поводу
мяукала. Короче,  все  подробности,  как  говорится,  письмом.  Пару  недель
промучился, а потом увидел, что  от  дневника  польза  есть.  Одна  из  моих
лапушек что-то захандрила, есть, перестала, мяукает, все время жалобно так -
просто сердце разрывается. Я глядь в дневничок-то, а там  и  прописано,  что
она уже три  дня  назад  стала  меньше  есть,  а  два  дня  назад  перестала
по-большому ходить. В книжку специальную заглянул - и сразу вся болезнь  как
на ладони. Вот тогда я папашку-то заценил. Хоть и зануда он, но иногда  дело
говорит.
   Втянулись мы с мамулей как-то в эти отношения, привыкли, что он  приходит
каждый выходной  с  проверкой.  Кино  такое  было  про  войну  "Проверка  на
дорогах". Вот у  нас  эта  самая  проверка  еженедельно  происходила.  Денег
папашка, по всему судя, давал мамуле не скупясь, потому что  жить  мы  стали
куда лучше, хотя она ни разу на этот счет не заикнулась, а мне  он  даже  на
карманные расходы не подбрасывал. Можно сказать, мы с ним почти подружились,
мне нравилось, что он с удовольствием слушает  про  моих  котов  и  кошечек,
дотошно выспрашивает, что нового я  про  них  прочитал  или  сам  узнал,  из
собственного  опыта.  Частенько,  правда,  намекал,  что  уж   коль   я   от
биологической школы отказался, то пусть  бы  хоть  иностранные  языки  учил,
чтобы читать специальные ученые книжки, которые на русский не  переводились,
но я мимо ушей пропускал. Языков мне еще не хватало!  И  так-то  напрягаться
приходится, чтобы школьную программу осилить.
   Худо-бедно, но школу я закончил. И тут опять началось!
   - Ты должен поступать в Академию Тимирязева, ты доложен  получать  высшее
образование!
   На маму он тоже напрыгивал, и каждый раз с одним и тем же упреком:
   - Это ты во всем виновата, ты Не Привила ему интереса к достойной  жизни.
Ты отдала его в школу на год позже, чем можно было, и в результате  у  парня
не осталось в запасе никакого времени. Он подпадает под  осенний  призыв,  и
если не поступит в институт с первого раза,  то  уже  в  ноябре  загремит  в
армию.
   - Я его пожалела, - оправдывалась мама, - он так много болел,  когда  был
маленьким, ему нужно было хоть немного окрепнуть.
   - От учебы и знаний еще никто не надорвался, - отрезал  папаня,  -  а  ты
своей жалостью губишь сына, вредишь ему.
   Я ни хрена не понимал, с какого этого удовольствия  я  должен  учиться  в
академии и получать высшее образование. По кошкам я уже и  так  академик,  а
больше мне ничего  в  жизни  не  нужно.  Папашку  послушать,  так  я  должен
закончить эту академию, потом поступить в аспирантуру, написать диссертацию,
потом еще какую-то другую диссертацию, разработать новый  метод  скрещивания
кошек  и  выведения  новых  пород  или  на  крайняк  новый   метод   лечения
какой-нибудь кошачьей болезни, сделать себе имя в науке и вообще стать самым
главным кошатником на земле. Ну  на  худой  конец  в  Европе.  Е-мое,  Самым
Главным Кошатником. Да на кой черт мне  это  счастье?  Я  свою  жизнь  видел
просто и ясно: схожу в армию, поскольку все равно никуда от нее  не  деться,
вернусь, устроюсь работать, буду копить деньги на  то,  чтобы  открыть  свой
кошачий приют. И потом буду всю оставшуюся жизнь заниматься своими  любимыми
кошечками и котами, моими ласточками, моими любимыми пушистыми  девочками  и
мальчиками,  такими  независимыми,  непослушными,  строгими,  не   терпящими
панибратства, неласковыми, но... Черт его знает, что в них  было  такое,  но
что-то определенно было. Я не просто любил их, я болел ими.
   Не понимать-то я не понимал, зачем папаня тащит меня в науку, но легче от
этого не становилось. Я тупо  упирался,  он  сначала  уговаривал,  объяснял,
потом стал требовать, потом угрожать, потом  вообще  орать  начал.  Мамулька
смотрела на эти душераздирающие сцены больными собачьими глазами и  тихонько
вздыхала, но открыто мою  сторону  не  принимала.  И  только  когда  папашка
сматывался, гладила меня по голове и говорила, что я должен жить своим  умом
и прожить свою собственную жизнь, а не чужую, кем-то  другим  придуманную  и
навязанную. В разгар всех этих околоинститутских баталий у нас с  мамулей  и
состоялся наконец тот разговор, который вправил мне мозги и поставил  их  на
место. Конечно, можно было бы и пораньше обо  всем  этом  поговорить,  но  я
вопросов не задавал, а мамуля - человек деликатный  -  первой  не  начинала.
Когда папанька впервые появился, в мою кошколюбивую черепушку ничего  такого
не приходило, потому я  и  не  спрашивал,  почему  это  он  столько  лет  не
появлялся, а потом в одночасье нарисовался, да так что никаким  ластиком  не
сотрешь. Я вообще в детстве поведение взрослых не оценивал и не пытался  его
логически объяснять, мамуля растила меня послушным, мягким ребенком, который
любое слово, произнесенное взрослым, принимал как  указание,  не  подлежащее
обжалованию. Не было отца - и не надо. Появился - значит, так положено.
   И вот теперь, накануне осеннего призыва, мне все популярно  объяснили.  И
насчет семейных  традиций  и  чести  рода  Данилевичей-Лисовских-Эссенов,  и
насчет неравного брака между троечницей-мамулей и гениальным папашей-Ландау,
и про то, как он все соки из мамульки выжимал, заставляя  учиться,  а  потом
просто-напросто выжил, чтобы она его перед  академиками  и  разными  всякими
лауреатами не позорила. И про вторую  папашину  жену  мне  рассказали.  Тоже
история, доложу я вам... Мне так эту несчастную тетку было жалко - аж  слезы
на глаза навернулись. Она так старалась, так старалась, прямо  из  кожи  вон
лезла, а ему все мало, козлу!
   К восемнадцати годам я уже  утратил  абсолютную  послушность  взрослым  и
научился спорить и ссориться, не видя в этом ничего зазорного. Когда  мамуля
разъяснила мне, чего от Меня папанька добивается, я,  натурально,  встал  на
дыбы. Это  что  же,  выходит,  он  не  обо  мне,  своем  единственном  сыне,
заботится, а исключительно  о  себе  и  достоинстве  своей  гребаной  семьи?
Сначала  мамулю  измучил,  потом,  видя,  что  она  не   соответствует   его
требованиям, выгнал ее, а заодно и меня, и стал искать новую  жену,  которая
родит ему нового ребенка. Про меня и думать забыл. А потом, когда со  второй
женой обломилось, вспомнил, что есть где-то сын, которого можно  попробовать
обкорнать под свою гребенку, сделать достойным продолжателем рода.  Выходит,
ему все равно, чего я хочу, ему интересно только то, чего  хочет  лично  он?
Ну, со мной-то этот номер не пройдет. Мамуле он жизнь попортил, вторую  свою
жену вообще в могилу свел, и все в угоду каким-то там Данилевичам и Эссенам,
которых я и знать не знаю. И, кстати, не хочу знать. Но я у него  на  поводу
не пойду, это уж фигушки!
   Правда, мои бунтарские порывы несколько сдерживались соображениями  чисто
меркантильными. Папаня был мужиком не бедным, денег нам давал щедро, и  я  в
глубине души надеялся, что он загорится моими идеями насчет кошачьего приюта
и поможет финансами. И пришлось мне судорожно копаться в своих куцых мозгах,
чтобы взвесить и понять, чего я хочу больше: помощи  или  самостоятельности.
Выходило по всему, что без папашкиных денег будет, конечно, туговато,  но  с
его деньгами и с  той  жизнью,  которую  он  пытался  мне  навязать,  будет,
пожалуй, еще круче. После разговора с мамулей я стал смотреть  на  ее  жизнь
совершенно другими глазами. Она честно призналась мне, что стремилась  выйти
замуж за своего обожаемого Ландау не столько по любви, сколько из стремления
устроиться поуютнее рядом с обеспеченной семьей. Вот ведь ирония  судьбы!  У
нас была книга о Ландау, только о  настоящем,  написанная  его  женой  Майей
Бессараб,  так  в  этой  книге  я  прочитал,  что  настоящий  Ландау   любил
говаривать: "Хорошую вещь браком не назовешь". А  бедная  моя  мамусечка  из
задрипанной коммуналки так стремилась к этому браку. Вообще книг у нас  было
много, и до определенного момента  я  даже  не  задумывался  -  откуда?  При
маминой-то зарплате и при  ее  круге  интересов...  Оказалось,  что  в  этой
квартире когда-то жил мой драгоценный папаня со своими родителями, потом его
мама (моя, стало быть, бабушка) умерла, и  они  с  отцом  (моим  дедом,  так
получается) переехали к бабке, которая мне приходится уже прабабкой. А  вещи
оставили как есть - и мебель, и библиотеку. Вообще дети - странные существа,
почти такие же отвязанные, как мои кошки. Я всегда знал,  что  у  меня  есть
бабушка - мамулькина мама, она часто к нам приезжала, и в деревню мы  ездили
вместе. Но как не задумывался я об отце,  точно  так  же  мне  в  голову  не
приходило, что у папани, если он существует, тоже есть родители, и где-то по
земле ходят  мои  другие  родственники.  Бабушки  по  папашиной  линии,  как
выяснилось, у меня и не было, она умерла, когда папаня еще под  стол  пешком
ходил, но отец-то у него был? Был. И где он?  Но  этот  глубоко  философский
вопрос вылез из  недр  моей  черепушки  только  в  восемнадцать  лет,  после
разговора с мамулькой и в аккурат накануне ухода в армию.  Поскольку  вопрос
вылез, я тут же его и задал. Мамуля чуть приподняла брови и махнула рукой.
   - Ой, Санека, да что ты спрашиваешь! Он такая шишка,  куда  ему  до  нас,
грешных, спускаться. Да его и в Москве-то  почти  не  бывает,  он  на  своих
секретных объектах работает.
   - А у него другие внуки есть? - живо поинтересовался я.
   - Нет, ты один.
   - Надо же, единственный внук - и ни грамма интереса, - фыркнул  я.  -  Не
понимаю.
   Тут мамулька помялась, пожалась да и призналась мне, что дед,  папашин-то
отец, очень даже мной интересовался всегда, но по договоренности с мамулькой
было решено, что коль я насчет отца не больно дергаюсь, то лучше меня  дедом
не травмировать. А то если дед будет постоянно появляться, я могу  спросить,
отчего же это дедушка к  нам  ходит,  а  папка  родный  глаз  не  кажет.  За
постановкой такого вопроса  должны  были  последовать  порожденные  неуемной
детской фантазией объяснения, не имеющие ничего общего с  действительностью.
Ребенок мог либо жутко расстроиться оттого, что папка родной  в  отличие  от
дедушки его  не  любит  и  знать  не  желает,  либо  придумать  какую-нибудь
сказочную фигню и свято в нее поверить, что тоже плохо, поскольку  рано  или
поздно все выяснится  и  сказка  рухнет,  причинив  неокрепшей  подростковой
психике непереносимые страдания.
   - Дед твой действительно в Москве бывает очень редко, короткими наездами,
но он всегда мне звонит и про тебя спрашивает. А когда ты был маленький,  он
ходил к школе на тебя смотреть, - сказала мамуля.
   - Слушай, - спросил я, - а дед у меня такой  же  свернутый,  как  папаня?
Тоже за чистоту родословной борется?
   Мамулька со вздохом кивнула:
   - Тоже. Он, конечно, не такой упертый, сам из рабочих, но семейка эта его
испортила. Ты бы видел его рожу, когда Ландау привел меня  к  отцу  и  бабке
знакомиться! - Она звонко расхохоталась, сверкая белыми зубами.  -  Они  так
меня испугались, как будто жабу увидели. Знаешь, как это бывает: вроде и  не
страшно, ведь жаба тебя не съест,  она  маленькая,  но  прикоснуться  к  ней
брезгуешь и наступить боишься. Вот и они со мной тогда как с жабой обошлись.
   Именно в эту секунду я окончательно понял, что  папашиных  денег  мне  не
надо. Если они моей мамулькой брезговали, тогда пошли они все...


   Глава 13
   КАМЕНСКАЯ

   Она почти никогда не смотрела по сторонам, когда шла по  улице,  привычки
такой не было, и уж тем более не смотрела на окна. Поэтому, подходя к своему
дому, не обратила внимания на то, что ни в одном окне нет света.  Темноту  в
подъезде Настя списала на постоянно разбитые лампочки, а неработающий лифт -
на  обычное  невезенье.  И  только  войдя  в  квартиру  и  ткнув  пальцем  в
выключатель в  прихожей,  сообразила,  что  что-то  не  так.  Во  всем  доме
отключено электричество.
   Шепотом чертыхаясь, она сняла ботинки, нашарила на полу тапочки, на ощупь
проползла в кухню и зажгла плиту. "Хорошо еще, что у нас  плиты  газовые,  -
подумала она, - если  бы  плиты  были  электрическими,  тогда  совсем  кисло
пришлось бы. Даже воду не вскипятить". От горящих  конфорок  в  кухне  стало
достаточно светло, чтобы ориентироваться в пространстве и не  натыкаться  на
углы. Поставив на огонь чайник, Настя попыталась составить более  или  менее
приемлемый  план  действий  на   ближайшее   время   с   учетом   отсутствия
электричества. На компьютере не поработаешь, телевизор не посмотришь, книжку
не почитаешь, с этим все ясно. Можно  лечь  спать,  уже  одиннадцать  часов,
Лешка сегодня ночует у родителей и в Москву  не  приедет.  Надо  бы  сделать
несколько  телефонных  звонков,  но,  пожалуй,  поздновато.  И,  что   самое
противное, душ не принять - в ванной кромешная тьма, а в доме нет  ни  одной
свечки. И почему она никогда не покупает свечи? Ведь продаются же на  каждом
углу...
   Чайник закипел. Настя сделала кофе и бутерброд с сыром и  села  за  стол.
Что интересного сказала  мадам  Казарян-Островерхова?  Пожалуй,  практически
ничего. Никто из бывших общих знакомых Валентина не разыскивал  ни  накануне
убийства, ни за неделю, ни за месяц до того. Вообще  за  последний  год  его
никто не искал, а даже если бы и искал, бывшая жена  ничего  вразумительного
сказать не смогла бы, она и сама не знала, где Валентин. И,  честно  говоря,
не очень-то и хотела знать. Насте показалось,  что  Островерхова  испытывает
чувство вины перед мужем за то, что бросила его в трудную минуту,  и  потому
инстинктивно хочет сделать вид, что никакого Казаряна в ее жизни  как  будто
бы и не было. Она не хочет о нем вспоминать и не интересуется  его  нынешней
жизнью.
   - Почему он так легко сдался? - спросил Островерхову Сергей Зарубин. - Ну
хорошо, с бизнесом не получилось, но это случается сплошь и  рядом,  и  люди
обычно обращаются к друзьям, родственникам, бывшим коллегам,  просят  помочь
найти другую работу или посодействовать в бизнесе. А ваш  муж,  если  верить
вам, ничего такого не сделал. У него что, друзей не было?
   - Друзей? - Островерхова чуть  приподняла  красиво  очерченные  брови.  -
Друзей было навалом. Только  гордости  у  Валентина  еще  больше.  Армянская
кровь, знаете  ли.  Стыдно  быть  неудачником.  Стыдно  всем  объявить,  что
начинаешь новую  жизнь,  а  оказываешься  в  полном  дерьме.  Унижение  паче
гордости - вот как это называется. А у меня сын на руках, ему  наплевать  на
папину гордость, ему кушать надо, понимаете?
   - Валентин легко заводил знакомства?
   - Уж конечно, - Островерхова  чуть  заметно  усмехнулась,  -  потрепаться
любил, только дай волю. Контактный, душа компании.
   Она помолчала какое-то время и вдруг спросила:
   - Вы не знаете, кто будет его хоронить?
   Настя удивилась и ответила вопросом на вопрос:
   - А разве не вы?
   - Что вы, - испугалась бывшая жена Казаряна, - у меня лишних  денег  нет,
мне муж только на карманные расходы дает и на продукты. Остальными  деньгами
сам распоряжается.
   - Так попросите у него. Человек ведь умер, - укоризненно сказала Настя. -
И не чужой, не посторонний. Ваш бывший муж, отец вашего сына.
   - Он не даст. Вы что, шутите? Он меня до сих пор к Валентину ревнует, ему
все кажется, что я только из-за  денег  за  него  замуж  вышла,  чтобы  сына
поднять, а на самом деле Валю люблю. Нет, на Валины похороны он  ни  копейки
не даст. Кто он ему? Они даже незнакомы.
   - Но это неправильно, - продолжала настаивать Настя, - у вас  общий  сын,
он должен иметь возможность проститься с отцом. А как  это  будет  возможно,
если вы не возьмете на себя организацию похорон? Если вы этого не  сделаете,
телом будет заниматься государство, и вы даже не узнаете, где  и  когда  его
похоронят, и похоронят ли вообще.
   - У моего сына есть отец, - надменно произнесла Островерхова, - и мальчик
носит его фамилию. Я вас убедительно прошу не вмешиваться в нашу жизнь,  она
вас не касается. Ваше дело - раскрывать  преступление  и  искать  убийцу.  А
травмировать моего ребенка я вам не позволю.
   Осадок от этой встречи  у  Насти  на  душе  остался  скверный,  у  Сережи
Зарубина, кажется, тоже.
   - Надо же, убийца как будто точно знал, какая у Казаряна жена, -  вздыхал
он по дороге к метро. - Деньги на похороны оставил.
   - Наверное, Казарян сам ему сказал, - предположила Настя, -  они  же  два
дня подряд общались, наверное, много о чем поговорили.  И  о  том,  что  вся
близкая родня у Валентина погибла в Спитаке во время  землетрясения.  И  все
равно я не понимаю, зачем он это делает.
   - Что делает? - не понял Зарубин.
   - Деньги оставляет. Лишние они у него, что ли?
   - Может, он филантроп, благотворительностью занимается.
   - Ну да, такой филантроп, что прямо людей готов убивать, только бы деньги
для них оставить. Нет, Сережа, у него что-то другое на уме. Понять  бы  его,
тогда легче было бы.
   Понять бы его... Вариантов на самом деле только два.  Либо  он  оставляет
деньги, потому что это для него важно,  это  выражает  какую-то  идею,  либо
никакой  идеи  нет,  просто  он  хочет  окончательно  запутать  следствие  и
заморочить всем голову. То же самое с рыбками. Зачем они? Чтобы выразить  ту
мысль, о которой говорила Ирочка, или чтобы усложнить мозаику? Если бы можно
было придумать идею, которая связывала бы керамическую рыбку с пластмассовым
пупсиком и деньги на похороны!
   Рыбки одинаковые, а пупсики  разные.  О  чем  это  говорит?  Если  Шутник
заранее приготовился к задуманным  преступлениям  и  купил  сразу  несколько
одинаковых рыбок, то он и пупсиков купил бы сразу, и, вероятнее всего,  они,
как и рыбки, были бы одной модели. Однако все не так. Выглядит, словно рыбки
у него уже были, а пупсиков он покупал в разных местах. Почему не в одном  и
сразу? Видимо, боялся, что мужчина, покупающий с десяток одинаковых куколок,
может если не вызвать  подозрения,  то  просто  запомниться  продавщицам.  А
Шутник продавщиц боится, это  точно,  случай  со  Старостенко  это  наглядно
показал. Эксперты утверждают, что рыбки сделаны в Мексике, но были ли они  в
продаже в  России  -  установить  практически  невозможно.  Запросы  во  все
организации, ведающие импортом, сделаны, но  ответы  придут  еще  неизвестно
когда,  и  при  этом  нет  полной  уверенности,   что   ответы   эти   будут
исчерпывающими.  В  таможенных  документах  указано  "Сувениры",   а   какие
конкретно?   Даже   если   где-нибудь   будет   написано   "Сувенир   "Рыбка
керамическая", то совершенно не факт, что это именно такие рыбки. Не  говоря
уж о том, что кто-то мог просто привезти целую упаковку рыбок в  собственном
чемодане и нигде ее не декларировал, потому что ввозил не для продажи, а для
подарков. Кстати, этот кто-то мог быть и Шутником.
   А что, это мысль! Шутник бывал  в  Мексике  -  это  уже  коечто.  Хоть  и
плохонький, а признак.
   Из комнаты послышалось  треньканье  телефона.  Настя  вскочила,  забыв  о
темноте, и тут же  у  входа  в  комнату  натолкнулась  на  стройматериальный
Эверест. От растерянности она никак  не  могла  вспомнить,  как  что  лежит,
телефон звонил, и она боялась, что это что-то срочное и  важное,  а  она  не
успеет снять трубку. Сделав два осторожных движения, она протиснулась  между
рулонами обоев и банками с краской, и в тот момент, когда ей показалось, что
самое трудное уже позади, споткнулась о сложенные на полу плинтусы и рухнула
вниз. Сверху на нее  посыпались  обои  и  что-то  порошкообразное,  кажется,
лопнул бумажный мешок с цементом. А телефон все не умолкал. Настя  с  трудом
поднялась, чувствуя острую боль в левом колене и правой кисти.  Господи,  да
где же этот идиотский телефон? Звенит где-то рядом,  но  ведь  не  видно  же
ничего! Она присела на корточки и стала шарить руками  по  полу  в  попытках
найти длинный телефонный шнур. Вот он, кажется. Настя потянула шнур на себя,
подтаскивая аппарат поближе.
   - Але, - почти простонала она, потому  что,  забывшись,