что случилось,  и
все сказанное Леонидом Петровичем мгновенно потеряло всю ценность,  вес-
кость и убедительность. Грош цена советам и суждениям, если они  исходят
от человека, замешанного... У нее не хватило душевных сил даже  мысленно
закончить фразу. И без того все понятно. Она шла к Заточному, чтобы сно-
ва посоветоваться: уходить или не уходить. А он  встретил  ее  в  штыки,
словно ушат ледяной воды на нее вылил. Почему? Что она такого сделала?
   Внезапно ее охватила яростная решимость. Ну и пусть, пусть она сейчас
поссорится с генералом. Да, она дорожила этой дружбой, более  того,  был
момент, месяца за два до свадьбы с Лешкой, когда она почти  влюбилась  в
Ивана Алексеевича, да, этот человек ей небезразличен, он много раз помо-
гал ей, но сейчас ей так больно и плохо, что все остальное по  сравнению
с этой болью кажется мелким и не серьезным.
   И даже разрушить дружбу с Заточным ей сейчас не страшно.  Что  он  ей
сказал? Что у нее есть только два пути, и предложил ей выбирать?  Ладно,
пусть так.
   - А если я предложу вам самому выбрать? - сказала она, вскидывая  го-
лову. - Не хочу навязывать вам свое