своих знаний, вы зна-
ете цену своим четверкам и пятеркам  и  радуетесь  тому,  что  можно  не
сильно напрягаться. Педагоги просто не могут с вами  справиться,  потому
что стимула к получению знаний у вас нет и учителя не знают, как  заста-
вить вас учиться. Хорошие оценки они вам  ставят  от  безысходности,  от
чувства собственной беспомощности, а вы этим нагло пользуетесь и хихика-
ете, да не втихаря, а открыто. Почему же такое стало возможным?  Я  тебе
скажу, почему. Потому что кроме бесплатных государственных  вузов,  куда
надо сдавать серьезные экзамены и выдерживать конкурс, есть  масса  ком-
мерческих вузов, где никакого конкурса и  вступительных  экзаменов  нет,
проходи тестирование, плати деньги и учись в полное свое удовольствие. А
за некоторую дополнительную сумму всегда  можно  раздобыть  справочку  о
том, что ты учишься в государственном вузе и потому призыву на  действи-
тельную службу до окончания вуза не подлежишь. Заканчивая  свой  коммер-
ческий вуз, вы собираетесь слинять работать за границу. А то и жить. Все
это огромными буквами написано на ваших лбах и ни для  кого  секрета  не
составляет. Ваши платные шарашкины конторы готовят из вас  менеджеров  и
обещают послать на стажировку за рубеж, а вы уже губы раскатали там  ос-
таться. Конечно, вы до ужаса боитесь, что эта сладкая малина вдруг  нак-
роется. Конкурса в государственный вуз вам не выдержать, вы давно перес-
тали учиться как следует, и знания ваши равны нулю. В армию идти вам  не
хочется. Заработать денег дуриком, накручивая цены при перепродаже,  вам
уже не удастся. Так вот, дорогой мой сын, никто  не  обязан  решать  эти
проблемы для тебя и для всего твоего поколения. Ты  будешь  поступать  в
наш ведомственный вуз, сдавать экзамены на общих основаниях, и я пальцем
не пошевелю, чтобы когонибудь за тебя попросить. Провалишься, пойдешь  в
армию, на оплату обучения в коммерческом вузе я тебе и рубля не дам. Сам
заработаешь - тогда пожалуйста. Еще раз повторяю: я как твой отец обязан
кормить тебя, одевать и предоставлять тебе бесплатный кров до  тех  пор,
пока тебе не исполнится восемнадцать лет. И все. Больше  на  этом  свете
никто, в том числе и я, тебе ничего не должен. И о твоем будущем  должен
заботиться ты сам, а не Анастасия Павловна, которую ты посмел  упрекнуть
в том, что она, видите ли, так занята своими должностными обязанностями,
что не подумала о твоем счастливом и процветающем, беззаботном существо-
вании. Я полагаю, тему мы исчерпали и можем приступать к ужину.
   Максим надулся, но уйти из-за стола не посмел. Демонстрировать непри-
язнь в этой семье было не принято.
   - Рассказывайте, Анастасия, что у вас произошло.
   Настя постаралась как можно короче рассказать Заточному эпопею с Люд-
милой Исиченко. Иван Алексеевич выслушал ее не перебивая.
   - Вам нужен совет? - спросил он, когда Настя умолкла.
   - Честно признаться, нет.
   - Это хорошо, потому что совета я бы вам  дать  в  этой  ситуации  не
смог. Поправить уже ничего нельзя, так что советовать без толку.
   - Мне страшно, Иван Алексеевич. Я боюсь оставаться  одна.  Я  ее  все
время вижу.
   - Это пройдет. И быстрее, чем вы думаете. Сегодня вы можете  остаться
у нас и вообще можете у нас пожить, пока ваш муж не вернется в Москву.
   - Спасибо, но я привыкла жить дома. Скажите, только  объективно:  моя
вина очень велика?
   Заточный задумался, потом скупо улыбнулся.
   - Анастасия, человек с тяжело больной психикой - это  все  равно  что
тигр, вырвавшийся из клетки. Его поведение невозможно предвидеть,  и  им
невозможно управлять. Даже если кому-то это удается,  даже  если  кто-то
настолько хорошо изучил и понял систему бреда, овладевшего больным,  что
может манипулировать им, все равно в один прекрасный момент больной  вы-
ходит из-под контроля. Можно взять тигренка  совсем  крошечным,  двухне-
дельным, выкормить его из соски, класть в постель рядом  с  собой  и  не
спать ночей, когда он болеет, но никто и никогда не даст гарантию,  что,
почуяв запах крови, он не загрызет своего хозяина.  Слышите,  Анастасия?
Никто и никогда. Хищник есть хищник, а психически больной -  это  психи-
чески больной.
   - Я должна была почувствовать, что у нее на уме что-то плохое.
   - Вы ничего не должны были, потому что вы не психиатр и вас этому  не
учили. Даже врачей не привлекают к  ответственности,  когда  их  больные
кончают с собой. Именно потому, что они больные и влезть к  ним  в  душу
невозможно. И к здоровому-то не влезешь.
   - Все равно, я должна была почувствовать, - упрямо возражала Настя. -
Она была подозрительно покладистой, соглашалась со всеми моими  просьба-
ми. Следователя дождаться? Пожалуйста. Магнитофон? Пожалуйста. Собствен-
норучное признание? Пожалуйста. Я должна была насторожиться.
   - Вы не правы, - терпеливо возражал генерал. - Если бы речь шла о че-
ловеке, которого вы давно и хорошо знаете, тогда я мог бы согласиться  с
тем, что вы, зная его строптивый и неуступчивый  характер,  должны  были
почуять  неладное,  прояви  он  неожиданную  покладистость  и  мягкость.
Сколько раз вы встречались с этой женщиной?
   - Три. Два раза на этой неделе и последний раз сегодня.
   - Тогда о чем вообще речь? Вы знаете ее всего несколько дней,  встре-
чались с ней три раза, так какие к вам могут быть  претензии?  Выбросьте
из головы вопрос о своей виновности. Я бы на вашем месте думал только  о
том, как разобраться в ее показаниях, как выяснить: правду она  написала
в своем признании или выполняла чью-то чужую волю. Действительно ли  она
- убийца, или имеет место самооговор в чьих-то интересах. Вы же  профес-
сионал, вот и ведите себя как профессионал и не впадайте в истерику.
   Самооговор. Ну конечно же, Стасов и  его  просьба.  Хорошо,  что  она
вспомнила.
   - Иван Алексеевич, у меня вчера был Стасов и очень просил, чтобы я  с
вами поговорила.
   - Давайте. Это о Поташове, что ли?
   - Догадались? Конечно, о Поташове. Стасова очень смущает вся эта  си-
туация, но он стесняется вас спросить.
   - Кто? - расхохотался Заточный. - Стасов стесняется? Да  он  в  жизни
ничего не стеснялся. Тот еще нахал.
   - Нет, в самом деле, ему неловко вас спросить.
   - А вам ловко?
   - И мне неловко, но мучиться в догадках еще хуже, так что лучше спро-
сить.
   - Ну, спрашивайте. Максим, чайник поставь.
   - Короче говоря, Стасов обеспокоен тем, что у вас в деле Досюкова мо-
жет быть свой интерес. И ему не хочется сделать что-нибудь вам во  вред,
а не браться вообще он не может, потому что вы его попросили.
   - Ясно, - хмыкнул генерал. - Значит,  так,  Анастасия.  Николая  Гри-
горьевича Поташова я видел один раз в жизни в телестудии, об этом я  вам
уже говорил. Дело Досюкова шло по моему управлению, мы его сразу забрали
с территории, потому что потерпевший - генеральный директор фирмы, кото-
рую мы подозреваем во всяких нехороших делах, а убийца - президент круп-
ного, акционерного общества. Согласитесь, у нас были все основания  счи-
тать, что один зубастый крокодил убил другого, не менее зубастого, из-за
того, что они чего-то не поделили как раз по нашей линии. Правда,  потом
выяснилось, что к организованной преступности это все никакого отношения
не имеет, а убийство было совершено на почве ревности. Потерпевший,  Бо-
рис Красавчиков, позволил себе какие-то недвусмысленные действия в адрес
подруги Досюкова. Вот и все. Но Досюков уперся и признаваться ни в какую
не хотел. Я с ним лично знаком никогда не был и во  время  следствия  ни
разу не видел, он мне, как вы сами понимаете, сто лет не нужен. На  днях
мне позвонил Поташов, мой телефон ему дали на студии, и спросил, не знаю
ли я толкового частного сыщика, который взялся бы поработать над делом о
незаконном осуждении и последующей реабилитации. Я не стал спрашивать, о
ком именно идет речь, меня это не особенно интересовало, но  вспомнил  о
Владиславе и позвонил ему. Он и толковый, и опытный, двадцать лет в сыс-
ке отпахал и лицензию имеет. Чего еще желать? Вот и весь сказ. А он  что
подумал?
   - Ой, Иван Алексеевич, а то вы не знаете, что может в такой  ситуации
подумать опытный и толковый сыщик. Вот все это он и подумал.
   - Да-аа, - покачал головой Заточный, - вырастил ученика на свою голо-
ву. Весь в меня. Значит, он уверен, что Досюков виновен, но хочет выкру-
титься. И думает, что я тоже этого хочу. Ладно, Анастасия, скажите  ему,
пусть работает спокойно. Я этому Поташову ничего не должен, поэтому, ес-
ли Владиславу дело не нравится, пусть с чистой совестью отказывается.  И
еще одно. По делу работали мои подчиненные. И если окажется, что Досюков
невиновен, мне придется разбираться, как могло получиться, что мои  люди
собрали улики против невиновного, да такие, что им следователь  и  судья
поверили. Может быть, окажется, что эти улики собрали не мои  ребята,  а
сам следователь. Но если в этом замешаны  сотрудники  моего  управления,
мне придется принимать самые жесткие меры. А потом точно такие же  меры,
если не еще более жесткие, будут приняты по отношению ко мне, потому что
я отвечаю за их работу. И с этой точки зрения  я  заинтересован  в  том,
чтобы Досюков оказался все-таки виновным. Но это никоим образом, как  вы
понимаете, не означает, что я намекаю Стасову на  необъективное  ведение
его частного расследования. Я просто хочу, чтобы и он, и вы сами,  Анас-
тасия, отчетливо понимали, что в оправдании Досюкова у меня нет  личного
интереса.
   Они в молчании выпили чай с пирожными из ближайшего магазина, и Настя
поднялась.
   - Значит, не останетесь? Твердо решили ехать домой?  -  спросил  Иван
Алексеевич, выходя вместе с ней в прихожую.
   - Поеду, - кивнула она. - Не люблю спать на чужих диванах, даже  если
они удобнее моего.
   - Я вас отвезу.
   Они спустились вниз и сели в светлую "волгу" Заточного.
   - Кажется, сын на вас обиделся, - заметила Настя.  -  Когда  он  меня
встретил на улице, то сказал, что вы вместе с ним меня проводите. А пое-
хали без него.
   - Это потому, что он неправильно себя ведет. Он должен был извиниться
перед вами, но не сделал этого. Если бы он извинился, я позволил бы  ему
участвовать в нашем разговоре, и инцидент был бы исчерпан. И,  разумеет-
ся, провожать вас мы поехали бы вместе. Но  он  не  извинился.  Так  что
пусть сейчас мучается подозрениями в наш с вами адрес.
   - Подозрениями? Вы о чем, Иван Алексеевич?
   - Да ладно вам, Анастасия", вы же понимаете, что наши с вами  коллеги
могут придумать сколько угодно сплетен, объясняющих  наше  знакомство  и
дружбу, но у шестнадцатилетнего парня версия может быть только одна.  На
другие у него ума и опыта еще не хватает. Если бы вы остались у нас,  он
мог бы быть уверен, что мы спим в разных комнатах. Если бы я взял его  с
собой провожать вас, он бы знал, что, доведя вас до двери квартиры, мы с
ним повернулись и отправились домой. А так у него полная иллюзия, что мы
просто-напросто от него отделались. Уверяю вас, он сейчас сидит и на ча-
сы смотрит, прикидывает, сколько времени ехать до вашего дома и  сколько
обратно.
   - Но он же не знает, где я живу.
   - Вот именно. Поэтому, когда бы я ни вернулся, он так  и  не  узнает,
задержался я или нет.
   - Неужели вам его не жалко? Ведь ребенок нервничает.
   - Пусть. Он не сможет повзрослеть, если не будет нервничать и пережи-
вать.
   - Даже по таким пустякам?
   - Даже. Кстати, отношения отца с женщинами и собственная оценка  этих
отношений - это не такой уж пустяк. Переживания и страдания по этом  по-
воду делают человека мудрее.
   На машине дорога из Измайлова до Настиного дома была совсем короткой,
и на Настю снова накатил оглушающий ужас перед пустой темной  квартирой.
Заточный заметил, как напряглось ее лицо, когда он  притормаживал  возле
подъезда.
   - Еще есть время передумать, Анастасия, - сказал он, внимательно гля-
дя на нее. - Может быть, всетаки вернемся к нам?
   - Нет. - Она покачала головой. - Я должна  справиться  сама.  Спасибо
вам за все, Иван Алексеевич, и за гостеприимство, и за ужин, и за разго-
вор, и за сочувствие. И за предложение переночевать у вас. Я  вам  очень
благодарна. Но я должна сама.
   Шел первый час ночи, поэтому Заточный поднялся вместе с ней на  лифте
и проводил ее до квартиры.
   - В последний раз спрашиваю, - сказал он, когда  Настя  доставала  из
сумки ключи. - Не вернетесь?
   - Нет.
   - Тогда спокойной ночи.
   - Спокойной ночи, Иван Алексеевич.
   Дома ей стало совсем тошно. Она боялась выключить свет и в  этот  мо-
мент впервые подумала о том, что люди, которым являются покойники, вовсе
не обязательно должны быть сумасшедшими.
   Утро понедельника принесло следователю городской прокуратуры Ольшанс-
кому массу неожиданностей. О самоубийстве Людмилы Исиченко он узнал  еще
вчера, а утром, едва он вошел в кабинет, ему позвонила эксперт  Касьяно-
ва.
   - Костя? - громовым басом проорала она в трубку. - Ты что, твою мать,
голову людям морочишь?
   Она была лет на десять старше Ольшанского, помнила его юным, начинаю-
щим следователем, робеющим и неумелым, и еще в те далекие времена ограж-
дала его от постоянных попыток коллег втянуть молодого, неопытного  Кос-
тика в какую-нибудь грязную попойку с обилием водки, скудной закуской  и
сомнительными бабами.
   - Что твоя Каменская себе думает? - продолжала кричать  Светлана  Ми-
хайловна. - Заставила меня вчера чуть не до ночи сидеть на работе, а са-
ма усвистала черт знает куда и даже позвонить не  соизволила,  тоже  мне
барыня.
   - Погоди, Светлана Михайловна, давай сначала, я ничего не понял.
   - Так она что, ничего тебе не сказала? Она с тобой разговаривала вче-
ра?
   - Нет. Я с ее начальником разговаривал, с Гордеевым.  У  них  там  ЧП
произошло, свидетельница по делу Параскевича отравилась прямо у  Каменс-
кой в кабинете.
   - Ох ты! - посочувствовала Касьянова. - Бедная девка,  достанется  ей
теперь. Родственники этой свидетельницы обязательно начнут права качать,
дескать, Каменская своими придирками и попытками  обвинить  до  припадка
довела. Знаем, проходили через это. Погоди, Костик, так  ты  про  короб-
ку-то знаешь или нет?
   - Не знаю я ни про какую коробку.
   - Тогда в двух словах. При  осмотре  места  убийства  Параскевича  на
лестнице была обнаружена пустая коробка из-под магнитофона. Я ее на вся-
кий пожарный прихватила, но, поскольку ты к ней отнесся пренебрежительно
и никаких экспертиз по коробке не назначал, она у меня так и валяется  в
шкафу, в целлофанчик упакованная. И вот вчера звонит мне твоя  Каменская
и просит посмотреть коробку на предмет оружейной смазки и вообще  насчет
того, что в ней лежало оружие. Я говорю: Костя знает? Почему он  сам  не
звонит? А она отвечает, дескать, ты на  происшествие  выехал,  она  тебя
найти не может, а ей надо срочно. Ну, срочно так срочно, я  -  все  дела
побросала и давай коробку эту вшивую обнюхивать да  облизывать  со  всех
сторон. Все сделала, все написала, кинулась ей звонить -  а  ее  и  след
простыл. Даже не поинтересовалась результатами, домой ушла. Ух и злая  я
была вчера! Но теперь-то, конечно, понятно, почему она не позвонила.  Не
до того было.
   - Спасибо тебе, Михална, хороший ты человек. Слушай-ка, мы там с  то-
бой ничего не нарушили?
   - В смысле чего?
   - В смысле коробки этой. В протокол она внесена? А то  потом  скажут,
что мы с тобой ее нашли неизвестно, где и к делу прицепили. Я что-то  не
помню, на труп ведь не я выезжал, я дело только сутки спустя принял.
   - Какой же ты, Костик, мерзкий! - фыркнула Касьянова. - Да я на своей
экспертной работе двоих детей вырастила и старшего внука уже в школу от-
правила. Я ж, когда работать начала, даже замужем еще не была. А ты  мне
такие вопросы задаешь. Не стыдно тебе?
   - Стыдно, Михална. Это я так, на всякий случай.
   Только он повесил трубку и принялся наконец снимать  пальто,  телефон
опять принялся надрываться. Ольшанский с тоской посмотрел на бумаги, на-
мокшие от растаявшего снега, накапавшего с рукава пальто, и  снова  снял
трубку.
   - Константин Михайлович! - раздался  голос,  заставивший  следователя
вздрогнуть. - Это Галина Ивановна  Параскевич.  Мне  необходимо  с  вами
встретиться. Я буду у вас ровно через сорок пять минут.
   - Минутку, Галина Ивановна. Через сорок пять минут  я  вас  не  смогу
принять. У меня вызваны люди.
   - Назначьте мне время, - потребовала она. - Но как можно скорее.  Это
очень важно. Это касается Ленечки.
   - Подождите, пожалуйста.
   Он зажал трубку коленями, чтобы полностью закрыть микрофон,  и  потя-
нулся к внутреннему телефону, который тоже выходил на  городскую  линию,
если набрать "8".
   - Настасья? - торопливо проговорил он. - Ты можешь приехать ко мне  в
прокуратуру? У Параскевичстаршей что-то срочное.  Хочу,  чтобы  ты  тоже
послушала. Оперативка? Ах ты, дьявол, я и забыл. Так когда? К двум? Лад-
но, я ее на  два  часа  приглашаю.  Да,  Настасья,  ты  Светке  позвони,
Касьяновой. Она сильно ругается. Нет, не убьет, она в курсе твоих непри-
ятностей. Все, пока.
   До двух часов дня Константин Михайлович должен был успеть  переделать
многое - провести назначенные допросы и очную ставку, закончить  обвини-
тельное заключение по одному делу и сформулировать вопросы экспертам  по
другому, а также написать  бумагу  о  продлении  срока  предварительного
расследования по сложному делу о тройном убийстве и подписать ее у  про-
курора. Неплохо было бы еще и поесть,  но  времени  уже  не  оставалось.
Возвращаясь в свой кабинет без пяти два, он увидел Настю, сиротливо  си-
дящую в коридоре рядом со свидетелями и потерпевшими, вызванными к  дру-
гим следователям, чьи кабинеты находились рядом.
   - Давно ждешь? - спросил он, отпирая свою дверь.
   - Давно, - ответила Каменская каким-то усталым и  безразличным  голо-
сом.
   Константин Михайлович обернулся и поглядел на нее более  внимательно.
Под глазами глубокая синева, кожа не белая, как обычно, а серовато-проз-
рачная.
   - Что с тобой? Болеешь? Грипп подхватила? - Переживаю, - коротко  от-
ветила она.
   - Из-за Исиченко?
   - Да.
   - Испугалась? Или вину чувствуешь?
   - И то и другое.
   - Это ты напрасно. Ты что, давила на нее? Угрожала?
   - Да Бог с вами. Она пришла и прямо с порога заявила, что хочет приз-
наться в убийстве Параскевича. Я ей не поверила, стала задавать уточняю-
щие вопросы, затем попросила написать все собственноручно. Она была  аб-
солютно спокойна, не плакала, не кричала, даже, по-моему, не нервничала.
   - Кто-нибудь был при этом? Свидетели есть?
   - Нет, но я записывала весь разговор на магнитофон.
   - И на магнитофоне все именно так, как ты  мне  рассказываешь?  Тихо,
спокойно, без истерики, слез и запугиваний?
   - Можете послушать.
   Она вытащила из сумки кассету и протянула Ольшанскому.
   - С собой носишь? - усмехнулся он, забирая кассету и засовывая  ее  в
ящик стола.
   - Знала, что вы будете спрашивать. Так лучше уж сразу дать вам послу-
шать, чем три дня доказывать, что я не верблюд, не дура и не сволочь.
   Голос ее подозрительно зазвенел.
   - Ну, тихо, тихо, ты что, в самом деле, - успокаивающе произнес  сле-
дователь. - Ну-ка возьми себя в руки, сейчас эта курица  придет.  Ты  же
знаешь, я тебе верю, я тебе всегда и во всем верил,  даже  в  те  давние
времена, когда мы еще ссорились и дулись друг на друга. Параскевич уйдет
- и мы с тобой вместе послушаем, что рассказывала Исиченко. Водички  на-
лить?
   Настя молча кивнула, сжимая крепче зубы, чтобы не дать  волю  слезам.
Сегодня утром на Петровке она успела поймать несколько  косых  взглядов,
брошенных в ее сторону, и поняла, что разговоры уже идут, и  весьма  ак-
тивно. Событие само по себе из ряда вон выходящее, а тут даже не  скоро-
постижная смерть, а самоубийство. О чем это говорит? Да о том,  что  Ка-
менская довела несчастную женщину.  Сегодня  ей  уже  пришлось  написать
объяснение и выдержать не самый приятный разговор с  генералом.  Хорошо,
что Колобок-Г