торый сам по себе заслуживает  всяческого  уваже-
ния. Я имею в виду, разумеется, труд, а не плод. Наш диссертант  Валерий
Иосифович Харламов представил нам несомненно интересную работу,  которая
вполне ясно дает нам ответ на главный вопрос: может ли соискатель ученой
степени проводить самостоятельную научную работу, есть  ли  у  него  для
этого достаточный потенциал. Ведь смысл написания кандидатской диссерта-
ции состоит именно в этом, если память мне не Изменяет и я правильно по-
нимаю требования Высшей аттестационной комиссии.
   Произнеся эту тираду, Лозовский умолк и повернул голову в сторону Вя-
чеслава Егоровича Гусева, который как ученый секретарь должен знать  все
правила и требования ВАКа. Вячеслав Егорович выразительно кивнул, стара-
ясь не рассмеяться. Сцена эта разыгрывалась каждый раз, когда  Лозовский
оппонировал на защите. Он был единственным  ученым,  который  утверждал,
что при защите диссертации обсуждается не суть написанного, а уровень  и
качество. "Если бы мы обсуждали суть, Эйнштейн никогда бы не защитился в
нашем Совете, потому что мы все в один голос сказали бы, что он не прав.
Диссертанту и не нужно, чтобы мы все дружно считали его  правым,  потому
что, если мы будем присваивать ученые степени только тем, с чьей позици-
ей мы согласны, наука не сможет развиваться. Не появится ни одной  новой
научной школы. Никто не сможет сказать новое слово в науке, ибо новое  -
это опровержение старого. Мы во время защиты диссертации должны ответить
только на один вопрос: достаточна ли научная культура соискателя, добро-
совестен ли он при анализе результатов своих экспериментов, логичен ли в
своих рассуждениях, может ли придумать что-то оригинальное. А если  сов-
сем просто, то мы на защите должны решить, есть у него  мозги  в  голове
или нет. Вот и все. И я в своем выступлении в качестве официального  оп-
понента буду говорить только об этом. Если вам это не нравится, не приг-
лашайте меня оппонировать", - категорично заявлял профессор Лозовский.
   Такая позиция импонировала диссертантам, и они всегда просили  назна-
чить Лозовского первым оппонентом. Но было несколько случаев,  и  о  них
тоже очень хорошо помнили, когда упрямый профессор, прочтя  вполне  гра-
мотную и добротную диссертацию, говорил на защите:
   - Я не могу опровергнуть ни одного слова из этой диссертации.  В  ней
все правильно. Все, от первой заглавной буквы и до  последней  точки.  И
мне от этого скучно. Эта диссертация - хорошая курсовая работа студента,
но не более того. Работы мысли я здесь не вижу. Вкуса к  эксперименту  я
здесь не чувствую. Мое мнение таково: соискатель не готов для  самостоя-
тельной научной деятельности, степень кандидата наук ему присваивать еще
рано.
   Некоторые приходили послушать Лозовского, как ходят в цирк. Узнавали,
на какой защите, первой или второй по счету, он оппонирует, приходили  в
зал Совета и уходили, когда Михаил Соломонович спускался с трибуны.
   - Я питаю глубокое уважение к научному руководителю нашего  соискате-
ля, профессору Бороздину, - продолжал вещать Лозовский. - И поскольку  я
хорошо знаю научный стиль Павла Николаевича, я особенно внимательно вчи-
тывался в текст представленной диссертации, стараясь увидеть влияние на-
учного руководителя и, вполне  возможно,  отсутствие  научной  самостоя-
тельности Валерия Иосифовича Харламова. Но нет! - при  этих  словах  Ло-
зовский воздел вверх искривленный подагрой указательный палец.  -  Я  не
увидел в этой работе ни малейшего следа присутствия  Павла  Николаевича.
Складывается впечатление, что профессор Бороздин просто ограбил наше го-
сударство, получая деньги за научное руководство человеком, который, яв-
ляясь вполне зрелым ученым мужем, в таком руководстве вовсе не нуждался.
   Зал оживился. Все понимали, что Михаил Соломонович шутит и что на са-
мом деле его слова содержат в себе высшую похвалу диссертанту. Но однаж-
ды такое уже было... А кончилось тем, что  ученый,  считавшийся  научным
руководителем диссертанта, был лишен профессорского  звания,  ибо  после
точно такого же выступления Лозовского вскрылось, что он вообще не  осу-
ществлял научного руководства ни  одним  соискателем,  потому  что  дав-
ным-давно отстал от науки и уже много лет перестал в ней что-либо  пони-
мать. Получаемые от аспирантов и соискателей главы и параграфы он  пере-
давал своему сыну, талантливому молодому физику, который  делал  постра-
ничные замечания и объяснял папочке суть своих вопросов. Потом папочка с
умным видом пересказывал все это своим подопечным.  Ему  очень  хотелось
сохранить имя в науке, ему очень нравилось быть профессором, и  он  тща-
тельно оберегал свою тайну, которая состояла в том, что быть профессором
он давно перестал. Скандал тогда был громкий, и с тех пор в  зал  Совета
стали ходить "на Лозовского", как в былые времена  люди  ходили  в  цирк
смотреть на акробатов, работающих без страховки, ходили каждый день, хо-
дили в надежде, что вот сегодня-то наконец что-нибудь случится.
   - Я надеюсь, что в своем выступлении научный руководитель диссертанта
пояснит нам, кем же он руководил все эти годы и в  чем  это  руководство
состояло, - балагурил Лозовский.
   - Непременно, Михаил Соломонович, - подал со своего места  голос  Бо-
роздин.
   Члены Совета начали хихикать. Они поняли, что старика Лозовского  пе-
ред самым Советом ктото угостил рюмочкой-другой коньяку.
   Дверь в зал осторожно приоткрылась,  вошел  Лысаков  и,  стараясь  не
привлекать к себе внимания, сел на ближайшее свободное место рядом с Ин-
ной Литвиновой.
   - Ну, что здесь происходит? - шепотом поинтересовался он.
   - Лозовский выдуривается, как всегда, - так же шепотом ответила  Инна
Федоровна. - А ты чего пришел? Нашего Соломоныча послушать?
   - Ну да. Жалко, опоздал, немного время не  рассчитал.  Как  Харламов?
Нервничает?
   - Еще бы. Посмотри, вон он сидит, белый как мел.
   - А чего он так распсиховался? Отзыв плохой получил?
   - Вроде нет. Гусев как-то вскользь сказал, что отзывы на  автореферат
все положительные, а в ведущую организацию Валерий сам  ездил,  чтобы  с
почтой не связываться.
   - Так чего же он так нервничает? Я понимаю, был бы зеленый  аспирант,
которому вся эта бодяга в новинку. А Харламов уж на стольких  защитах  в
своей жизни побывал, что весь сценарий должен наизусть знать.
   - Да ну тебя, Гена, - рассердилась Литвинова. - Тебе хорошо  говорить
со стороны-то. А ты себя вспомни, как ты кандидатскую защищал. Тоже  не-
бось весь потный был от страха.
   - Ну сравнила! - шепотом засмеялся  Лысаков.  -  Мне  тогда  двадцать
шесть было, я вообще всего боялся, а при виде Соломоныча в  обморок  па-
дал, я же по его учебникам в институте учился, он для меня был как мону-
мент в честь биофизики, а тут - вот  он,  пожалуйста,  живой  и  теплый,
собственной персоной. А Харламову, между прочим, на двадцать лет больше,
чем мне тогда было. Так что с него и спрос другой.
   Лозовский завершил выступление и медленно сошел с трибуны. Начал выс-
тупать второй официальный оппонент. Геннадий Иванович посмотрел на часы.
   - У меня часы стоят, что ли? - нахмурясь, пробормотал он, вглядываясь
в циферблат. - Который час?
   - Без четверти четыре, - ответила Литвинова.
   - А на моих десять минут четвертого. То-то я  смотрю,  на  Лозовского
опоздал, а вроде правильно все рассчитывал. Слушай, ты не знаешь,  Соло-
моныч на второй защите будет оппонировать?
   - Обязательно. Там очень спорная диссертация, сам  научный  руководи-
тель на диссертанта бочку катит, мол, не слушается и делает все  посвое-
му, поэтому он, руководитель, за научную сторону вопроса ответственности
не несет. А Лозовский это обожает. Будет то еще представление. Как бы не
передрались. На вторую защиту весь Институт соберется.
   - Отлично! - потер руки Лысаков. - В таком случае у меня предложение.
Пойдем сейчас ко мне, я тебе кое-что покажу  из  последних  результатов,
быстренько обсудим, заодно чайку выпьем, а на вторую защиту вернемся сю-
да. Идет?
   - Ты что, Гена? Ты в своем уме? Я же пришла  Валерию  моральную  под-
держку оказать. Как же я уйду и брошу его? Нет, я не могу. Смотри, кроме
меня здесь никого из нашей лаборатории нет, ему ведь обидно.
   - Как нет? А Бороздин?
   - Он не в счет. Он научный руководитель и член Совета. Представляешь,
Харламов посмотрит в зал, а там пусто, и не улыбнется никто для придания
бодрости. А самый страшный момент, когда члены Совета голосовать пойдут.
Я хорошо помню этот ужас. Стоишь в коридоре один-одинешенек  и  думаешь,
что вон за той дверью твоя судьба решается, там в комнате собрались уче-
ные мужи, которым до тебя нет ровно никакого дела, которые тебя  в  упор
не видят и знать не хотят. Им гораздо интереснее покурить,  попить  чаю,
потрепаться друг с другом, позвонить по телефону. Ведь бюллетень  запол-
нить и в ящик бросить - полминуты. А они полчаса возятся, потому что  им
обратно в зал идти неохота, разбредаются по всему Институту,  заходят  к
приятелям, решают какие-то свои проблемы. И все это время  ты  стоишь  в
коридоре между залом и комнатой для голосования и умираешь. И никому  ты
не нужен. И диссертация твоя, бессонными ночами вымученная, тоже  никому
не нужна. Нельзя, чтобы в такую минуту рядом с Валерием никого не  было.
По себе помню, как это тяжело.
   - А ты одна была, что ли?
   - Одна. Такое пережила за эти полчаса - врагу не пожелаешь. Мне  ведь
тридцать шесть было, когда я защищалась, а это совсем другое  дело,  чем
когда тебе двадцать шесть.
   - Да почему же, интересно?
   - Да потому что чем ты старше, тем большим  тебе  приходится  жертво-
вать, чтобы написать эту проклятую диссертацию. Когда ты пишешь ее в ас-
пирантуре, начинаешь, как ты, в двадцать три года и заканчиваешь в двад-
цать шесть, ты ничего не потерял, даже если защитился  неудачно  или  не
защитился вообще. У тебя как было все впереди, так впереди и осталось. А
когда ты занимаешься диссертацией не в аспирантуре, а без отрыва от  ос-
новной работы, и пишешь ее не три года, а десять лет, и эти  десять  лет
приходятся на возраст от тридцати до сорока или даже позже, тебе  прихо-
дится слишком часто выбирать,  чему  отдавать  предпочтение.  Науке  или
семье. Науке или ребенку. Науке или здоровью. Науке или престарелым  ро-
дителям. Тебя кругом давит моральный долг по отношению к кому-то или  по
отношению к самому себе. И ты делаешь свой выбор, наживая при этом седые
волосы и оставляя рубцы на совести. Так вот, Геночка, когда ты стоишь  в
коридоре и ждешь результатов голосования, ты думаешь только об одном. Ты
вспоминаешь все жертвы, которые принес на  алтарь  своей,  прости  меня,
гребаной диссертации, и думаешь о том, не напрасны ли они были и  стоила
ли диссертация всех этих жертв. И ты понимаешь, что  если  сейчас  члены
Совета соберутся в зале и председатель  счетной  комиссии  объявит,  что
черных шаров тебе кинули больше, чем нужно, то  окажется,  что  все  эти
жертвы были напрасными. Ты вспомнишь женщину, может быть, самую лучшую в
твоей жизни, от любви которой ты отказался. Ты вспомнишь, как тяжело бо-
лели твои родители, а тебя не было рядом с ними. Ты  много  чего  вспом-
нишь. И узнав, что тебя провалили на защите, ты поймешь, что жил  непра-
вильно, что поставил не на ту лошадку и в итоге  все  проиграл,  принеся
слишком много жертв.
   - Все, все, все, сдаюсь, - поднял руки Лысаков. - Ты убедила  меня  в
том, что я чудовищный эгоист. В знак солидарности я буду сидеть с  тобой
до конца, а потом буду оказывать моральную поддержку Валерию Иосифовичу,
когда он будет страдать в коридоре. Только ты мне скажи, когда мы с  то-
бой наконец делом займемся, а? Работа стоит, и за нас ее никто не сдела-
ет.
   - Гена, честное слово, завтра прямо с утра и займемся. Между  прочим,
ты докторскую думаешь завершать или совсем ее забросил?
   - Инка, отвяжись. Мне уже Бороздин плешь проел с этой докторской, те-
перь еще ты начинаешь.
   - Ладно, не буду. Давай послушаем, сейчас Бороздин  будет  Лозовскому
отвечать.
   Лысаков и Литвинова умолкли, глядя, как профессор Бороздин неторопли-
вым шагом идет к трибуне.
   Он смотрел на сияющего, довольного собой Лозовского и чувствовал, как
в нем закипает ненависть. Старый паяц. Шут гороховый.  Выживший  из  ума
маразматик с отвратительным скрипучим голосом и реденькими седыми  воло-
сиками. О, как он ненавидел всех сидящих в этом зале, как они раздражали
его своей глупостью, примитивностью, болтливостью. Скорее бы все  разре-
шилось, они бы довели прибор и получили за него деньги. И никогда больше
не видеть эти мерзкие рожи, не слышать эти  голоса,  важно  произносящие
всякую чушь.
   В первый раз у Мерханова что-то не получилось.  Интересно,  получится
ли сегодня? На сегодняшний день он дал ему время с трех  до  семи  часов
вечера. Можно было бы дать и побольше, если бы знать  заранее,  что  Ло-
зовский будет в таком боевом настроении. Обычно защита кандидатской дис-
сертации длится час с четвертью, максимум - полтора часа, и это вместе с
голосованием и объявлением результатов. А сегодня защита длится уже  час
двадцать, и еще голосовать не ходили.
   Каменская вроде поутихла. После похода к Томилину в Институте ни разу
не появилась, да и Коротков забегает лишь от случая к  случаю.  Конечно,
тогда момент был острый: откуда-то взялась карта с четко очерченной  зо-
ной действия антенны. И будь девица позубастее, она бы вцепилась  в  эту
карту и догрызла вопрос до победного конца, то есть до антенны и до при-
бора. А она отступилась. Так что вполне может оказаться, что никакие ра-
дикальные меры и не нужны, и можно спокойно продолжать работу над прибо-
ром. Конечно, без Каменской было бы спокойнее. Так или иначе, нужно выж-
дать еще недельку. Если за эту неделю Мерханов ее уберет - туда ей и до-
рога. А если не успеет, все равно можно будет продолжать работу.
   Инна что-то нервничает в последнее время.
   Когда он сказал ей, что работу придется приостановить, она была в па-
нике, говорила, что очень рассчитывала на деньги, которые он  ей  обещал
за работу над прибором. Зачем ей деньги, этой старой  деве?  Посмотреть,
как она выглядит и как одевается, можно подумать, что она живет на пода-
яние. У нее даже от скудной зарплаты наверняка деньги  остаются.  Может,
она подпольная миллионерша, как Корейко? Копит деньги и складывает их  в
чемодан. Да на что они ей? Живет одна, квартира есть, что еще ей  нужно?
Господи, если бы он мог жить один и никого не видеть! Одиночество -  вот
высшее счастье. Выше этого только смерть.
   Все было как обычно в этот вечер. Настя опять поздно пришла с работы,
и опять ей лень было готовить себе ужин, вследствие чего  она  ограничи-
лась чашкой чая с очередным невкусным бутербродом. Поговорила по телефо-
ну с отчимом, потом позвонила Лешке. Приняла душ. Посмотрела  телевизор.
Долго лежала в темноте с закрытыми глазами и думала. Наконец почти в два
часа ночи ей удалось уснуть.
   Обычный вечер. Такие случаются триста раз в году.
   Сегодня она снова прошла в двух миллиметрах от смерти. И снова не за-
метила этого.


   Глава одиннадцатая

   Бойцов шел за Анастасией Каменской от самого здания ГУВД на Петровке.
Была пятница, 3 марта. Опять она возвращалась с работы поздно,  и  опять
ей предстояло идти мимо той автостоянки, где недавно на нее пытались на-
пасть.
   От метро до остановки автобуса оставалось совсем недалеко, когда Бой-
цов увидел впереди знакомую машину. Это был тот самый "сааб", номер  ко-
торого два дня назад записывала старуха перед домом, где жила Каменская.
   Когда Настя оказалась в нескольких метрах от машины, та тихонько тро-
нулась ей навстречу, не включая огней. Вадим успел заметить, что  стекло
заднего правого окна поползло вниз. На принятие решения у него не  оста-
валось и десятой доли секунды. Он рванулся вперед, расталкивая прохожих,
в отчаянном длинном прыжке догнал идущую впереди женщину в голубой курт-
ке и упал вместе с ней на грязный мокрый тротуар.  "Сааб"  резко  набрал
скорость и скрылся.
   Каменская лежала неподвижно, и он перепугался, подумав, что она  уда-
рилась головой и потеряла сознание.
   - Ради Бога, простите, - заговорил Вадим, поднимаясь. - Позвольте,  я
вам помогу встать.
   Он склонился над Настей и наткнулся на ее взгляд, злой  и  сверкающий
от навернувшихся слез. Она молча протянула ему руку, и он осторожно под-
нял ее с земли. Ярко-голубая куртка стала серокоричневой, джинсы промок-
ли насквозь.
   - Господи, что же я наделал! Девушка, милая, я так виноват,  даже  не
знаю, что делать теперь. Давайте я отвезу вас на такси.
   - Не надо, - процедила она сквозь зубы. - Я живу здесь рядом. Куда вы
так неслись?
   - На автобус, - Вадим виновато улыбнулся. - Пожалуйста, позвольте мне
как-то загладить свою вину. Что я могу для вас сделать? Хотите, я  куплю
вам новую куртку?
   - Хочу, - она неожиданно улыбнулась. - Только немедленно. Мне же нуж-
но в чем-то дойти до дома, а в таком виде меня в милицию заберут,  поду-
мают, что я бомжиха какая-нибудь. Вы не знаете,  здесь  поблизости  есть
химчистка? Хотя сейчас уже все закрыто, наверное.
   - Есть, - обрадовался Бойцов. - Здесь недалеко гостиница, и там круг-
лосуточная химчистка, самообслуживание. Пойдемте, я вас провожу.
   - В гостинице? - недоверчиво спросила Настя. - Вы имеете в виду "Сап-
фир"? Там же все на валюту.
   - Так там есть обменный пункт. Пойдемте.
   - Нет, - она покачала головой. - Все равно это выйдет очень дорого. У
меня с собой нет таких денег.
   Она провела рукой по мокрой куртке и поднесла ладонь к глазам. Ладонь
была почти черной от грязи.
   - Черт, ну и угораздило же вас! - в сердцах воскликнула она. - В  чем
я завтра на работу пойду?
   - Поэтому и нужно пойти в химчистку сейчас, - подхватил Бойцов. - Ес-
ли у вас нет денег, я вам одолжу. Ну честное слово,  мне  так  неудобно,
что я обязательно должен что-нибудь для вас сделать. Ну пожалуйста, про-
шу вас, позвольте мне хотя бы оплатить чистку. Ну девушка, милая,  пожа-
луйста.
   - Хорошо, пойдемте, - устало вздохнула она.  -  Только  оставьте  мне
свой телефон, я завтра позвоню вам и верну деньги.
   - Только так? - лукаво улыбнулся Бойцов.
   - Только так, - твердо ответила Настя.
   Она решительно двинулась в сторону гостиницы "Сапфир"  и  тут  же  со
стоном схватилась за поясницу.
   - Ох, елки-палки, кажется, я опять спину ушибла. Только этого не хва-
тало!
   - А что? - всерьез обеспокоился Бойцов. - У вас болит спина?
   - Ужасно. Уже несколько лет. Тоже упала неудачно, и вот...
   Она растерянно развела руками.
   - Теперь вам придется нести мою сумку.
   - Конечно, конечно, - спохватился он. - Давайте, я понесу. А что вра-
чи говорят по поводу вашей спины? Как нужно лечить?
   - Да я не хожу к врачам, времени нет.
   - Это вы напрасно. Со спиной нельзя шутить, особенно женщинам.  Знае-
те, при родах это всегда сказывается. У вас есть дети?
   - Нет.
   - Значит, будут, - авторитетно предрек Вадим. -  Поэтому  обязательно
займитесь своей спиной.
   - Ладно, как-нибудь займусь на досуге, - вяло пообещала Настя.
   - И когда у вас будет этот досуг?
   - Ближе к пенсии, я думаю, - рассмеялась она. - Кстати,  вы  уверены,
что нас с вами пустят в этот валютный рай? Вид у меня, прямо скажем...
   - Прорвемся как-нибудь, - беззаботно ответил Бойцов. - Главное, выра-
жение лица понахальнее сделать - и вперед.
   Швейцар пропустил их безропотно, чем несказанно удивил Настю.
   - Надо же, - говорила она, стаскивая с себя мокрую грязную куртку,  -
оказывается, чтобы пройти в валютную гостиницу, надо выглядеть как можно
хуже, тогда сойдешь за иностранца-туриста. Вообще-то  это  правильно,  я
давно заметила, что туристы одеты очень просто и удобно. И  сколько  мне
будет стоить удовольствие привести в порядок одежду?
   - Двенадцать долларов, - отозвался  Вадим,  изучавший  объявления  на
окошке стойки, за которой сид