один на  один
с психологом,  никакая  информация  личного  характера  разглашаться  не
будет, сеансы у психолога оплачивает  фирма.  Так  что  прислушайтесь  к
себе, господа, и прислушайтесь повнимательнее. Если вы чувствуете, что у
вас есть проблемы, которые мешают вам с  должным  уважением  и  приязнью
относиться к своей работе и к своим коллегам, - милости просим к  Галине
Васильевне Аничковой.
   Уверен, она сможет оказать  большую  помощь  каждому  из  сотрудников
фирмы.
   Зам по персоналу раздал каждому из присутствующих по  пачке  визиток,
на которых были записаны имя и телефон  психолога.  Люба,  вернувшись  к
себе,  добросовестно  выполнила   указание   и   проинформировала   всех
финансистов фирмы, раздала визитные карточки. Оставшиеся несколько  штук
- пять или шесть - небрежно бросила на свой рабочий стол. Уж у нее-то, у
Любы Кабалкиной, проблем нет и быть не может. Она так любит свою работу,
ей интересно то, что она делает, ей нравятся ее подчиненные, с  которыми
она никогда и ни по какому поводу не конфликтует и которые  относятся  к
ней с уважением. Зачем ей какой-то там кинезиолог! Она и слова-то такого
отродясь  не  слыхала.  Выдумают   тоже   еще...   Небось   шарлатанство
какое-нибудь.
   Однако же мысль о том, что у нее  нет  проблем,  вертелась  в  голове
подозрительно интенсивно, и через несколько дней Люба  призналась  себе,
что проблема  у  нее  все-таки  есть.  Правда,  она  не  имеет  никакого
отношения к  работе,  эта  проблема,  но  она  есть.  И  это  совершенно
очевидно.
   Мать всегда говорила Любе:
   - Доченька, ты плохо училась, ты никогда не умела  рукодельничать,  у
тебя нет таких талантов, как у Аниты. Зато ты умеешь любить людей, и это
очень хорошо. Ты умеешь любить не только своих кавалеров, но и подруг, и
родственников, и всех, с кем сталкиваешься. Это очень большой талант, он
не каждому дан.
   В юности Люба не совсем  понимала  слова  матери  и  в  глубине  души
считала, что Зоя Петровна просто ищет, чем бы ее утешить, чтобы  девочка
не страдала от собственной обыкновенности и заурядности  рядом  с  такой
звездой, как старшая сестра Анита. Став старше и научившись смотреть  на
себя со стороны, она поняла, о чем толкует мать. Да,  действительно,  уж
что-что, а любить людей Люба Кабалкина умеет, этого у нее не отнять.
   Мудрая  мать,  променявшая  карьеру  киноактрисы  и  статус   супруги
знаменитого мужа на любовь,  знала,  о  чем  говорила.  Люба  радовалась
каждому новому знакомству, радовалась, когда открывала в  человеке  хоть
какое-то   достоинство,   радовалась,   что   можно   радоваться   этому
достоинству, наслаждаться им, любить его. А раз любить, то прощать  все,
что достоинствами не является. Ей было легко хорошо относиться к  людям.
Она любила всех уже заранее, ни в ком не  видя  врага,  ни  от  кого  не
ожидая неприятностей или подвохов, и было все это  настолько  искренним,
настолько настоящим, неподдельным, что никому и в  голову  не  приходило
делать ей гадости или подлости. Своей открытостью и  готовностью  любить
Люба вызывала к себе только доброе расположение.
   И вдруг это чувство стыда... Вылезшее из  каких-то  неведомых  темных
глубин подсознания, оно отравляло ей жизнь, вынуждало  лгать,  скрывать,
изворачиваться. Боже мой, никогда в жизни она не стыдилась своих  чувств
и поступков, она никогда не боялась ни в чем  признаваться,  потому  что
любила людей и была уверена, что все они умные, добрые, все  понимающие,
они поймут ее и не станут осуждать, ведь они относятся к ней с такой  же
любовью, как и она сама.
   Ей и в голову не приходило стесняться того, что она родила двух детей
от разных мужчин, ни с одним из которых не состояла в браке. Отцов своих
мальчиков она искренне любила и полагала, что этим все сказано.
   И Люба никогда, ни одной минуты не комплексовала из-за того, что  она
не такая красивая, не такая умная и одаренная, как  ее  старшая  сестра.
Она не стремилась быть похожей на Аниту, не пыталась ей подражать и,  уж
конечно, не завидовала. Она просто любила ее.
   Но все-таки появилось в ее жизни  то,  в  чем  ей  признаваться  было
стыдно.
   Да, у нее есть проблема. Но к работе это не имеет никакого отношения,
поэтому ни к какому кинезиологу она не пойдет.
   Так решила Люба Кабалкина в конце августа.
   А потом начало происходить что-то невероятное. Невозможное. Такое,  с
чем она не могла справиться.
   И вот теперь она сидит в своей машине, не в силах пошевелиться,  тупо
смотрит на приборную панель и не понимает, что ей делать.
 
*** 
 
   У Харченко оставалась последняя  соломинка,  за  которую  можно  было
попробовать ухватиться. Отведенный ему срок становился все  короче,  его
конец приближался с катастрофической скоростью, а решение  проблемы  все
не находилось. Где  взять  семьсот  тысяч?  Или  -  как  вариант  -  как
уклониться от необходимости платить? Он прикидывал и  так,  и  эдак,  но
ничего путного не придумывалось. А те четверо постоянно  попадались  ему
на  глаза,  и  утром,  когда  он  выходил  из  дома,  и  вечером,  когда
возвращался со службы. Дескать, мы о тебе не забыли, и не надейся.
   И он позвонил.
   - Я уже не спрашиваю, как это могло произойти, - начал  он,  стараясь
быть спокойным и выдержанным. - Теперь это не  имеет  значения.  Речь  о
другом.
   - О чем?
   - Помоги мне, пожалуйста. Ты можешь.
   - Каким образом?
   - Мне нужны деньги. Газета не хочет платить по  мировому  соглашению,
они требуют деньги с меня. А где их взять? У меня столько нет.
   - Ты собираешься просить у меня денег?
   - Да. Ты ведь можешь, я знаю... Пожалуйста.
   - К сожалению, я не могу тебе помочь. Это слишком большая сумма.
   - Я верну, честное слово! Я же прошу только в долг.
   - Да? И с чего  ты  будешь  отдавать,  интересно?  Продашь  квартиру,
мебель, одежду, машину? Или у тебя  есть  еще  какое-то  имущество?  Так
продай все это уже сейчас, отдай деньги и спи спокойно.
   - Послушай... Нам нужно встретиться.
   - Я не могу. У меня очень много дел.
   - Но нам нужно поговорить! Нам срочно нужно встретиться  и  обо  всем
поговорить!
   - Нам не о чем говорить. Всего доброго.
   Вот так. Последняя соломинка с оглушительным хрустом сломалась  прямо
в руках. Ну уж нет, не на такого напали!  Никто  не  может  безнаказанно
заявлять ему, Владимиру Харченко, что "нам  не  о  чем  говорить".  Этот
номер не пройдет. Его подставили, и тот, кто  это  сделал,  заплатит  за
все.
 
*** 
 
   В доме снова стало тепло, и Настя с удивлением поймала себя на мысли:
жаль, что не нужно больше топить камин.  Собственно,  топить  его  можно
было сколько угодно, но не было необходимости, да и дров Паша наколол ей
ровно столько, чтобы хватило до устранения  аварии  на  теплотрассе.  Ей
нравилось смотреть на открытый огонь, сидя на диване и повторяя  шепотом
или про себя:
   - Слава Афанасьев, прости меня, и я тебя прощаю и отпускаю.  Ты  меня
прости, и я тебя прощаю и отпускаю.
   Прости, прощаю, отпускаю, прости, прощаю, отпускаю...
   Было в этих словах что-то завораживающее, магическое. Первое время на
душе было муторно и как-то грязно, но постепенно муть  и  грязь  куда-то
расползлись, и с каждой минутой, с каждой  фразой  становилось  легче  и
радостнее. В какой-то момент ей привиделось, что начальник стоит  рядом,
внимательно слушает ее, потом улыбается, ласково так, мягко улыбается  и
уходит. Нет, не уходит, а как-то отодвигается от нее,  не  поворачиваясь
спиной, словно стоит на движущейся ленте, которая уносит его  от  Насти.
Он машет ей рукой, будто прощаясь, и она внезапно понимает, что  это  не
сегодняшний Вячеслав Михайлович Афанасьев, а тот, прошлогодний, которого
она обидела.
   Это прошлогодний Афанасьев прощается с прошлогодней  Настей,  уступая
место Афанасьеву сегодняшнему, который может построить новые отношения с
сегодняшней Каменской. Может, это и называется "отпустить"?
   Как и советовал Дюжин,  сначала  Настя  упорно  занималась  тем,  что
"прощала и отпускала" прошлогоднюю себя, но не была уверена, что  делает
все правильно. Ей никак не давался смысл слова "отпустить".  Она  честно
посвятила прощению себя полдня и никак не могла понять,  достаточно  уже
или нужно еще работать. И только  теперь,  зацепив  краем  сознания  эту
странную  картинку  с  отодвигающимся  Афанасьевым,  почувствовала,  что
недоработала. Нужно вернуться к себе и "отпускать" до тех пор,  пока  не
увидится внутренним зрением что-нибудь подобное. Пусть не  такое  же  по
содержанию, но что-то, что позволит вздохнуть с  облегчением  и  сказать
себе: "Все. Я простилась с ней. Я ее отпустила. Ее больше нет".
   "Отпустить" себя оказалось куда сложнее. И в самом деле, как же можно
добровольно расстаться с частью себя?
   Даже не с частью, а  просто  с  собой,  целиком?  И  что  станется  с
сегодняшней Настей, если в ней не будет Насти вчерашней, с ее опытом,  с
ее мыслями, ее чувствами, ее болью и  радостью?  Какая-то  самокастрация
получается. Нет, тут должно быть что-то другое, какой-то другой смысл во
всем этом. Речь ведь идет о чисто  психологическом  методе,  а  ни  один
психологический метод не может быть направлен на коррекцию прошлого.  Он
может только корректировать отношение к нему. Все факты, все события  ее
жизни сохраняются, они никуда не уходят, но нужно перестать цепляться за
свои переживания по поводу этих событий.
   А переживания  суть  неотъемлемый  элемент  личности.  Вот,  кажется,
здесь... Кажется,  сейчас  придет  осознание  того,  что  же  такое  это
ускользающее "отпустить"... Нужно помнить,  что  была  Настя  Каменская,
переживающая по такому-то  конкретному  поводу.  Была.  Но  была  вчера,
позавчера, когда-то. Одним словом, не сегодня. Она была и остается,  она
никуда не исчезла, но она должна существовать  отдельно  от  сегодняшней
Насти, сама по себе. Не нужно уподобляться шампуню "два в одном".  Нужно
разделиться.
   Не держать  в  себе  прежнюю  Настю,  не  цепляться  за  нее  как  за
единственную подругу, которая всегда права и у которой нужно  по  любому
поводу спрашивать совета. Отделить от себя, аккуратненько  поставить,  и
пусть себе стоит. Или уходит, это уж как ей  захочется.  Но  стоять  она
должна не внутри сегодняшней Каменской, а сама по себе. С ней даже можно
поговорить, поспорить, обсудить то  событие,  по  поводу  которого  было
сожжено столько нервных клеток...
   И точно так же, как Афанасьева на  движущейся  ленте,  увидела  вдруг
Настя себя. Прошлогоднюю. Это  совершенно  точно,  потому  что  прическа
была, как прошлым летом, и белые джинсы,  которые  давно  уже  приказали
долго жить, будучи по рассеянности засунутыми в стиральную машину вместе
с синей и черной футболками. Прошлогодняя Настя  сидела  в  кабинете  на
Петровке и горько плакала. Себя сегодняшнюю Настя не видела,  но  знала,
как это обычно бывает во сне, что стоит рядом с "той" Настей  и  утешает
ее, гладит по голове. Звонит телефон, "та" Настя вытирает слезы, снимает
трубку и сразу погружается в какой-то деловой разговор. Слов не  слышно,
осознание происходящего идет на уровне чувства. Сегодняшняя Настя видит,
как "та" хмурится, что-то ищет на столе среди бумаг,  что-то  доказывает
невидимому собеседнику, и с облегчением  думает:  "Ну  слава  богу,  она
проревелась и теперь займется делом и больше  об  этом  и  не  вспомнит.
Можно со спокойной совестью оставить ее одну".
   "А может быть, это тоже называется "отпустить"?"
   Жаль, что кончились дрова и нет возможности смотреть на огонь. Настя,
правда, во  время  лечебного  вояжа  обошла  вокруг  дома,  заглянула  в
дровяной сарай, поискала глазами топор  и  плашку.  Взяла  одно  полено,
поставила, попыталась, отставив палку, поднять  топор  обеими  руками  и
сразу же поняла, что дровосек из нее не вышел. И, вероятнее  всего,  уже
не выйдет никогда. Топор оказался для  ее  нетренированных  рук  слишком
тяжелым, а полторы ноги  -  слишком  неустойчивой  опорой.  Ничего,  она
подождет, пока кто-нибудь приедет, Чистяков, или Дюжин,  или  кто-нибудь
из ребят с работы. Они все сделают как надо, и  у  нее  будут  дрова,  и
огонь в камине, и долгие часы  мучительно-сладких  и  упоительно-горьких
размышлений...
   А пока можно работать с собой, сидя в кресле или лежа на диване.  Уже
десятый час, а Зарубин что-то не звонит, обычно он уже  часам  к  восьми
объявляется с рассказами.
   Интересно, связался с ним Коля Селуянов или нет?  Надо  же,  как  все
сошлось на этой Кабалкиной! Даже смешно.
   Такие совпадения бывают, конечно, но не каждый день.
   Интересно было бы взглянуть на нее, на Кабалкину эту.
   Сережка говорил, что она какая-то нервная, напряженная, то плачет, то
замыкается. Ну да, станешь тут нервной, когда за  плечами  убийство  или
причастность к нему. Но вряд ли она  сама  совершала  преступление.  Тем
более  племяннику  убитой  звонил  мужчина.  Надо   отрабатывать   связи
Кабалкиной, искать подельника. Наверняка любовник, настоящий или бывший.
   Настя, мысленно упоминая фамилию Кабалкиной,  все  не  могла  понять,
почему ей делается смешно, почему она не может всерьез отнестись к мысли
о том, что эта женщина, мать  двоих  маленьких  детей,  может  оказаться
преступницей. И вдруг  до  нее  дошло:  ну  конечно,  университет,  курс
гражданского  права,  толстый  сборник  "Гражданское  законодательство",
составитель  -  Кабалкин.  Эта  книга  была  для  нее   самым   страшным
воспоминанием о всех пяти годах обучения. И хотя преподаватель,  который
вел у них в группе семинары по гражданскому праву,  постоянно  повторял:
"Вам не нужно знать наизусть все, что здесь написано, вы  должны  только
точно представлять себе, в каком разделе искать ответ на любой  вопрос",
все равно полторы тысячи страниц текста, набранного петитом, внушали  ей
священный трепет, граничащий с ужасом. Это невозможно не то что выучить,
это не под силу даже просто прочитать  один  раз.  На  это  уйдет  целая
жизнь. Само слово "Кабалкин" было среди  Настиных  сокурсников  символом
чего-то  невозможного,  без  чего  и  обойтись  нельзя  (а  как  же,  на
семинаре-то спрашивают, и контрольную без него не напишешь, и к экзамену
не подготовишься), и к чему даже не прикоснешься без содрогания.
   Да,  не  смешно...  То  есть  вспомнить-то  смешно,  а   вот   Любовь
Григорьевна Кабалкина  может  оказаться  самой  настоящей  преступницей,
жестокой, предусмотрительной и изощренной. Такую нахрапом  не  возьмешь,
здесь нужна тщательная подготовка. Ну что же Зарубин-то не звонит?!
   Паршивец. Как ничего не получается, так по два  раза  в  день  "Настя
Пална"  да  "Настя  Пална",  а  как  свет  забрезжил,   так   все   сам.
Самостоятельный. И Колька Селуянов тоже хорош, мог  бы  хоть  пару  слов
сказать, что там у него вырисовывается с этой Кабалкиной, помог  ли  ему
Зарубин.
   Нет, одернула себя Настя, все не правильно.  Какое  право  она  имеет
сердиться на ребят? Они работают,  а  она  дурака  валяет,  отдыхает  на
природе, с  камином  и  мягким  диванчиком.  Ей  даже  продукты  на  дом
приносят, и медсестра домой приходит массаж делать и процедуры.  Барыней
заделалась, вот от скуки и лезут в голову злые мысли. Если  у  Коли  или
Сережки появится полтора десятка свободных минут, так пусть лучше поедят
или просто посидят в тишине, мозги в порядок приведут. А уж  к  Зарубину
она и вовсе несправедлива, какой там свет у него мог сегодня забрезжить?
От того, что Кабалкина оказалась причастной к убийству Аничковой, ему ни
жарко ни холодно, на дело актрисы Халиповой это никаким боком не влияет.
   Ладно, нечего  сиднем  сидеть,  пойдем-ка  поупражняемся.  Начиная  с
воскресенья Настя взяла за правило хотя бы два раза в  день  подниматься
на второй этаж, постепенно сокращая интервалы между подъемом и  спуском.
Ноге это мероприятие не нравилось категорически, и если ходить по ровной
поверхности она еще кое-как соглашалась,  то  вставать  на  ступеньку  и
поднимать на себе  все  Настины  килограммы  ей  было  откровенно  не  в
радость. Но она, нога то есть, все-таки поддавалась разумному  убеждению
и с каждым разом капризничала все меньше и тише. А может, просто поняла,
что все бесполезно и ее все равно будут таскать  вверх-вниз  в  качестве
опорной ноги. Настя не стала себя обманывать, ставя на каждую  ступеньку
сначала здоровую правую ногу, а потом  подтягивая  левую,  она  пыталась
ходить, как нормальный человек,  шаг  правой  -  шаг  левой.  Получалось
медленно и очень больно. Но ведь получалось же!
   Сунув в один карман теплой вязаной кофты мобильник, в другой - трубку
от стационарного телефона, она начала восхождение на свою Фудзияму. Если
ей кто-нибудь позвонит, пока она находится  на  лестнице,  то  ответа  в
ближайшее время не дождется, если не взять с собой обе трубки.
   Ух, какая она стала предусмотрительная!
   Ну вот и последняя ступенька на пути вверх, теперь можно отдышаться и
посидеть в одной из комнат. В воскресенье Настя сидела в детской - самой
ближней к лестнице. Сегодня она решила увеличить нагрузку и, несмотря на
обжигающую боль, протащить себя до дальней комнаты, которая была  чем-то
вроде гостевой спальни пополам с кабинетом. Там  стоял  рабочий  стол  с
компьютером, были полки для книг и кассет, телевизор  и  большой  диван,
раскладывающийся  в  двухспальное  ложе.  Десять  минут   на   отдых   -
невероятный прогресс по сравнению  с  получасом  в  воскресенье  -  и  в
обратный  путь.  Мимо  хозяйской  спальни,   мимо   хозяйского   санузла
(гостевой, которым пользовалась Настя, находится на первом этаже),  мимо
детской - и к ненавистной лестнице.  Нет,  нельзя  так  думать,  это  не
правильно. Лестница  чудесная,  прекрасная,  просто  отличная  лестница,
самая лучшая на свете. Чем труднее по ней ходить, тем больше нагрузка на
ноги,   следовательно,   тем   эффективнее   упражнение,    тем    ближе
выздоровление. Будь благодарен всему, что тебя окружает. Даже  если  это
всего лишь крутая узкая винтовая лестница, на которой  ничего  не  стоит
шею свернуть. Спасибо тебе, лестница, за то, что ты такая, я тебя люблю.
Спасибо теплотрассе за то, что  на  ней  случилась  авария,  потому  что
благодаря ей я теперь знаю, как  это  здорово  -  сидеть  перед  горящим
камином и  смотреть  на  огонь.  Спасибо  тебе,  нога,  за  то,  что  ты
сломалась, иначе мне в голову могли  бы  никогда  не  прийти  те  мысли,
которые пришли. Я учусь быть благодарной всему, что со мной происходит и
меня окружает...
   Уф-ф! Все. Первый этаж. Настя взмокла от  усилий  и  боли,  ей  стало
душно. Она дошла до окна, распахнула его, несколько раз глубоко  втянула
в себя сырой холодный воздух. Ей  сразу  стало  легче,  сердце  забилось
ровнее. Спасибо тебе, осень, за то, что ты осень и у тебя такой холодный
влажный воздух, а не сплошная летняя пыльная духота.
   Будь благодарной всему...
   Телефон. В первый момент Настя даже не сообразила,  в  каком  кармане
звенит, засуетилась, попеременно вытаскивая то мобильник, то радиотрубку
и бестолково нажимая кнопки.
   - Это я, Настя Пална, - послышался усталый голос Сережи  Зарубина.  -
Ты еще не спишь? Извини, что поздно.
   - Ничего, нормально. - Она отошла от  окна  и  присела  в  кресло.  -
Рассказывай.
   - Да нечего особенно рассказывать, багаевских ребят трясем.  Их,  как
ты понимаешь, много, нас - мало, так что  все  в  рабочем  режиме.  Пока
ничего не вытрясли.
   - Селуянов тебе звонил?
   - Звонил.
   - А ты что?
   - Ну а что я? Я маленький добрый мальчик, отдал ему все, что  у  меня
было по Кабалкиной. Мне не жалко, пусть пользуется, мне эта  многодетная
мать больше не нужна.
   У меня теперь совесть спокойна.
   - В каком смысле?
   - Ну, я же все смотрел, как она дергается, нервничает, и  думал,  что
она Волкову покрывает, поэтому врет мне. Ни одному ее слову не верил.  А
теперь понятно, отчего она такая психованная. Стало быть, ее  показаниям
насчет Волковой вполне можно довер