ыть
варианты? Куда Нильским податься, как не к Вороновой? У  самой  Ирины  места
нет для них, а у Вороновой хата в пять комнат на троих, там роту  разместить
можно.  Так  что  кому  бы  идея  ни  принадлежала,  она  была   единственно
правильной.
   - Может быть, - задумчиво пробормотала Настя, - может быть... Может быть,
ты и прав. А может быть, прав наш Афоня.
   - В чем это, интересно, он прав? - недовольно встрепенулся Коротков.
   - В том, что у Яны Нильской роман с мужем Вороновой. И коробка с  крысами
- прекрасный повод для того, чтобы временно  переселиться  к  нему  поближе.
Милая женская хитрость.
   - Ну ты еще скажи, что Яна сама себе эту  коробку  подбросила!  Выдумаешь
тоже! - возмутился Юра. - Она спала, когда коробку  принесли,  дверь  открыл
Нильский. Или ты думаешь, Яна могла это организовать?  Когда?  Ее  несколько
дней держали у себя похитители, потом она все время была на глазах у мужа, у
Ирины, у нас с тобой, у Гмыри, у всей съемочной группы. Она вообще никуда за
весь вчерашний  день  не  отлучалась  и  никому  не  звонила.  Я  специально
интересовался.
   - Юрочка, солнце мое незаходящее, ты все  это  откуда  узнал?  От  Ирины,
правильно? Ты же с Нильскими вчера вечером не встречался.  А  что  произошло
после того, как они расстались с Ириной, и до того момента, как легли спать?
Откуда тебе известно, что Яна  никуда  не  выходила  из  дому  и  никому  не
звонила? Кроме того, у нас с тобой есть похитители. Почему ты не  допускаешь
возможности, что Нильская  могла  вступить  с  ними  в  сговор?  Это  вполне
вероятно, если учесть, что ее там не били, не истязали и не мучили. И  может
быть, она даже договорилась с ними еще до того, как ее похитили.
   - Ты что? - Коротков вытаращил на Настю глаза. - Ты это  серьезно?  Ты  в
самом деле  думаешь,  что  Яна  Нильская  могла  заранее  устроить  убийство
водителя и свое похищение?
   - А что такого? - Настя пожала плечами и  неторопливо  достала  из  пачки
сигарету. - Почему тебя это предположение повергает в такой ужас?  Я  же  не
предлагаю тебе версию о том, что прилетели  зеленые  человечки  на  летающей
тарелке, убили водителя  и  похитили  Яну.  Зеленых  человечков  не  бывает,
насколько мне известно, во всяком случае, я их своими глазами не  видела.  А
все остальное вполне может быть.
   - Но зачем?! Аська, можешь  меня  убить,  но  я  не  понимаю,  зачем  Яне
участвовать в убийстве Тимура и в собственном похищении. Где  мотив?  В  чем
интерес?
   - А я откуда знаю? Но если мы с тобой чего-то не знаем,  это  ни  в  коем
случае не означает, что этого нет. Просто мы с тобой в этом направлении мало
думали и плохо искали. Сережа Зарубин, между прочим, нарыл по  меньшей  мере
два случая, когда Тимур вез актера на съемку и по дороге подсаживал в машину
Яну. Иными словами, по пути от съемочной . площадки до гостиницы, где  живет
актер, он ее высаживал, а потом брал обратно. По Сережиным расчетам,  у  нее
было не  меньше  полутора  часов  свободного  неконтролируемого  времени.  А
учитывая, что оба раза это  случилось  во  второй  половине  дня,  когда  на
дорогах жуткие пробки, то  время  можно  увеличить  до  двух  часов.  Юраша,
допивай кофе быстрее, нам ехать пора. Мне в десять утра Афоне  докладываться
по публикациям Нильского.
   Настя начала нервничать, ей казалось,  что  они  непременно  опоздают  на
службу  и  ей  придется  выслушивать  от  нового  начальника  нелицеприятные
замечания в свой адрес, Коротков же был начальственно спокоен и  всю  дорогу
уговаривал ее не психовать. Уговоры на нее не действовали, и Настя в глубине
души понимала причину своей нервозности. Сегодня ей предстоит в  первый  раз
после  того  разговора  встретиться  с  Афанасьевым  лицом  к  лицу.  Слова,
сказанные ею начальнику в среду, казались в момент их произнесения уместными
и правильными,  но  теперь,  по  прошествии  полутора  суток,  Настя  сильно
сомневалась в том, что поступила разумно. А точнее -  все  больше  и  больше
убеждалась в том, что непростительно сорвалась и наделала глупостей. Ведь ей
с этим человеком работать, и работать, по всей вероятности, не один  день  и
даже не один месяц. Зачем же она  так?  Да,  в  молодости  он  не  брезговал
спекуляцией, доставая по каким-то своим каналам различный дефицит  и  сбывая
его сокурсникам с бешеным наваром в свою  пользу.  А  в  те  годы,  в  конце
семидесятых - начале  восьмидесятых,  за  это  предусморена  была  уголовная
ответственность. Ну и что? Противно, конечно, мог бы на своих-то собратьях -
нищих студентaх - не  стараться  нажиться  на  полную  катушку,  проявил  бы
милосердие. Но сегодня к спекулянтам из прошлого  отношение  совсем  другое,
сегодня считается, что  тогдашние  спекулянты  выполняли  полезную  функцию,
позволяя населению адаптироваться и выжить в условиях  тотального  дефицита.
Вот и выходит, что презираемый когда-то Афоня был  на  самом  деле  полезным
существом, благодаря которому сама Настя курила легкие сигареты с пониженным
содержанием смол (что менее вредно для  здоровья)  и  пила  такой  кофе,  от
которого не оставалось кислого привкуса во рту и не болел желудок.  Да  она,
по большому-то счету, благодарить его  должна,  а  не  выпендриваться  и  не
пытаться  колоть  глаза  прошлым.  А  то,  что  в  бытность  свою  студентом
университета  Афоня  не  блистал  ни  интеллектом,   ни   усидчивостью,   ни
дисциплинированностью, не дает ей никакого права считать его профессионально
несостоятельным, ибо, как правильно заметил Коротков, за двадцать лет  много
чего меняется, и отсутствие должного  образования  с  лихвой  компенсируется
многолетним опытом и навыками. Так-то оно так, конечно, но  разве  это  дает
ему право не любить подполковника Каменскую только за то, что она - женщина?
Разве это дает ему право обвинять ее в нерадивости, в том, что  она,  вместо
того чтобы работать, просиживает часами в парикмахерской? И кто сказал,  что
она должна терпеть это молча, сцепить зубы  и  глотать  то  дерьмо,  которым
Афоня ее регулярно потчует?

***

   Она находилась в кабинете начальника уже минут двадцать, и ничего пока не
произошло. Настя по-прежнему называла его Вячеславом Михайловичем, Афанасьев
же, как и прежде, обращался к ней на "ты" и по  фамилии.  Правда,  выражения
он, похоже, старался выбирать, во всяком случае, сегодня Настя оценивала его
высказывания как вполне корректные хотя бы по форме.
   Что касается публикаций Руслана Нильского, то их содержание вполне  могло
дать повод некоторым личностям остаться недовольными.  Благодаря  тщательной
продуманности формулировок журналиста невозможно было обвинить в  диффамации
в судебном порядке, однако чувства - материя тонкая, законодательными актами
не регулируемая, и если в душе кипит ненависть и желание отомстить, то  этой
самой душе невозможно объяснить, что ничего наказуемого в  правовом  порядке
человек не совершил. Душа - она  такая  капризная,  и  когда  обижается,  то
меньше  всего  думает  о  юридической  квалификации,  а  больше  всего  -  о
собственных ощущениях.  Больно  ей,  неприятно  и  сатисфакции  страсть  как
хочется.
   "Страсть как хотеть сатисфакции", по Настиным предварительным  прикидкам,
могли  несколько  человек,  среди  которых  оказались  крупный   коммерсант,
известный сегодня на всю страну, не менее крупный политик, четыре года назад
перебравшийся с Кузбасса в столицу и активно работающий  в  стане  депутатов
Государственной думы, а также одна весьма одиозная личность,  благотворитель
и филантроп. Всех троих Руслан Нильский в свое время  ухитрился  обвинить  в
тесных  связях  с  криминалитетом,  из-за  чего  указанные  господа  поимели
различного масштаба неприятности в диапазоне от срыва многомиллионной сделки
до провала на выборах в местные органы власти.
   - Немедленно составь запрос в РУБОП, пусть посмотрят, с кем из  уголовной
среды эти деятели связаны, - деловито скомандовал начальник.
   Настя молча вытащила из папки текст запроса, в котором не хватало  только
подписи Афанасьева, и положила перед ним на стол. Она уже решила, как должна
поступить, но все еще сомневалась в своей правоте, поэтому чувствовала  себя
неуютно. И понимала, что снова поступает не правильно, показывая  Афанасьеву
заранее подготовленный  запрос.  Да,  запрашивать  управление  по  борьбе  с
организованной преступностью,  безусловно,  надо,  это  понял  бы  в  данной
ситуации даже сыщик-первогодок, но одно дело -  правильные  профессиональные
решения, и совсем другое -  поведение  с  руководством.  Руководство  должно
иметь возможность ощущать свою значимость, и ни в  коем  случае  нельзя  ему
показывать, что ты знаешь хоть что-нибудь не хуже начальника, иначе зачем же
нужен начальник, если подчиненные и  без  него  все  знают?  Есть  неписаные
правила построения отношений с начальниками, некоторым эти правила объясняют
более опытные коллеги, некоторые осваивают их  в  ходе  набивания  шишек  на
собственном  лбу.  Одно  из  этих  правил  гласит:  начальнику   при   любой
возможности  нужно  давать  понять,  какой  умный  ОН,  и  как  можно   реже
показывать, какой  умный  ТЫ  САМ.  Применительно  к  сегодняшнему  дню  это
означало, что Насте  следовало  бы,  услышав  указание  Афанасьева,  тут  же
записать его на бумажку и с преданным  выражением  лица  произнести:  "Будет
сделано". После чего  взять  со  своего  стола  давным-давно  подготовленный
документ, выкурить  сигарету,  дабы  потянуть  время  и  имитировать  бурную
деятельность по выполнению задания, и отнести бумажку на подпись шефу. И шеф
останется доволен сразу по двум позициям. Первая: он опытный  зубр,  который
сразу сообразил, что и как надо делать. Вторая:  его  подчиненные  быстро  и
радостно выполняют данные им указания, то есть уважают его  профессиональное
мнение.
   А Настя что сделала? Подготовила запрос, принесла его с собой и  показала
начальнику. Иными словами, дала понять, что здесь и без него все знают,  как
искать преступников, а  сам  полковник  нужен  только  для  проформы,  чтобы
подписи на бумажках ставить, потому как без его подписи, к сожалению, запрос
исполняться не будет. Ну и какими словами ее назвать  после  этого?  Гордеев
был не таким,  он  как  ребенок  радовался,  если  кто-то  из  взращенных  и
выпестованных им сыщиков начинал угадывать его решения, но  это  и  понятно,
ведь  он  руководил  отделом  больше  пятнадцати  лет,  и  практически   все
сотрудники отдела были в  той  или  иной  степени  его  учениками,  а  успех
ученика, как известно, есть лучшая похвала учителю. Для нового же начальника
они не ученики,  а  подчиненные,  в  среде  которых  ему  нужно  завоевывать
авторитет, а это совсем, совсем другая песня...
   - Что это? - недовольно спросил Афанасьев, глядя  на  лежащий  перед  ним
документ.
   - Запрос в РУБОП, - коротко ответила  Настя.  Вячеслав  Михайлович  долго
читал несколько составленных по  хорошо  известному  шаблону  строк,  словно
видел такой запрос впервые. Потом, не говоря ни слова, подписал и  буквально
швырнул Насте.
   - Что еще по делу?
   - Вчера поздно вечером Нильским подбросили дохлых крыс в  коробке  из-под
пирожных, - невозмутимо сообщила она, думая не столько  о  деле,  сколько  о
том, что собиралась  сказать  начальнику.  -  Следователю  сообщили  сегодня
утром, он собирался подъехать на адрес  вместе  с  экспертами.  Нильские  не
захотели оставаться в квартире и ночевали у Вороновой.
   - А что по мужу Вороновой? Что удалось узнать?
   - Пока ничего нового. У нас нет информации о том, что господин Ганелин  в
какой-либо степени заинтересован в прекращении съемок.
   - А вы ее искали, информацию эту? - повысил голос  Афанасьев.  -  Что  вы
делали все это время? Газетки почитывали? Тебе понадобилось три  дня,  чтобы
принести мне вот эти, - он ткнул пальцем в запрос, - несчастные три фамилии!
Любой другой сотрудник сделал бы это за два часа. Что происходит, Каменская?
Ты собираешься нормально работать или ты вообще этого не умеешь?
   Какие три дня? О чем  он  говорит?  Поручение  покопаться  в  публикациях
Нильского и выявить возможных недоброжелателей  начальник  дал  ей  в  среду
вечером. А в четверг с половины седьмого утра она  занималась  исключительно
вернувшейся Яной  Нильской,  сначала  сама  опрашивала  ее,  потом  везла  к
следователю, сидела несколько часов на допросе,  потом  до  позднего  вечера
бегала по адресам в поисках свидетеля, который мог бы хоть что-то рассказать
о таинственном письме, подсунутом в куртку Руслана  Нильского.  Сейчас  утро
пятницы, и она  сумела-таки  выкроить  время,  чтобы  найти  через  Интернет
кузбасскую прессу и даже прочесть значительную часть материалов,  написанных
когда-то  Русланом.  Причем  сделала  это  ночью,  у  себя  дома,  на  своем
компьютере. Какой сотрудник смог бы сделать то же самое за два часа?  Да  он
полдня потратил бы на то, чтобы найти компьютер с выходом в  сеть,  а  потом
еще полдня метался бы в поисках человека, который скажет, как и  где  искать
региональную прессу. Что она сделала не так? Чем заслужила эти упреки?
   Ну что ж, так тому и  быть,  она  скажет  все,  что  собиралась  сказать.
Вероятно, это будет не правильным, но она все равно  скажет.  Настя  глубоко
вздохнула, собираясь с мужеством:
   - Вячеслав Михайлович, я хочу извиниться перед вами за  то,  что  сказала
позавчера. Меня обидела ваша критика, она показалась мне незаслуженной, и  я
не сдержалась. Я признаю свою вину и прошу прощения за то, что допустила  не
правильный тон в разговоре  с  руководителем.  Однако  я  хорошо  помню  все
подробности нашей с вами совместной учебы в  университете.  Вы  можете  быть
спокойны, я не собираюсь использовать факт нашего с вами давнего знакомства,
я не буду ничего у вас просить  и  не  буду  рассчитывать  на  поблажки  или
какое-то особое отношение. Я даже не буду называть вас Афоней и на "ты".  Но
именно в силу того, что я  знаю  вас  как  троечника,  пользующегося  чужими
шпаргалками, и наглого  спекулянта,  я  не  буду  терпеть  критику  с  вашей
стороны, если сочту, что она несправедлива.  Не  воспримите  мои  слова  как
шантаж, но я работаю в отделе полтора десятка  лет  и  являюсь  для  молодых
сотрудников определенным авторитетом. А вы таковым пока что не являетесь.  И
если я начну  при  всех  аргументирование  и  обоснованно  опровергать  вашу
критику, это не пойдет вам на пользу. Я вас не пугаю, а просто стараюсь быть
честной и заранее предупреждаю, чтобы вы были к этому готовы.
   - Чего ты хочешь от меня, Каменская? - устало спросил полковник.
   - Ничего, - Настя чуть заметно пожала плечами.
   - Ты хочешь стать начальником отделения? Сейчас нет вакансий, ты сама это
знаешь. У тебя начальник  отделения  -  Доценко,  и  уходить  он  никуда  не
собирается.
   - Да не хочу я, с чего вы взяли?
   - Тогда что? Ну чего ты хочешь? Чего ты добиваешься этими  вот  своими...
речами? Чтобы я перестал тебя критиковать за плохую работу? Чтобы всем делал
замечания и устраивал выволочки, а тебя не трогал, да? Ты этого добиваешься?
   Боже мой, он ничего не  понимает...  Он  продолжает  считать,  что  Настя
пытается использовать факт их знакомства в каких-то личных целях. Ну как ему
объяснить, что нельзя так вести  себя  с  людьми,  с  любыми  людьми,  а  не
конкретно с ней, с Каменской? Похоже, слов он не  понимает.  Отдел  Гордеева
всегда давал хорошие результаты, потому что Колобок сумел создать  атмосферу
взаимной помощи и взаимного доверия, при которой все думали  только  о  том,
как лучше для дела, а не о том, чем бы еще потешить собственное самолюбие. В
том, чтобы тешить самолюбие, ни у  кого  не  было  потребности,  потому  что
Гордеев никого попусту не критиковал, а если и делал это, то так, что  никто
не обижался. Он не уставал повторять, что нельзя обижать людей,  потому  что
обиженный  человек  обязательно  захочет  отыграть  обиду,  а  поскольку  на
начальнике ее отыгрывать нельзя, жертвами становятся все  остальные,  в  том
числе и коллеги, и кроме вреда работе, это ничего не приносит.  Гордееву  не
нужно было доказывать подчиненным, что он - настоящий профессионал,  по  той
простой причине, что сей факт и без  того  был  всем  прекрасно  известен  и
признан. Афоню здесь никто  не  знает,  и  ему  надо  самоутверждаться,  это
понятно, но ведь в процессе этого самоутверждения он  окончательно  развалит
работу отдела. Весь молодняк сбежит, у них еще гонор в мягком месте  играет,
они считают себя жутко образованными и умными на том единственном основании,
что владеют компьютером и умеют играть на бирже, в  отличие  от  начальника,
который ничего такого не умеет, а позволяет себе на них кричать. И они такое
обращение терпеть не станут, а поскольку карьеру в  милиции  они  делать  не
собираются, то им все равно, где раскрывать преступления,  на  престижной  и
почетной Петровке или где-нибудь на территории, на окраине  Москвы.  Два-три
раза нарвутся на Афонино незаслуженное хамство, да и положат на стол  рапорт
с просьбой о переводе. И что он будет делать тогда?
   - Вячеслав Михайлович, - грустно сказала Настя, - я ничего  не  добиваюсь
для себя. Мне ничего не нужно, понимаете? Мне даже не  нужно,  чтобы  вы  со
мной по-особому обращались. Мне сорок один год, я подполковник милиции, а не
нежная курсистка, и ваши критические замечания, даже  самые  несправедливые,
даже высказанные с употреблением непарламентских выражений, меня не убьют. Я
их как-нибудь переживу. Но в отделе  много  молодых  сотрудников,  вчерашних
выпускников наших вузов, и они с вами работать  не  захотят.  Не  забывайте,
сейчас не прежние времена, когда, надев погоны,  мы  обязаны  были  отпахать
двадцать пять лет, и деваться нам было некуда. Сейчас каждый из нас может  в
любой момент уйти. И они уйдут. Я-то останусь, никуда не денусь, потому  что
не боюсь вас. А они уйдут. И как мы с вами тогда будем работать?
   - Слушай, - в голосе Афанасьева явственно зазвучала заинтересованность, -
а ты что, в самом деле начальства не боишься?
   - Не боюсь, - пряча улыбку, подтвердила Настя.
   - А почему? У тебя есть волосатая лапа? Где? В министерстве? Или  повыше?
- продолжал допытываться полковник.
   - Нет у меня никакой лапы. Просто я уже вышла  из  того  возраста,  когда
можно бояться начальников. Теперь я могу их только уважать или не уважать.
   - Да ладно, - пренебрежительно махнул рукой Афанасьев, - что ты  мне  тут
поешь? Думаешь, я не понимаю? Это ты только со мной  такая  храбрая,  потому
что мы вместе учились. А был бы на моем месте другой руководитель,  которого
ты раньше не знала, что бы  ты  делала?  Сидела  бы  тихонько  и  молчала  в
тряпочку. И терпела бы, как все терпят.
   - Нет, - она отрицательно покачала  головой,  -  вот  тут  вы  не  правы.
Терпеть я бы в любом случае не стала.
   - Да? Ну и что бы ты сделала? Меня ты обозвала троечником и  спекулянтом.
А ему ты что предъявила бы?
   - Совсем не обязательно предъявлять обвинения, чтобы  заставить  человека
сделать то, что нужно. Вам это в голову  не  приходило?  Есть  масса  других
способов. Я допускаю, что вам эта идея просто  недоступна,  вы  же  привыкли
источников на компре вербовать и ничего другого не умеете.
   - Интересно, а ты на чем их  вербуешь?  Кстати,  я  еще  твою  агентурную
работу не проверял. Подозреваю, что у тебя с этим далеко не все  в  порядке.
Сколько у тебя источников на связи?
   - Двенадцать.
   - Это по бумажкам. А живых, настоящих?
   - Двенадцать, - упрямо повторила Настя. - Вы хотите  посмотреть  дела?  Я
принесу.
   - Не сейчас, мне некогда этим заниматься. Иди, отсылай запрос  и  работай
по мужу Вороновой. К вечеру чтоб была информация.
   - А если ее нет?
   - Она есть, - с нажимом произнес полковник.  -  Я  точно  знаю,  что  она
должна быть. Если ты ее не  найдешь,  значит  -  работать  не  умеешь.  Все,
Каменская, свободна.
   Каждый опер знает, что  бумажная  писанина  -  это