бы ее ни сочинил.
, - Но почему, Глеб Борисович? Вы вдумайтесь, это очень хорошая история.
     - Что в ней хорошего? Вы пейте кофе, Катя, он остывает, да и времени у нас осталось немного. Мне через десять минут нужно уходить.
     - Я постараюсь покороче... Глеб Борисович, вы смерти боитесь?
     - Конечно. Я уже в том возрасте, когда она совсем близко, и было бы просто глупо не думать о ней.
     "А чего о ней думать-то? - пронеслось в голове у Глафиры. - Мне лет еще больше, а я вот не думаю. Когда придет - тогда и придет, она сама свое время знает. Тут уж думай - не думай, а ничего не изменишь".
     - Люди приучены бояться смерти, - продолжала между тем Катерина, - им с детства внушают, что смерть - это страшно и плохо, что ее нужно бояться, что хуже ее ничего быть не может, а поскольку жить с постоянным страхом невозможно, они научились делать вид, что его нет. И смерти тоже нет. Ни страха, ни смерти. И от этого иногда строят свою жизнь совершенно не правильно.
     Живут, не думая о смерти, и в то же время постоянно на уровне подсознания помня о ней. Что получается? Скорей успеть, разбогатеть, испытать все мыслимые и немыслимые удовольствия, избегать страданий, заработать все деньги, какие есть на свете, покататься на самой дорогой машине, поносить самые дорогие бриллианты, пожить в комфорте, насладиться славой и так далее. Вы понимаете, о чем я говорю?
     - Примерно, - в голосе Глебушки Глафире послышалась усмешка. - И что дальше следует?
     - Из-за этих глупых стремлений человеческая жизнь, не каждая, конечно, но жизнь многих людей, становится похожа на судороги. Это, наверное, не очень точный образ, но вы дали мне мало времени... А если вдуматься, какая разница, заработаешь ты миллион или нет? Ну, не будет у тебя виллы, яхты и коллекции дорогих машин.
     И что? Да, тебя не примут в сообщество людей, которых ты считаешь своей референтной группой. Ну и что? Ну не примут. Не будешь ты миллионером. Или не будет у тебя мировой славы писателя или, допустим, певца. Ну и не будет. От тебя ушла жена и счастлива с другим мужчиной, а ты ревнуешь, сходишь с ума, потому что тебе кажется, что этим самым она как бы на весь свет объявила: он - лучше, а ты - хуже. Ну и хуже, и что с того? Какая разница, если ты все равно умрешь? Разница есть только тогда, когда ты об этом не думаешь. А когда начинаешь думать, то понимаешь, что все это суета. Но чтобы так думать, надо перестать бояться смерти. И для этой цели, как мне кажется, все средства хороши. Историю, которую придумал Вася, можно использовать как раз для этой цели.
     - Возможно... - задумчиво ответил Богданов. - Может быть, вы и правы, Катя... А вы сами боитесь смерти?
     - Боюсь. У меня дети маленькие, Глеб Борисович, я должна их вырастить, поэтому ранней смерти мне хотелось бы избежать.
     - Но если следовать вашей логике, то какая разница, в каких условиях будут расти ваши малыши, ведь они тоже рано или поздно умрут, как ни кощунственно это произносить.
     Глафира Митрофановна боязливо оглянулась и быстро перекрестилась. Как можно такие вещи матери говорить? Хоть и любит она Глебушку безоглядно, хоть и не нравится ей Катерина, разлучившая Васенькиных родителей, но уж где он не прав - там не прав, и возразить нечего.
     - Я все понимаю, Глеб Борисович, голубчик, я вижу, что Васина история несовершенна, она не дает ответов на множество вопросов, у нее концы с концами не связаны, но мальчик задумался, вы понимаете? Это же очень важно, что он задумался и даже сделал первый шаг: попытался построить теорию, которая избавляет от страха смерти. Эту теорию можно додумывать, достраивать, доводить до логического конца и полного совершенства, но ее нельзя отвергать на корню. Если хотя бы часть его истории войдет в книгу, он поверит в себя и начнет работать уже серьезно. А вдруг он станет тем лекарем, который избавит людей от страха смерти? Подумайте, ведь только от нас с вами сегодня зависит, будет у Васьки такая возможность или нет.
     - Ну хорошо, - Глафира услышала звук отодвигаемого кресла, видно, Глебушка встал, - считайте, что, вы меня уговорили. Вы хотите, чтобы спектакль состоялся завтра?
     - Да, пожалуйста. Только...
     - Не надо меня учить, дорогая, уж в чем, в чем, а в этом у меня опыта побольше, чем у вас. И будьте готовы к тому, что вашего Васеньку я как следует повожу мордой об стол. Не возражаете?
     - Не возражаю. Так будет даже лучше. И правдоподобнее. Спасибо вам, Глеб Борисович. Я была уверена, что вы меня поймете.
     - Не благодарите меня, я пока еще ничего не сделал.
     Благодарить будете потом, если все получится так, как вы хотите. Глаша!
     Глафира пулей выскочила из каминной залы в прихожую.
     - Тут я, Глебушка. Можно убирать со стола?
     - Можно, можно. Мне пора одеваться. И ты не засиживайся, ты же сегодня пораньше домой собиралась.
     Жаль, что мне в другую сторону ехать, я бы тебя подвез.
     Но мне не по пути, а опаздывать нельзя.
     - Глафира Митрофановна, вы где живете? - спросила Катерина, зашнуровывая высокие ботинки.
     - В Коптеве, - откликнулась та, проворно собирая чашки, тарелки и блюдца на поднос. - От "Войковской" на трамвае пять остановок.
     - Михалковская улица там недалеко, кажется?
     - Да прямо рядом, Михалковская - это ж Коптево и есть. А тебе зачем?
     - Если хотите, я вас отвезу, мне на Михалковскую нужно по делу.
     - Так я не готова еще, - растерялась Глафира. - Мне чашки вот помыть надо...
     - Ничего, я подожду, время есть. Ну как, поедете со мной?
     Глафира заметалась. С одной стороны, на машине после целого дня работы проехаться до дому куда как приятнее, чем давиться в переполненном метро и в битком набитом трамвае, ноги-то хоть и крепкие пока, а все одно не молодые. Но с другой стороны, не любит она Катерину, и ехать с ней вдвоем - мало радости. Хотя справедливости ради надо признать, что сегодня Катерина старую домработницу приятно удивила тем, что так горячо вступилась за Васечку. Может, не такая она и плохая, а что мужа от живой жены увела и семью разбила, так надо еще посмотреть на ту жену и на ту семью, может, она, семья то есть, доброго слова не стоила, на ладан дышала, на корню разваливалась. Васечку только жалко, жил себе поживал при отце с матерью и вдруг в одночасье остался один-одинешенек. Двадцать лет - это что, возраст? Даже Глебушка в двадцать лет еще ребенком был, а нынешние-то - они совсем инфантильные (очень Глафире Митрофановне нравилось это слово).
     Однако с другой, опять же, стороны если посмотреть, так Васечка и не жаловался, наоборот, только рад был, что ему самостоятельность дали проявить и никто над душой не стоял. Так все-таки ехать или не ехать?
     - Поеду, - решилась старуха, - ты меня подожди, я быстро.
     Богданов поблагодарил Катерину и ушел, такой немыслимо красивый и статный в своем длинном плаще поверх смокинга, с густой серебряной шевелюрой и ухоженным смуглым лицом, казавшимся рядом с белоснежной сорочкой совсем коричневым, а Глафира помчалась на кухню мыть посуду. Катерина терпеливо ждала, сидя в прихожей на стульчике, на который она присела, надевая ботинки, да так и осталась.
     Давно Глафире Митрофановне не приходилось стоять в московских пробках. Это и понятно, ведь она на машине не ездит, все больше пешочком или на городском транспорте передвигается. Конечно, частенько бывает, что Глебушка возвращается домой поздно, водителя не отпускает и отправляет Глафиру домой на машине, если она еще не ушла и не остается ночевать, но вечером дороги не очень загружены, и доезжает она довольно быстро. О пробках она много и часто слышала от Глеба Борисовича, от других людей, приходящих в дом, и по телевизору, а самой испытать как-то не привелось.
     Ох и муторное это, оказывается, занятие! И как у людей нервов хватает? Катерина вон сидит как ни в чем не бывало, даже не поморщится, думает о чем-то своем.
     Ну так и Глафира о своем подумает. О Глебушке, например. Что у нее еще есть своего? Мужья померли, деток бог не дал, в Глебушке вся ее жизнь. Плохо, что один живет, словно бобыль какой, а ведь и двоюродный брат Гриша жив-здоров, и жены были, и сын от первого брака, и дочь от второго, и внуки - сын-то давно женат, уже и развестись успел. Вон родни сколько, а Глебушка все один, все один... Никого не признает, никого не любит. Проницательная и мудрая Глафира Митрофановна подозревает, что Глебушка и себя-то самого не очень любит. И никому, кроме старой няньки-домработницы, не верит. Это ж надо было так свою жизнь искалечить!
     До этого места мысли Глафиры Митрофановны доходили каждый день, но дальше не двигались, потому как начиналось в ее душе смятение, похожее на Тяни-Толкая из детской сказки. В одну сторону тянула безусловная преданность и безоглядная любовь к своему питомцу, которого молоденькая Глашенька еще тринадцатилетней девчонкой на руках носила, колыбельные ему пела и в мягкую розовую попку целовала. В другую же сторону тянули сомнения: а прав ли он? Может, все же погорячился Глебушка, дал волю напрасным подозрениям и обездолил себя, хотя мог бы жить, окруженный семьей, детьми, внуками... Всей правды Глафира не знала, но ужас-то в том, что и Глебушка этой самой правды до конца не знает, вот и мучается. И она вместе с ним. Ведь Илюшеньку, первого сына Глеба Борисовича, она тоже вынянчила, и привязалась к мальчонке, и любила его уже за одно то, что был он Глебушкиной кровиночкой. А потом, когда все случилось, Илюшенька перестал бывать у отца. Он бы приходил, он не злопамятный, наверняка давно отца простил, да Глебушка не пускает. Нет, не так, конечно, впрямую от дома не отказывает, но и не приглашает, пускает, но редко и уж тогда, когда совсем нельзя не пустить. На свой день рождения, к примеру, когда все приходят поздравить, или перед Новым годом, когда принято подарки дарить. Но сухо держится отец с сыном, разговаривает коротко, в глаза не глядит. А все из-за чего? Из-за собственной дурости. Как ни любила Глафира Митрофановна Глеба Борисовича, а поступки его оценивала объективно и критично, хотя полусестринская-полуматеринская любовь ее от этого меньше не становилась. Очень ей хотелось оправдать Глебушку, но она понимала, что если в истории с братом Григорием непонятно кто виноват и виноват ли вообще хоть кто-то, то уж в истории с Илюшенькой виноват только сам Глебушка и больше никто. А теперь все это на Ладе отзывается, хотя девочка вообще ничем перед Глебушкой не провинилась. Если бы он спросил у своей старой няньки совета, она бы ему, конечно, много чего сказала, но не таков ее Глебушка, чтобы у кого-то совета спрашивать, всю жизнь был своевольным и упрямым, только своим умом жил.
     А теперь вот что? Не жизнь - сплошное мучение.
     Все пришло к тому, что и брат Григорий, и Илюша, и младшая - Лада, и обе жены Глебушку ненавидят и только и ждут его смерти. А он, будто назло, деньги тратит без оглядки, не считает, когда покупки делает - даже цену не спрашивает, только знай портмоне открывает. И, главное, что покупает-то? Ненужное. Излишнее. Водителю Геньке сумасшедшие деньги платит, а зачем? Будто сам машину водить не умеет. Да и машина тоже не из дешевых, Глафира хорошо помнит, как он сидел, обложившись журналами, картинки смотрел, статьи читал, все подороже да получше выбирал. А к чему она подорожето? Дешевые тоже хорошо ездят, лишь бы везли. Костюмами, пальто, плащами и обувью полную гардеробную набил, столько нарядов только при Земе-покойнице было, так она артистка была, а тут? Куда ему в них ходить?
     Столько барахла нормальный мужик за двести лет не сносит, а Глебушке - даже страшно! - восьмой десяток пошел. Ну, с продуктами еще ладно, Глафира и сама любит из хороших продуктов готовить, из натуральных, свежих, без консервантов и всякой прочей химической гадости, не перемороженных и не перестоявшихся. Все-таки кулинарка она первоклассная, кухня - ее гордость, ей самой приятно, когда блюда получаются наивкуснейшими, а такие только из самых лучших и свежих продуктов можно приготовить. Но все остальное просто ни в какие ворота не лезет! Вот, к примеру, шубку к прошлой зиме Глафире справил, норковую, коротенькую - до колен, красивую до невозможности, кремово-бежевую, и легкую, словно пушинка. И шапочку к ней. Мех называется "щипаная норка", на вид на цигейку похожа, а на ощупь шелковистая, как атлас, и веса никакого. Куда ей такую шубку в ее-то годы? Приятно, конечно, слов нет, ей сроду таких дорогих вещей носить не приходилось, она потом специально в магазин зашла да и посмотрела, сколько такие шубки стоят. Так ей чуть плохо с сердцем не сделалось, когда ценник увидала! Вообще в последние годы, когда Глебушка стал с Катериной и Васенькой работать, он много подарков Глафире делал: то часики на золотом браслете купит, то сережки и колье с жемчугом, то одежду, у него глаз точный, без примерки размер угадывает, Глафира теперь модницей ходит, и не скажешь по виду, что домработница. Когда жемчуг принес, Глафира прямо вой подняла, дескать, с ума сошел, куда ей в ее-то возрасте жемчуга носить, ей бы что попроще, бижутерию какую-нибудь, а Глебушка рассмеялся и сказал, что в ее возрасте носить можно только жемчуг, он за границей специально смотрел, во что старушки одеваются, так они все сплошь в туфельках на каблучках, в светлых пиджачках, на шее косыночка или шарфик нарядный - морщины, стало быть, прикрывать, в брючках или в юбочках до колена, а не до земли, ног своих с венозными узлами не стесняются, волосы аккуратно уложены, на пальцах кольца по несколько штук, на запястьях браслеты, а в ушах непременно жемчуг. И ты, Глаша, говорит, будешь у меня как европейская старушка выглядеть, ты для меня самый близкий и родной человек, мне для тебя никаких денег не жалко. И вправду ведь не жалко! У Глафиры спина прямая, голову высоко держит, ходит быстро, и когда Глебушка ее приодел на европейский манер, она вроде как и помолодела. Во всяком случае, отражение свое в зеркале рассматривает с удовольствием и признает, что выглядит намного лучше тех, кто до ее годов дожил.
     Но все равно зря он это, зря! Вот в прошлом году, в феврале, Лада пришла, как обычно, в воскресенье к обеду, увидела в прихожей на вешалке ту норковую шубку и спросила, мол, чья. Глебушка и ответил, что Глафирина.
     Так Лада прямо с лица вся спала, не знала, говорит, что баба Глаша такая состоятельная дама. А Глебушка нехорошо так усмехнулся и отвечает, что да, зарплату он Глафире платит большую, но шубка эта к зарплате отношения не имеет, это он ей подарил. Девочка аж позеленела.
     Она таких подарков от отца не видела. Ну ладно, допустим, Гриша виноват, Илюша виноват, жены Глебушкины провинились, но Лада-то тут при чем? Дитя невинное, недавно только двадцать лет исполнилось. Крут Глебушка, ой крут... Да справедлив ли?
     Погруженная в размышления, Глафира Митрофановна и не заметила, что они уже подъехали к улице Матроса Железняка. Тут надо было дорогу показывать, дворами и переулками проезжать. Возле скверика Катерина притормозила.
     - Где ваш дом, Глафира Митрофановна?
     - Да вон за углом, метров триста осталось.
     - Вы простите, но... - Катерина посмотрела на часы, - я и так уже опоздала, человек может подумать, что я вообще не приду, и уйдет.
     - Да ничего, ничего, я пешочком дойду, тут близенько. Спасибо, что подвезла.
     Глафира торопливо выбралась из машины, расправила складки шелкового светлого плаща (тоже Глебушкин подарок!), подтянула поясок и, гордо вскинув голову, направилась в сторону дома. Ее грызло легкое недовольство Катериной, что не довезла до подъезда, никакого уважения к старости, опаздывает она, видите ли. Да какие такие дела могут у нее здесь быть? Скверик да жилые дома, ни одной организации и близко нет, разве что магазин, так не в магазине же у нее дело... Подумав о магазине, Глафира Митрофановна вспомнила, что собиралась купить домой соль и макароны, а для прихворнувшей соседки захватить баночку меда. Само собой, покупать мед в магазине - это себя не уважать, брать можно только на рынке и только у проверенных продавцов, да и то непременно пробовать, но это для Глебушки, для соседки такой расход не по карману, а молоко с медом - первое средство при бронхите. Кстати, и молочка надо взять.
     Купив все необходимое, Глафира вышла на улицу, зачем-то оглянулась и неожиданно для себя обнаружила Катеринину машину прямо в том месте, где она и остановилась. Значит, Катерина никуда дальше не поехала?
     Где ж тогда у нее эта встреча? А вон она, в скверике, и мужик какой-то с ней. Ни лица, ни даже примерного возраста мужчины Глафира определить не смогла, потому что, во-первых, было уже темновато, а во-вторых, сидели они на скамейке к ней спиной. Волна любопытства поднялась и затопила старую женщину, подталкивая к неосмотрительным поступкам. Стараясь ступать осторожно и не шуршать тканью плаща, Глафира подобралась поближе, заняла позицию, с которой можно было разглядеть Катерининого собеседника, при этом не попадаясь ей на глаза, и прислушалась. Говорили они вполголоса, и Глафира ничего, кроме некоторых отдельных слов, не разобрала.
     - ..какая еще.., информация.., нужна... Чего ты тянешь? - недовольно и даже как-то злобно спрашивал мужчина.
     Катерина бормотала в ответ что-то неразборчивое, но Глафире показалось, что она оправдывается.
     - ..глотку перегрызу.., твой интерес тоже есть.., столько времени искали.., шалава...
     - Я должна быть совершенно уверена, - на радость Глафире отчетливо произнесла Катерина. - Поэтому мне нужно узнать...
     Дальше опять не слышно. Вот досада-то! А мужик какого-то бандитского вида, лицо грубое, сразу видно - пьющий. Но не алкоголик. Есть такие, которые как выпьют - в момент звереют. Вот он точно из таких, решила Глафира Митрофановна, потихоньку ретируясь со своего наблюдательного поста. И что у Катерины за дела с ним? Мужняя жена, трое детишек, писательница, в приличные дома вхожа, а надо же, какие у нее знакомцы!

***

     Лиза Боровенко, наблюдая из своей припаркованной рядом машины за маневрами домработницы Богданова, только тихонько фыркала. Ну старуха! Неуемная. И все-то ей надо знать, и во все-то нос свой сунуть. Но Екатерина Сергеевна тоже не промах, не зря Лиза за ней сегодня весь день таскалась.
     После бесславного завершения истории с прослушиванием квартиры Андрей Степанович передал через таинственного Николая новое задание. Оно звучало более чем странно, и Слава попытался взбунтоваться и потребовал от Николая объяснений, но Лиза одернула его:
     Андрею Степановичу виднее, как и что лучше делать, а в их интересах выполнить все как можно лучше. Слава долго ворчал, но в конце концов смирился. Но для выполнения этого, а потом и следующего задания двое были не нужны, достаточно было одного Славы, и Лиза на свой страх и риск продолжала наблюдать за соавторами. Один день посвящала полностью Василию, другой - Катерине, третий - Богданову, потом снова Василию и так далее. Сегодня была очередь Екатерины Сергеевны Славчиковой.
     Лиза с любопытством наблюдала за Катериной и ее собеседником. Встреча на улице, в зачуханном скверике, да еще с таким типом, по которому давно тюрьма плачет, - это совсем не похоже на тайное романтическое свидание и еще меньше похоже на деловые переговоры.
     Что же это? Уж не то ли самое, что они со Славой ищут вот уже сколько времени? Они были уверены, что все замыкается на мэтре Богданове, но Славу все время что-то смущало, ему недоставало какого-то последнего доказательства, а Лиза сердилась, негодовала и не понимала.
     Неужели Славка оказался прав? Он не может знать больше, чем сама Лиза, они все делали вместе и постоянно обсуждали все, что видели и слышали, значит, он не знает точно, он чувствует. У него развитая интуиция? Лиза никогда ничего такого в своем муже не замечала. Столько лет они вместе, а вот пожалуйста... История, говорят, полна неожиданностей.
     А в самом деле, что у них получается? Василий - любитель поживиться чужими идеями, он вполне годится на роль человека, пользующегося материалами погибшего журналиста. Богданов встречается с