?
   - А так романтичнее! - Он впихнул в рот последний кусок горячей булочки с
сосиской и шумно отхлебнул  пива.  -  Но  если  честно,  я  просто  гулял  в
зоопарке, пока тебя ждал.
   - В детство впадаешь? - насмешливо осведомилась Настя.
   - Много ты понимаешь. "В детство", - ворчливо передразнил  Зарубин.  -  В
зоопарке сосредоточена вся  мировая  мудрость,  если  хочешь  знать.  Законы
естественного  отбора,  конкуренции,  генетики,  воспитания  жизнеспособного
потомства. Политики, между прочим, тоже.
   - Уж и политики, - усомнилась она. - Не передергивай.
   - А то! Вот ты небось сто раз слышала от  всяких  праведников,  что  даже
дикие звери не убивают себе подобных, а  не  себе  подобных  убивают  только
тогда, когда голодны, и только высшее существо под названием "хомо  сапиенс"
на это способно. Слышала?
   - Слышала, - согласилась Настя. - И дальше что?
   - А то, что самые якобы благородные из диких зверей, сиречь  львы,  очень
даже убивают себе подобных, причем в своем же  прайде.  Молодой  лев,  желая
стать вожаком прайда, убивает, во-первых, старого вожака, а во-вторых,  всех
только что родившихся от него львят. И вовсе не потому, что  он  против  них
лично что-то  имеет,  а  исключительно  для  того,  чтобы  самки,  лишившись
детенышей, перестали выделять молоко и стали снова готовы к спариванию.  Для
утверждения своего лидерства молодому  льву  необходимо  как  можно  быстрее
заделать как можно больше деток. Вот какие нравы царят в дикой природе, а мы
продолжаем пускать слюни, восхищаясь ее гармоничностью и естественностью,  и
проклинать человечество, которое придумало убийство.
   - Душераздирающая история, - согласилась она. - И ты  ходишь  в  зоопарк,
чтобы посмотреть на львов?
   - И на них тоже. А еще на слонов. Мне один психиатр  как-то  рассказывал,
что у людей есть такой склад психики, который называется эпилептоидный.  Они
по характеру на слонов похожи. Знаешь, медлительные такие люди,  аккуратные,
дотошные, любить умеют преданно, крепко и на всю  жизнь.  Но  злопамятные  -
жуть. И жестокие безмерно, если их довести. То есть чтобы их довести -  это,
конечно, суметь надо, они вообще-то спокойные и уравновешенные, но  уж  если
кому удалось - то уноси ноги все, кто может. Эпилептоидный тип будет переть,
как разъяренный слон, давя и сметая всех на  своем  пути.  И  должно  пройти
очень много времени, чтобы он успокоился. И вообще, Пална, к какой клетке ни
подойди - обязательно  увидишь  типаж,  который  по  жизни  встречался.  Или
посмотришь на зверюгу и вдруг понимаешь, какого типа должен быть преступник,
которого ты в данный момент ищешь.  Ладно,  это  все  лирика.  Про  Казаряна
рассказывать или ты уже такая злая, что ничего слушать не хочешь?
   - Злая, - подтвердила Настя, - поэтому лучше рассказывай, а то еще больше
разозлюсь.
   - Ой боюсь, - дурашливо пропищал Сергей  тоненьким  голоском.  -  Значит,
так, Пална. Валентин Казарян накануне убийства имел кого-то в гостях, причем
это был именно его личный гость, а не лагерное начальство.
   - Откуда знаешь? - перебила его Настя. - Факты или догадки?
   - Догадки, но приближенные к фактам. У Казаряна была заветная  консервная
баночка, которую он вывешивал на заборе, когда хотел дать понять бомжам, что
в лагерь нельзя. Обычно он ее вывешивал, когда в лагерь из Москвы  приезжали
проверяльщики или начальники. За день до  убийства  банка  висела,  и  бомжи
отправились ночевать к знакомому алкашу. На  другой  день  в  послеобеденную
пору молоденький бомжик  по  прозвищу  Биря  зашел  в  лагерь  поклянчить  у
Казаряна спичек. Банки  не  было,  спичками  парень  разжился,  а  на  прямо
поставленный вопрос  о  возможности  вечернего  визита  внятного  ответа  не
получил. Дескать, там видно будет.  И  ни  слова  о  том,  что  вчера,  мол,
начальство: нагрянуло лагерь перед осенними каникулами проверить. Ни  слова!
А вечером баночка заветная - тут как тут, Я в Москву  вернулся,  начальников
этих разыскал, они мне подтвердили, что в лагерь в те дни не наведывались.
   - Получается, у него накануне кто-то был и обещал появиться на  следующий
день тоже, но Казарян не был уверен, что он приедет, - сказала  Настя.  -  И
поэтому мы с тобой сейчас идем к его бывшей жене выяснять, не  интересовался
ли недавно кто-то из знакомых, где найти Валентина, Где она живет-то?  А  то
ты меня ведешь куда-то, я даже не понимаю куда...
   - Не боись, Пална, это я на мотоцикле плохо езжу, а  ногами-то  я  хорошо
хожу, не заблудимся. О! Вот здесь нам поворачивать направо.
   Они свернули на Малую Грузинскую, и Зарубин слегка замедлил шаг.
   - Слушай, мы идем по делу или гуляем? - Настя недовольно дернула  его  за
рукав. - Ты, по-моему, не торопишься, холостяк.
   - Мадам Казарян, ныне носящая фамилию Островерхова, будет дома  только  в
девять. Она в половине девятого забирает сына из бассейна.
   Настя постаралась справиться с подступившим  раздражением.  Ну  чего  она
злится, в самом деле? Конечно, можно было  встретиться  не  в  восемь,  а  в
половине  девятого,  даже  без  четверти  девять.  Можно  было   вообще   не
встречаться, выслушать рассказ о  заветной  банке  Казаряна  по  телефону  и
отдать Островерхову на откуп Сереже, сам бы справился, не маленький. А  она,
Настя, поехала бы  домой.  Можно  было  бы...  Но  зачем?  Почему  так,  как
получилось, хуже, чем так, как могло бы быть? Ничуть не хуже. Она целый  час
будет ходить по улицам, конечно, это не парк  и  не  лес,  воздух  в  центре
Москвы загазованный и  грязный,  но  все  равно  это  лучше,  чем  сидеть  в
помещении и без конца курить. Кроме того, она будет иметь возможность  лично
поговорить с бывшей женой Казаряна и задать ей те  вопросы,  которые  сочтет
нужным, вместо  того  чтобы  потом  расстраиваться  и  упрекать  Сережу,  не
догадавшегося что-то спросить или выяснить. И наконец, все  то,  что  скажет
бывшая жена, Настя узнает сразу же, а не завтра  утром.  Это  тоже  плюс,  и
немалый.
   - А вот и сюрприз! - громким шепотом произнес Зарубин.
   - Где? - встрепенулась она.
   - Да нот же, глаза  протри,  Пална!  Перед  тобой  обещанное  "Сватовство
гусара"!
   Настя остолбенела. В десятке метров  перед  ней  стояли  Миша  Доценко  с
букетом цветов и сияющая Ирочка. Видно, она только что подошла,  потому  что
цветы Миша вручал ей прямо на глазах Насти и Зарубина. Потом Миша  элегантно
подхватил Иру под ручку, и они скрылись за дверью, над которой сияла надпись
"Международный салон".
   - Ничего себе, - протянула Настя. - А ты  откуда  узнал,  что  они  здесь
будут?
   Зарубин хитро подмигнул и хмыкнул.
   - Обижаешь, не совсем же я тупой.  Мало  ли  откуда  опер  всякое  разное
узнает. Но ты оцени  Мишаню,  Пална.  Ирина  уела  нас  всех  своим  знанием
живописи, так он решил показать, что тоже не  лыком  шит,  пригласил  ее  на
выставку молодых художников. Хочешь приобщиться к прекрасному?  У  нас  есть
еще полчаса.
   - Нет уж, - Настя отрицательно покачала  головой,  -  в  другой  раз.  Не
будем, смущать молодежь. Отведи меня лучше  куда-нибудь,  где  дают  кофе  и
бутерброды. Сам небось поел, а про меня не подумал.
   - Не подумал, - признался Сергей, оглядываясь. -  Куда  ж  тебя  отвести,
подполковница? На этой  улице  у  нас  Музей  Тимирязева,  завод  "Рассвет",
общежитие  консерватории,  художественный  салон,  от  которого   ты   гордо
отказалась... Остаются, как говорили предки, два пути: или  вернемся  назад,
там есть булочная, или проскочим в Волков переулок, там корейский  ресторан.
Выбор за тобой.
   Настя немного подумала и выбрала булочную.
   - А  я  думал,  профессорские  жены  предпочитают  рестораны,  -  заметил
Зарубин, ведя ее туда, где можно было купить сладкую булочку.
   - Профессорские жены по нынешним временам  должны  жить  экономно,  чтобы
скопить деньги на уплату налогов, - горько усмехнулась она.
   Булочки оказались  на  редкость  свежими  и  вкусными,  и  это  несколько
примирило Настю с отсутствием кофе. Они не спеша дошли до высотного  дома  в
Зоологическом переулке и ровно в  пять  минут  десятого  позвонили  в  дверь
квартиры, где ныне проживала с новым мужем  бывшая  жена  убитого  Валентина
Казаряна.

   СЫН УБИЙЦЫ

   С матерью мне повезло, чего нельзя сказать о  папаше.  Мама  всегда  меня
понимала и была моей лучшей подружкой. Когда она ушла от  папаши,  мне  было
совсем мало лет, и не могу утверждать, что я очень хорошо  помню,  каким  он
был тогда. Папаша, как мне стало известно уже позже,  был  крутым  боссом  в
оборонке, получал офигенную зарплату, так что алименты мы с  мамой  получали
хорошие и регулярно. Мамулька моя - святая, никогда об этом  придурке  слова
худого не сказала, хотя, наверное, надо было бы. Короче,  детство  я  прожил
безоблачное. Как принято говорить у этих ученых хмырей, бесконфликтное.
   Денежки папашины капали себе и капали, и мы с  мамой  горя  не  знали.  И
вдруг он объявился собственной персоной. Мне было уже двенадцать  лет,  и  я
давно перестал быть розовым несмышленышем.
   Врать не стану, папаша произвел на меня  сильное  впечатление.  Одет  как
герой американского кино, на иномарке, стройный,  красивый  (если  я  что-то
понимаю в мужиках, хотя и не уверен, в девчонках  я  разбираюсь  лучше,  это
точно). Ко времени его первого появления я слишком давно  и  слишком  дружно
жил с мамулькой, чтобы кинуться к нему на шею с криком: "Папочка пришел!"  В
отличие от мамы, которая обняла его и  расцеловала  в  обе  щеки,  я  только
вежливо кивнул. В этот момент я, хоть и пацан совсем был, понял, что она  до
сих пор этого козла любит. Потому и отзывается о нем всегда хорошо.  Но  мне
эта мысль не понравилась, и настроение моментально испортилось. Чего это она
его любит? Любить, что ли, больше некого? Меня, например...
   В общем, я тогда не понял, чего он вдруг приперся. Столько  лет  глаз  не
казал, и на тебе, пожалуйста. Они с мамой долго о чем-то  говорили,  отослав
меня в другую комнату. Потом папаша взялся за меня. Какие у  меня  оценки  в
школе, да какие предметы мне больше нравятся, да какие книги я читаю, да что
еще я знаю и умею, помимо школьной программы.  Прямо  настоящий  допрос  мне
учинил. Я в те годы брыкаться еще не научился, дружная жизнь с  мамулькой  к
этому как-то  не  располагала,  поэтому  я  добросовестно,  как  дурак,  ему
отвечал. Дескать, из всех предметов больше всего нравится биология, книги  я
читаю исключительно про животных, а единственное, что  я  умею  и  чем  хочу
заниматься всю жизнь, это ухаживать за кошками. Я не выпендривался,  честное
слово! Я действительно обалденно  любил  этих  загадочных  животных.  Собаки
казались мне честными и доброжелательными, и поэтому слишком простыми, а вот
кошки - это что-то! Никто в них ничего понять не может, и именно это меня  и
привлекало. С младенчества я подбирал  на  улице  больных  брошенных  кошек,
возился с ними, лечил, выхаживал и ловил от этого такой кайф,  что  никакими
словами не передать. У нас с мамулькой постоянно жили четыре-пять  кошек,  в
иные моменты доходило и до семи. Мы их обожали и,  вылечив,  пристраивали  в
хорошие руки, только проверенным людям, которые не будут  их  обижать.  Если
кошка была уже старая и ее никто не брал, мы оставляли ее у себя  до  самого
конца. Со всей округи нам носили пушистых лапушек на лечение  или  оставляли
на время отъезда, точно зная, что  в  нашем  доме  их  обиходят  по  высшему
разряду. Мы с мамулькой принимали всех, никому не отказывали, а плату  брали
чисто символическую - только за прокорм или лекарства. Сам уход  и  присмотр
был бесплатным, потому что и мама, и я просто радовались этим необыкновенным
существам и отдыхали душой в их обществе. Чем их было больше, тем  нам  было
лучше.
   Чем больше я узнавал кошек, тем интереснее они были  для  меня,  и  уж  к
двенадцати-то годам я точно знал,  что  буду  кошатником.  И  не  любителем,
который держит двух кошек и занимается ими в свободное от  работы  время,  а
настоящим профессионалом, для которого  кошки  -  это  повседневная  любимая
работа.  У  меня  была  мечтав  открыть  приют  для  кошек  с   ветеринарной
лечебницей. Мамулька меня поддерживала, она тоже была  неравнодушна  к  этим
сладким мяукалкам.
   Короче говоря, в двух словах я тогда разъяснил  папашке,  чем  увлекаюсь,
помимо учебы. Учился я, кстати  сказать,  весьма  и  весьма...  В  смысле  -
прилично. Пятерок, конечно, было не навалом, но зато троек не  было  совсем.
Про таких, как я, учителя говорили: твердый "хорошист".  Это  уже  теперь  я
понимаю, что они меня  за  мое  кошатничество  уважали  и  потому  троек  не
ставили. И не только ведь уважали, но и пользовались вовсю, когда  летом  на
каникулы разъезжались. Мы-то с мамулькой почти никогда никуда не  ездили,  а
если и случалось, так поодиночке, то она  на  недельку  в  деревню  к  родне
смотается, меня на попечение соседки оставит, то я  туда  съезжу.  Вместе-то
никак не получалось, на кого ж пушистых наших оставить?
   Папаня моими успехами в  школе  остался  не  то  чтобы  доволен,  а,  как
говорят, удовлетворен. Кивал с  серьезной  рожей,  когда  я  ему  про  кошек
рассказывал,  а  когда  я  увлекся  малость  и  начал  толкать  про  кошачьи
особенности, которые я сам для себя вывел и которые ни в  одной  прочитанной
мною книжке не описаны, в его глазах даже что-то вроде одобрения  мелькнуло.
У меня  тогда  мысль  закралась...  Дурацкая,  конечно,  детская  совсем.  Я
подумал, может, он тоже кошек любит и даст денег на приют,  он  же  богатый.
Воодушевился я, одним  словом,  и  давай  ему  расписывать  свои  мечты.  Он
покивал-покивал и вышел из моей комнаты, снова с  мамулькой  принялся  базар
разводить. Я хотел  было  подслушать,  но  тут  лапушки  мои  сигналы  стали
подавать: восемь часов, кушать давай. Плюнул я на их разговор и  пошел  корм
раздавать, подумал, что  мамулька  мне  все  равно  расскажет,  если  что-то
интересное. А если не расскажет, то, значит, это никакого значения не имеет.
Я мамульке всегда доверял,  говорю  же,  она  моей  лучшей  подружкой  была,
никогда не обманывала.
   Покормил я своих пушистиков, стал вычесывать всех по очереди,  в  аккурат
за этим занятием меня папашка и застал. Посмотрел на меня эдак  непонятно  и
говорит:
   - Вот что, Александр.
   Александр - это я, понятное дело.  Правда,  меня  все  почему-то  Санекой
звали, даже мамулька. Санека то, Санека это. Я привык, мне нравилось, было в
этом имени что-то необычное. Не Саша, не Шурик и даже не Саня, а Санека.  Но
папашка этого, разумеется, знать не мог, поэтому  обратился  ко  мне  строго
официально.
   - Вот что, Александр. Я полагаю, тебе нужно перевестись в другую школу.
   - Зачем? - удивился я. - Мне и в этой хорошо.
   - Тебе нужно учиться в  школе  с  биологическим  уклоном.  Ты  же  хочешь
профессионально заниматься зоологией, значит, нужно учиться.
   - Не хочу я зоологией! - возмутился  я.  -  Я  кошками  хочу  заниматься.
Только кошками, и больше никем. А по зоологии надо  всех  животных  изучать.
Мне другие животные неинтересны. Я кошек люблю, а не верблюдов никаких и  не
слонов.
   - Ты не понимаешь. - Папашка заговорил мягче. - Никто не заставляет  тебя
любить верблюдов и слонов. Кошки так кошки. Но все нужно делать как следует,
на "пять с плюсом", а  не  халтурно.  Ты  думаешь,  если  кошка  -  домашнее
животное, то для работы с ней специальные знания не нужны?
   Вообще-то именно так я и думал, но ничего такого брякнуть не успел.
   - Ошибаешься, - продолжал он. - Любой живой организм, даже  обычный  клоп
или таракан, - очень сложная система, и, чтобы с ним работать, надо долго  и
тщательно его изучать. Чтобы понять, что и как происходит в этом  организме,
нужно хорошо знать химию, физику, биологию. Даже математику, если ты  хочешь
заниматься лекарствами и лечить животных. Более того, есть специальная наука
зоопсихология, она изучает особенности поведения животных, и ее  тоже  нужно
хорошо знать, иначе ты не сможешь с ними ладить и понимать их повадки. Нужно
изучать генетику, чтобы заниматься скрещиванием и выведением  пород.  Ничему
этому ты в своей обычной школе не научишься.
   Вдалбливал он мне долго, но я все никак не мог взять в толк: зачем? Зачем
мне все это знать? Я и без всех этих заумей прекрасно с кошками общаюсь. Она
только мурлыкать начнет, а я уже знаю, что она хочет сказать.  У  меня  слух
хороший, я все тонкости кошачьего мурлыканья и мяуканья различаю, и  никаких
проблем. А уж как я наблатыкался таблетки им давать - так меня во  все  дома
зовут, где кошки болеют. Никто ловчее меня этого сделать не  может,  у  всех
кошки вырываются, кусаются, царапаются и визжат, таблетка-то горькая,  да  и
страшно им, маленьким. А я в полторы  секунды  ее  одним  щелчком  в  глотку
забрасываю, кошечка даже понять не успевает,  зачем  ей  пасть  раскрыли,  и
никакого горького вкуса не чувствует. Ну и все. А он про школу какую-то  мне
талдычит! Да в гробу я ее видал, школу эту.
   Но спорить вслух не стал, характер не тот. Вернее, был не тот.  Сейчас-то
я с папашей разговариваю на своем языке, а тогда еще мелкий был, спорить  не
умел. Я ж говорю, в бесконфликтной обстановке рос. Смотрел только на  папаню
затравленно и молчал. А он тираду свою выдал  и  ушел.  Напоследок  одну  из
кошечек моих погладил и сказал:
   - Я позабочусь о том, чтобы ты учился в специальной школе.
   Мамуля за ним дверь закрыла и на меня, смотрит. А я на Г нее.
   - Ну что, сыночек? - спрашивает она. - Пойдешь в новую школу?
   Я только головой мотаю.  В  смысле  -  не  пойду.  Мамулька  начала  меня
уговаривать  теми  же  словами,  что  и  папашка.  Дескать,  надо   учиться,
специальные знания и прочая мура. Господи, мне  так  страшно  стало!  Думаю,
неужели и она с ним заодно? Моя мамулечка любимая, моя  единственная  родная
душа - и предает меня. Я, натурально, в слезы. Трясусь весь,  всхлипываю,  а
про себя думаю: не хочу я в эту школу дурацкую, я и в своей-то из  последних
сил тяну, только чтобы кошек мне не запретили держать. Знаю я этих учителей,
они чуть что - сразу жаловаться кидаются, вот  ваш  сын  спортом  все  время
занимается, а уроки не учит, и все такое. Придут к мамуле и будут орать, что
я кошками все время занимаюсь, вместо того чтобы географию учить. Мамуля мне
прямо сказала: кошечки наши - это хорошо, только чтобы не в ущерб  отметкам.
И я старался изо всех сил, потому что мамулино слово -  закон  для  меня.  И
тогда так было, и до сих пор осталось. И вот как представил я,  что  в  этой
специальной  школе  придется  еще  больше  напрягаться,  так   лучше   сразу
подохнуть. Или выгонят меня оттуда за  неуспеваемость,  или  мамуля  кошечек
запретит. В общем, сижу я на диване и реву, а мамуля рядом стоит  и  смотрит
на меня. И молчит.
   Помолчала она какое-то время, потом присела рядом, обняла меня, по голове
погладила и говорит:
   - Не бойся, сыночек, и не плачь. Не отдам я тебя ни в какую спецшколу. Не
хочешь учиться - и не надо. Ну, не плачь,  мое  сокровище.  Кошечки  наши  с
нами, мы с тобой живы и здоровы, и все у нас хорошо.
   Я сразу успокоился, прижался к ней. Все-таки мамуля у меня - класс!
   Да, мамуля-то - класс, а с папаней все оказалось не так просто. Он каждый
день звонил, раз в три дня  приходил  и  доставал  нас  своей  биологической
школой. Мамуля с ним ругалась, доказывала что-то, уговаривала,  меня  в  эти
споры не втягивала. Вроде он успокоился насчет новой  школы,  но  все  равно
каждую неделю стал приходить, по выходным, и проверял не только мой дневник,
но и все тетрадки. Спрашивал, что нового  я  узнал  о  кошках,  какие  книги
прочел, заставил вести дневник наблюдений. Ну, насчет дневника  -  это  была
клевая идея, я даже не въехал сначала и делать не хотел, потом он  заставил,
и я начал нехотя так, через пень-колоду, записывать про каждую кошку  каждый
день: что ела, как себя вела, сколько раз писала и гадила, по какому