м. А если мы с ним будем про все свои
проблемы докладывать тебе, то представь, во что превратится твоя  жизнь.
Ты понимаешь, о чем я говорю?
   - Не очень.
   - Тогда маленький пример. Мама ведет ребенка удалять зуб.  "Я  совсем
не боюсь, - говорит ей малыш. - Это же, наверное,  не  больно".  А  мама
идет ни жива ни мертва. И хотя ей в детстве тоже удаляли молочные  зубки
и она прекрасно помнит, что это абсолютно не больно, ей кажется, что  ее
малыш садится не в зубоврачебное кресло, а прямо на электрический  стул.
Ей кажется, что ему причинят непереносимые страдания. Короче,  маме  эта
процедура стоит в сто раз больше здоровья и нервных клеток, чем ребенку.
Теперь понятно?
   - Теперь понятно, - кивнула Лена. Голова ее по-прежнему лежала у него
на коленях, поэтому кивок был обозначен тем, что девушка потерлась щекой
о его брюки. - Несмотря на то, что ты старше меня на пятнадцать лет,  ты
боишься, что я буду воспринимать тебя с точки зрения матери. Ты не пере-
дергиваешь, Платонов?
   - А женщины всегда нас так воспринимают, - усмехнулся он. -  Об  этом
много написано, особенно в прозе XIX века. Да и  сейчас  нет-нет,  да  и
мелькнет. Вот хоть у Эдуарда Тополя, например.
   - Ты что, Тополя читаешь? - возмутилась Лена.  Она  резко  откинулась
назад и теперь сидела на ковре, сверкая негодующим взглядом.
   - А в чем дело? - весело поинтересовался Дмитрий. Конечно,  он  прек-
расно знал, в чем дело, но ему нравилось дразнить Алену. У нее был неве-
роятно строгий вкус и высокие требования  ко  всему,  что  касалось  ис-
кусства, будь то музыка или литература, кино или живопись.
   - Ты еще спрашиваешь, в чем дело! Я же запретила тебе читать его кни-
ги. Это дешевка, это конъюнктурная чернуха-порнуха, это...
   Она задохнулась от возмущения и не смогла найти нужных  слов,  только
яростно сверкала темными большими глазами.
   Дмитрий смотрел на нее и умилялся. Она все еще полагает, что один че-
ловек может что-то запретить другому и этот  запрет  будет  эффективным.
Типичное материнское мышление. Когда один человек говорит: "Я запрещаю",
у другого может быть только две реакции. Либо "Ну и запрещай.  А  я  все
равно буду это делать, и даже скрывать от тебя не стану",  либо  "Я  все
равно буду делать, только постараюсь, чтобы ты не узнал". Не родился еще
человек, который в ответ на запрещение искренне подумал бы: "Ни  за  что
не буду больше так делать".
   - А мне нравится, - поддел он Лену. - По-моему, прекрасный  писатель,
напрасно ты его ругаешь.
   - Ты... - Она вдруг расхохоталась. - Мерзавец ты, Платонов!  Подловил
меня все-таки. Ладно, сдаюсь, ты прав. Если  я  способна  так  завестись
только оттого, что мы не сошлись в литературных вкусах, то  из-за  твоих
неприятностей я и в самом деле с ума сойду. Чего тебе  принести?  Выпить
хочешь?
   Она легко поднялась с пола и потянулась к застекленной секции большой
мебельной стенки, где стояли рюмки и фужеры.
   - А что у тебя есть? - поинтересовался Платонов.
   - Что ты приносил, то и есть. Я же сама спиртное  не  покупаю.  Водка
еще осталась, коньяк, ликер персиковый и какое-то вино, кажется, мадера.
Налить?
   - Водку не хочу, - помотал головой Дмитрий, - Хотя надо бы выпить. За
помин души только водку можно. Ладно, налей, только чуть-чуть.
   Лена молча налила в маленькую стопку водку, принесла из кухни тарелку
с немудреной закуской и поставила все это на столик перед креслом, в ко-
тором сидел Платонов.
   - Кто-нибудь умер? - спросила она почти шепотом.
   - Да, милая. Умер замечательный человек, удивительный, человек  такой
доброты и душевной чистоты, каких я никогда не встречал. Пусть земля ему
будет пухом!
   Он залпом выпил водку, закусывать не стал, снова откинулся в кресле и
прикрыл глаза.
   - Он - твой друг? - спросила Лена, отодвигая пустую  стопку  подальше
от края стола и снова усаживаясь на пол.
   - Ну, можно и так сказать. Хотя нет, пожалуй, другом его нельзя  было
назвать.
   - Почему?
   - Потому что мы почти ничего не знали друг о друге. Вот спроси  меня,
как он познакомился со своей женой, какую еду он любит, видит ли цветные
сны - а я этого не знаю. Друзья обычно знают такие вещи, а  я  про  него
ничего такого не знал. И он про меня тоже.
   - Что же вас связывало?
   - Это трудно объяснить, Аленушка. Мы могли месяцами не видеться и да-
же не перезваниваться, но, когда встречались, у меня  появлялось  удиви-
тельное ощущение, что рядом со мной находится человек,  который  никогда
меня не предаст. Никогда. Что бы ни случилось. Обычно так  воспринимаешь
очень близкого и давнего друга, а он  не  был  моим  другом.  Просто  он
был... Нет, я не умею это сказать. Ощущение очень яркое, выпуклое,  даже
осязаемое, а слов подобрать не могу. Мне будет трудно без него.
   - Но почему? - настойчиво спрашивала Лена, которая во всем любила ло-
гичность и законченность. -  Если  вы  так  редко  виделись  и  не  были
друзьями, то почему тебе будет без него трудно? В чем именно ты не  смо-
жешь без него обойтись?
   "Дурак! - с досадой осадил себя Платонов. - Чего разболтался?  Сенти-
ментальный козел".
   - Не обращай внимания на мою болтовню, -  уклончиво  пробормотал  он,
наклоняясь и обнимая Лену. - Он был хорошим человеком, и мне  жаль,  что
он умер. Вот и все.
   Он украдкой посмотрел на часы. Слава Богу, уже почти половина двенад-
цатого, можно прекратить все разговоры и идти  спать.  Все-таки  хорошо,
что он остался здесь. Ему очень хотелось выговорится, сказать  вслух,  в
полный голос о том, как ему больно. И еще ему  очень  хотелось  помянуть
Юрия Ефимовича Тарасова. Помянуть не тайком, наливая  рюмку  за  дверцей
холодильника и занюхивая водку рукавом, а открыто сказать хотя  бы  нес-
колько добрых и искренних слов в память об этом человеке,  и  чтобы  эти
слова непременно хоть кто-нибудь  услышал.  Ему  это  удалось,  и  стало
действительно легче.
   Просторные начальственные кабинеты ушли в прошлое, теперь в моде были
небольшие уютные рабочие комнаты. На  легких  черных  "угловых"  столах,
пришедших на смену тяжелым монстрам из орехового дерева с зеленым сукном
и вычурными завитушками, появились компьютеры, а вместо собраний сочине-
ний классиков марксизма-ленинизма навесные полки и книжные  шкафы  ломи-
лись от литературы по экономике, финансам, компьютерным технологиям. Не-
малое место занимал и законодательный материал, и книги  на  иностранных
языках.
   Открыв дверь и войдя в комнату, Виталий Васильевич Сайнес в раздраже-
нии швырнул плащ на кресло для посетителей, уселся, не зажигая света, за
стол и обхватил голову руками. Ему надо подумать, сосредоточиться и  по-
думать. Как неожиданно все обернулось!
   Тарасов умер. Несомненно, это хорошо. Хотя сам Тарасов ничем  ему  не
мешал и вообще больше не работал в  системе  минсредмаша,  но  без  него
как-то спокойнее. Он был слишком умен и  слишком  хорошо  разбирался  во
всем, что связано с цветными и драгоценными металлами, поэтому  в  любой
момент мог догадаться. Слава Богу, пока не догадался. Теперь уж не дога-
дается.
   Плохо другое: Тарасов не просто умер. Он убит. И теперь милиция  нач-
нет искать того, кому это было выгодно. А кому это  было  выгодно?  Кому
мог насолить этот романтический дурачок, обладатель глубочайших  и  уни-
кальных знаний, которые он так  и  не  научился  использовать  на  благо
собственному карману? Навлек на себя гнев ревнивого мужа? Смешно! Не от-
дал вовремя долг какому-нибудь крутому дельцу? Еще  смешнее.  Тарасов  в
жизни рубля взаймы не взял. А если все-таки догадался? Может быть,  поэ-
тому и ушел из системы среднего машиностроения, чтобы развязать себе ру-
ки и начать шантажировать тех, кто остался? Но если  Тарасова  убили  по
этой причине, то почему же он, Виталий Васильевич Сайнес, ничего об этом
не знает? Уж он-то должен был узнать в первую  очередь!  Кто-то  темнит.
Тарасов вошел с кем-то в контакт, потребовал себе долю за молчание. Этот
кто-то его и убил. Но почему он не сказал о Тарасове  остальным?  Почему
промолчал? Так не делают. Всегда в первую очередь бегут  к  подельникам,
рассказывают, трясясь от волнения, о шантаже, требуют сообща  придумать,
как вести себя дальше. А просто взять на себя грех, уничтожить шантажис-
та потихоньку, не беспокоя остальных и ничего им не  говоря,  не  требуя
никакой помощи и даже не заявляя своих прав на больший процент от прибы-
ли (мол, я больше вас всех рискую, на мне теперь труп висит), -  это  не
укладывалось в голове у Виталия Васильевича. По его разумению, чтобы так
себя повести, надо иметь очень серьезные далеко идущие планы. И на  пер-
вом месте в этих планах должно стоять устранение всех тех, с кем  прихо-
дится делиться.
   Сайнес почувствовал себя неуютно. Кто мог затеять такую игру? Во-пер-
вых, тот, кто перекрыл заводу финансирование, из-за чего  рабочим  нечем
платить зарплату. Во-вторых, тот, кто по бартеру гонит этому заводу  зо-
лотосодержащие отходы производства. В-третьих, та фирма, которая покупа-
ет у завода эти отходы в восемь раз дешевле реальной стоимости, но  зато
за наличные, что позволяет все-таки выплачивать рабочим деньги. И в-чет-
вертых, тот, кто выдал этой фирме лицензию на  право  торговли  цветными
металлами и золотосодержащими отходами с зарубежными странами.  Так  кто
же из них контактировал с Тарасовым? По чьему указанию его убили?


   Глава вторая

   Запах свежезаваренного кофе приятно щекотал ноздри и создавал в поме-
щении протокольного отдела какую-то совсем домашнюю обстановку.  Прекра-
щать работу было нельзя, деловые поездки зарубежных и отечественных биз-
несменов не должны срываться из-за того, что кто-то почему-то убил  Юрия
Ефимовича Тарасова. Консультант третьей категории Светлана Науменко при-
нимала  посетителей,  начальник  отдела  Игорь  Сергеевич  Шульгин  осу-
ществлял, как обычно, общее руководство, а Ирина Королева поила на кухне
кофе свою однокурсницу Анастасию Каменскую и рассказывала короткую четы-
рехдневную эпопею пребывания на службе нового заместителя начальника.
   Настя слушала Ирину, и перед ее глазами вставал образ назойливого не-
лепого существа, не понимающего сути выполняемой им работы и не чувству-
ющего, какое жуткое впечатление производит он на окружающих.
   В первый же день Тарасов принялся наводить порядок,  и  начал  он  со
стола начальника отдела Шульгина. Начальник в это время вместе  с  гене-
ральным директором присутствовал на переговорах, Светлана Науменко пода-
вала высоким договаривающимся сторонам кофе и напитки, а Ирина уехала  в
ОВИР, и шустрый Тарасов моментально  пробрался  в  отгороженный  ажурной
стойкой с полочками уголок, где находился стол Шульгина и его компьютер.
   - Игорь вернулся с переговоров, увидел свой стол и побелел, - расска-
зывала Ира, разливая кофе по маленьким изящным чашечкам. - Тебе  сколько
сахару?
   - Два кусочка. А почему Шульгин так отреагировал?
   - Да у него в столе какого только барахла не было. Презервативы, пор-
нография, немытые рюмки, документы, которые должны быть подшиты в папки,
а не валяться Бог знает где. И вот представь, он приходит и  видит,  что
все это аккуратненькими стопочками сложено у него на столе. Презервативы
отдельной кучкой, порножурналы - отдельно, а сверху на  них  -  открытки
примерно такого же содержания. Рюмки отмыты до зеркального блеска и  вы-
несены на кухню. Документы - отдельно, в папку сложены. Впечатление  та-
кое, что человек подглядывал в замочную скважину, как ты, к примеру, за-
нимаешься любовью, а потом с невинными глазами начинает тебе советовать,
как правильно держать ноги при этом. Ты понимаешь, Настя, ему и в голову
не приходило, что то, что он делал, неприлично. Неприлично рыться в  чу-
жих вещах. Неприлично навязывать свой стиль жизни людям,  которые  много
лет проработали вместе и выработали свои внутренние правила  сосущество-
вания. Неприлично целый день носиться по офису, не закрывая рта,  и  ме-
шать всем работать. На него невозможно было  сердиться,  потому  что  он
выглядел при этом очень искренним. Но и терпеть это сил не было. У  меня
в столе, например, не было ни одной бумажки, ни одной вещи, за которую я
могла бы краснеть, даю тебе честное слово, но все равно мне прямо  дурно
сделалось, когда я увидела, как он с ним обошелся. Так что  можешь  себе
представить, что почувствовал Шульгин, увидев свое хозяйство, выставлен-
ное на всеобщее обозрение.
   - А Светлана? У нее он тоже навел порядок?
   - Еще какой! Сначала все в столе разобрал, а потом в шкафу, где  сло-
жены протокольные флаги.
   - Короче говоря, он вас всех достал, -  резюмировала  Настя,  допивая
свой кофе и ставя чашку на красивое маленькое блюдце.
   - Что ты хочешь сказать? Что его убил кто-то из нас?
   Настя молча полезла в сумку за сигаретами и долго рылась в ней в  по-
исках зажигалки.
   - Послушай, - Ирина встала и отошла к противоположной  стене,  словно
боялась в этот момент находиться рядом с бывшей сокурсницей. - Я, конеч-
но, ни одного дня по специальности не работала, но кое-что из  универси-
тетского курса помню. Ты подозреваешь меня в первую очередь, потому  что
я пришла необычно рано и обнаружила его, и при этом не было никаких сви-
детелей. Так? Ты думаешь, что он нашел у меня в столе что-то такое,  что
сделало его обладателем тайны, которую мне ни в коем случае нельзя  было
разглашать. Да? Ну скажи, Анастасия, я права?
   Настя молчала. Да, Ирочка Королева была очень способной студенткой, и
несмотря на то, что в течение двенадцати с половиной лет, прошедших пос-
ле окончания юридического факультета, она  не  работала  в  правоохрани-
тельной системе ни одного дня, хватка у нее осталась. По  крайней  мере,
она не превратилась в курицу, что очень часто случается с женщинами, ко-
торые забрасывают свою основную специальность ради семьи и детей.
   - Почему ты молчишь? - продолжала Ирина, и голос ее звучал все  более
жестко. - Ты меня подозреваешь или нет?
   - Да, - вздохнула Настя, глубоко затягиваясь и резко выдыхая сигарет-
ный дым. - Я вынуждена подозревать и тебя, и Шульгина, и Науменко, и еще
три тысячи сотрудников Совинцентра и столько же тысяч гостей,  проживаю-
щих в гостинице. А также десятки тысяч людей, работающих в  системе  Ми-
нистерства среднего машиностроения.
   - Не увиливай, - зло сказала Королева. - Меня не интересуют все. Меня
интересует твое отношение лично ко мне. Мы с тобой учились в одной груп-
пе, мы вместе готовились к экзаменам и вместе ходили отмечать  свои  пя-
терки в "Космос" или в "Огни Москвы". Ты что, забыла это?
   - Нет, я помню.
   Настя стряхнула длинный столбик пепла в блюдечко, сняв с него предва-
рительно чашку с осевшими на дне остатками кофейной гущи. Разговор  ста-
новился тягостным и неприятным, но избежать его было нельзя, она понима-
ла это еще тогда, когда принимала решение ехать в Совинцентр, чтобы  са-
мой побеседовать с сотрудниками протокольного отдела.
   Она смотрела на Ирину и удивлялась сама себе. Оказывается, она совсем
не помнила эту женщину. Или, может быть, она просто плохо ее  знала?  Во
всяком случае, сейчас перед ней сидел совсем не  тот  человек,  которого
она ожидала увидеть, опираясь на воспоминания двенадцатилетней давности.
Ирина поступила на юрфак, будучи на седьмом месяце беременности. До пос-
леднего дня ходила на занятия, в роддом ее увезли прямо  из  лекционного
зала. Академический отпуск не брала, зимнюю  сессию  сдавала  вместе  со
всеми и, к всеобщему удивлению, получила только отличные отметки. Причем
очевидцы, присутствовавшие в аудитории, когда Ирина отвечала свой билет,
клялись, что отвечала она действительно блестяще и  пятерки  ей  ставили
заслуженно, а не из сочувствия к кормящей матери. Все пять лет Ирине Ко-
ролевой удавалось сочетать отличную учебу с  воспитанием  ребенка,  хотя
никто не знал, как ей это удается и чего ей это стоит. Говорили,  что  у
нее какой-то необыкновенный муж, который зарабатывает столько, что может
платить кухарке, домработнице и няньке, освобождая  любимую  супругу  от
забот по хозяйству и давая ей возможность овладевать юридическими знани-
ями. Другие говорили, что все это так, только платит за все  не  муж,  а
высокопоставленный отец. Третьи утверждали, что все намного  проще:  Ира
подбросила ребенка своей матери, как делают многие рано рожающие девицы,
и посвятила себя учебе, а что касается стирки, уборки, готовки  и  ухода
за мужем, что также требует времени и сил, то никакого мужа у нее  вовсе
и нет. Как было на самом деле, Настя не знала, потому что ее это не осо-
бенно интересовало. Она никогда не спрашивала Ирину ни о муже, ни о  сы-
не, они говорили в основном об изучаемых дисциплинах, об однокурсниках и
преподавателях, о книгах и фильмах. Между ними не было настоящей дружбы,
они не были близки, но всегда радовались обществу друг друга.
   И вот сейчас Настя смотрела на Ирину Королеву и понимала, что  совсем
не знает ее. Что должно было произойти с ней, чтобы после пяти  лет  ка-
торжного труда, когда приходилось разрываться  между  учебой  и  семьей,
пустить все коту под хвост и не заниматься юриспруденцией? Ради чего бы-
ли все эти жертвы? Или не было никаких жертв? Но  как  же  их  могло  не
быть, если, судя по официальным документам, Ирина замужем с 1975 года, а
в 1977 году у нее родился сын. И если верить тем, же самым документам, и
муж, и родители у нее были самыми обыкновенными, ни о каких сверхдоходах
и речи идти не могло, поэтому и не было ни кухарок, ни нянек, ни горнич-
ных. Тогда выходило, что Ирина должна была обладать не только блестящими
способностями, но  и  усидчивостью,  работоспособностью,  целеустремлен-
ностью. Что же случилось потом? Почему спустя двенадцать с половиной лет
она занимает высокооплачиваемую, но до оскомины скучную  должность  кон-
сультанта в протокольном отделе, для которой не нужно не  только  юриди-
ческое, но и вообще высшее образование.
   - Видишь ли, Ира, я - профессионал, и я не имею права смешивать рабо-
ту со своими эмоциями. Если бы на твоем месте была Науменко, я бы подоз-
ревала в первую очередь ее. Тот факт, что мы с  тобой  знакомы,  никакой
роли не играет. Мне неприятно тебе это говорить, но  я,  видимо,  должна
это сделать, чтобы между нами не возникло  недоразумений.  Подозрения  в
твой адрес достаточно сильны, но они не менее сильны и в адрес Светланы,
и в адрес Шульгина, а завтра появится еще сотня человек, которых найдет-
ся за что подозревать. Идет нормальная работа, которая  называется  про-
веркой версий. И ты не должна видеть в этом ничего  оскорбительного  для
себя. Другое дело, что тебе кажется, будто я, хорошо  зная  тебя  еще  с
университетских времен, должна быть уверена в твоей невиновности,  и  ты
обижаешься, что на основании одного лишь факта нашей совместной учебы  я
не вычеркиваю тебя из списка подозреваемых. Мне жаль, что тебя это  оби-
жает. Но нам с тобой придется с этим примириться. Ситуация такова, како-
ва она есть, и изменить ее я не могу.
   - Можешь, но не хочешь, - уточнила Ирина, по-прежнему стоя у стены  и
не подходя к столу.
   - Не считаю нужным. Я, Ирочка, давно уже не  живу  сегодняшним  днем.
Уверяю тебя, мне было бы намного проще кинуться к тебе в объятия и  ска-
зать, что я знаю тебя сто лет и абсолютно убеждена в твоей невиновности.
Я была бы хорошей в твоих глазах, и мы бы сейчас не стояли, как неприми-
римые враги перед дуэлью, а сидели бы  рядышком,  держались  за  руки  и
взахлеб обсуждали бы, кто же это убил нашего  Юрия  Ефимовича.  И  если,
упаси Бог, мне в голову стали бы закрадываться подозрения насчет тебя, у
меня были бы связаны руки. Я не смогла бы задать тебе ни одного вопроса,
потому что постоянно наталкивалась бы на твой  недоуменный  и  обиженный
взгляд: "Ты что, меня подозреваешь? Ты мне не веришь?" И как бы я сказа-
ла тебе, что не верю, что подозреваю? Мне  что  же,  служебной  карьерой
жертвовать, только чтобы не испортить отношения с т