Они довольно быстро добрались  до  места,  указанного  добросердечной
секретаршей. Перед подъездом дома стояли две машины - милицейская с  си-
ней полосой и голубые "Жигули" Ольшанского.
   - Успели, - с облегчением сказала  Настя.  -  Теперь  можно  спокойно
ждать, когда Костя выйдет. Заодно и воздухом подышим.
   Она достала сигареты и зябко поежилась. Мороза не  было,  под  ногами
по-прежнему хлюпал подтаявший снег, но налетавший сырой ветер то и  дело
швырял в лицо отвратительную смесь крупки и дождя. Гулять по такой пого-
де - удовольствие ниже среднего. Настя заглянула  в  подъезд  в  надежде
найти там временное прибежище, но сразу же вышла обратно. Дом  был  ста-
рый, с грязной лестницей и обшарпанными стенами. Лучше уж на  улице  по-
быть.
   Она совсем окоченела, когда наконец появился Ольшанский в сопровожде-
нии трех человек.
   - Настасья? Какими судьбами? Привет, капитан, - кивнул он Михаилу.  -
Что случилось?
   - Поговорить надо, Константин Михайлович.
   - Подождите минуту, я сейчас освобожусь.
   Ольшанский отошел в сторонку, о чем-то коротко  переговорил  с  теми,
кто был вместе с ним на обыске, и открыл свою машину.
   - Садитесь, в тепле поговорим, - сказал он.
   Настя быстро забралась в салон и достала  из  сумки  носовой  платок,
чтобы вытереть мокрое от дождя и снега лицо. Длинных объяснений не пона-
добилось, Константин Михайлович все понял сразу.
   - Круто с вами новый шеф обходится, - хмыкнул он. - Тяжко небось?
   - Не то словечко, - призналась она.
   - А что, капитан, - обратился следователь к Доценко,  -  помнишь  наш
разговор давний? По-моему, теперь тебе самое время службу менять.
   Настя знала, что Ольшанский давно уже пытается переманить Михаила  на
следственную работу, высоко ценя его способность получать точные и прав-
дивые показания от свидетелей и потерпевших. И точно так же  она  знала,
что Доценко всегда от этих предложений отказывался. Неужели и теперь от-
кажется?
   - Я подумаю, - очень серьезно ответил Михаил. - Может быть, вы и пра-
вы, действительно, нужно уходить.
   - Я всегда прав, - засмеялся Ольшанский. - Потому что я  следователь.
Давай, Миша, не тяни, не жди, пока все нервы истреплешь с новым-то. А  я
буду твоим наставником, возьму тебя как молодого специалиста под  крыло,
так что не бойся, не боги горшки обжигают.
   - Я подумаю, - повторил Доценко.
   Насте стало тоскливо. Она уйдет, это решено. И Миша, наверное, уйдет,
зачем ему эти приключения на свою голову. Потом потянутся и другие. Все,
что так кропотливо и любовно создавал, собирал по крупицам и  отшлифовы-
вал Гордеев, развалится в один момент, рухнет, как карточный домик.
   Жалко до слез. И перед Гордеевым стыдно, не выдержали первых же труд-
ностей, струсили, разбежались, как крысы с корабля. Может,  ей  все-таки
не уходить? Мишка в рот ей смотрит, считает ее  непререкаемым  авторите-
том, и если она уйдет, то и он примет предложение Ольшанского, можно  не
сомневаться, а если она останется, то и его сможет  удержать.  Надо  еще
потерпеть, постараться привыкнуть. Конечно, всем противно, всем тяжело с
новым начальником, но все же терпят, никто  об  уходе  не  заговаривает.
Только она. Что же она, слабее всех?
   - Константин Михайлович, - сказала она с наигранным возмущением, - вы
что это удумали? Кадры переманивать? Нехорошо  искать  топор  под  чужой
лавкой.
   - Конечно, лучше, чтобы этим топором пользовался ваш Мельник, - отпа-
рировал следователь. - То-то он дров нарубит, на три избы хватит, еще  и
останется. Этого дожидаетесь? Ладно, шучу, сами  разберетесь,  кому  где
работать. Так что с вашей Лазаревой будем делать? Объявлять в розыск?
   - Объявляйте. Мельника все равно не переубедить. Он считает, что  она
причастна к убийствам, и отступать от этого не собирается.
   - Так, может, действительно причастна? - прищурился Ольшанский. -  Не
станет же Мельник безосновательно упираться, значит, какие-то  основания
у него есть.
   - Константин Михайлович, основания у него  есть,  если  считать  семь
убийств серией.
   - Ну так?..
   - А у меня есть основания считать, что это не серия. Вот и выбирайте,
кому вы больше верите, мне или Мельнику.
   - Ишь ты! - расхохотался он. - Нормальный мужик, выбирая между мужчи-
ной и женщиной, должен выбрать женщину. А я нормальный.  Я  только  хочу
понимать, почему Мельник к твоим доводам не прислушивается. Мне они  по-
казались вполне убедительными. Тем более я знаю о работая Самойлова, и о
той зеленоградской истории тоже знаю. Я бы на  месте  твоего  начальника
поверил тебе. И если он поступает по-другому, я хочу понимать, почему он
это делает, и: каких соображений. Или ты опять не все мне рассказываешь?
   - Да нет, на этот раз все рассказала, ничего не утаила А вот Мельнику
я действительно про Самойлова не говорила
   - Отчего же? Это ведь самое главное в твоих рассуждениях.
   - Да ну... - Настя пожала плечами, - я и вам-то рассказала только  из
уважения. А он бы меня вообще на смех поднял. Вы же сами знаете,  как  у
нас к науке относятся. И нет у Мельника никаких соображений, есть только
тупое упрямство и неумение отступать от своей позиции,  даже  когда  это
явно нужно сделать. Он так активно поддерживал нас, когда мы искали  се-
рийного убийцу, моделировали его портрет, вышли сначала на идею  высокой
женщины-спортсменки, потом вычислили Лазареву, а теперь он просто  не  в
силах признаться самому себе, что все было напрасно. Он тогда так нахва-
ливал нас, на каждой оперативке всем в пример ставил. Что же теперь  по-
лучается, что он дурак, поддерживал  и  выпячивал  неправильную  версию,
хвалил глупых подчиненных? Никогда в жизни он этого не допустит.  У  та-
ких, как Мельник, лучше уж пусть серийный убийца вообще останется непой-
манным, чем в результате окажется, что  начальник  заблуждался.  Вот  вы
только что сказали, что всегда правы, потому что  вы  -  следователь.  А
Мельник всегда прав потому, что он начальник. Понимаете разницу?
   - Ох, как ты его не любишь, -  покачал  головой  Ольшанский.  -  Я-то
всегда считал тебя сдержанной, даже равнодушной,  а  из  тебя  ненависть
прямо-таки через край хлещет. Эк тебя разобрало. Ты себя  со  стороны-то
слышишь?
   - Нет, а что?
   - Да ты же почти кричишь.
   - Правда? - Настя смутилась. - Извините. Разволновалась.
   - А вот это зря. Плохой начальник - не повод для волнений, дело обыч-
ное, все так живут. Вас куда подбросить?
   - До ближайшего метро, если можно.
   - Можно и не до ближайшего. Тебе какая линия нужна? Домой едешь?
   - Домой, - устало кивнула она и тут же спохватилась, - ой нет,  прос-
тите, к родителям. Забыла совсем, я же обещала к ним заехать. Это Серпу-
ховская ветка.
   - Ясно. А тебе куда, капитан?
   - Мне тоже можно на Серпуховскую.
   Настя и Доценко вышли из машины у станции "Нагорная". В метро она ку-
пила огромный нарядный букет роз, чтобы поздравить мать и отчима  с  го-
довщиной свадьбы. Народу  в  вагоне  было  совсем  мало,  поезд  шел  из
"спальных" районов города, и после окончания рабочего дня люди  ехали  в
основном в противоположном направлении.
   - Анастасия Павловна, вы будете меня осуждать, если я уйду к Ольшанс-
кому? - спросил Доценко.
   Вот он, тот вопрос, которого она так боялась. Что ответить? Отговари-
вать его от этого шага, а потом уйти самой?  Или  поддержать?  Как  пра-
вильно?
   - Миша, вы не должны оглядываться на мое мнение. Поступайте так,  как
считаете правильным. Только не принимайте поспешных решений,  это  самое
главное.
   Лицемерка! "Не принимайте поспешных решений". А сама она разве не так
поступила? Можно подумать, она месяцами мучилась, терзалась,  взвешивала
все "за" и "против". Тоже приняла решение внезапно, под влиянием минуты,
эмоционального всплеска. И теперь это решение крепнет в ней с каждым ча-
сом. Только одновременно с ним усиливается и  чувство  стыда.  Стыда  за
свою трусость, слабость. Стыда перед полковником Гордеевым.
   На станции "Боровицкая" Михаил попрощался и вышел, ему нужно было  на
пересадку, а Настя поехала дальше, погруженная в  свои  невеселые  думы.
Может быть, после разговора с отчимом ей станет полегче? Хотя бы смута в
душе рассеется.
   В доме у родителей оказалось полно гостей, и для Насти это было  неп-
риятной неожиданностью. Меньше всего ей хотелось сейчас быть  на  людях,
улыбаться, общаться с посторонними. Если бы мама еще вчера  предупредила
ее, Настя нашла бы миллион причин, одна уважительнее другой, по  которым
она именно сегодня ну никак не может приехать.
   Но мама коварно промолчала и говорила  только  о  необходимости  пра-
вильно питаться.
   Настя мужественно "отбывала повинность", то и дело поглядывая на  ча-
сы. Удобно ли уже исчезнуть или нужно еще потусоваться с гостями,  чтобы
не обидеть маму и Леонида Петровича? Ее всегда поражала способность  ро-
дителей обрастать знакомствами и  устанавливать  дружеские  отношения  с
людьми, никак не связанными с их профессиональным кругом. Если бы  Насте
пришлось звать гостей, они сплошь были бы или ее коллегами  с  Петровки,
или Лешкиными, из его института. А сейчас вокруг нее  были  гости  самых
разных профессий, с которыми мама и отчим знакомились на приемах, банке-
тах, во время отпусков, были даже две мамины школьные подруги.
   Она пробралась к отчиму и потянула его за рукав.
   - Пап, пойдем на кухню, мне с тобой посоветоваться надо.
   Леонид Петрович тут же извинился перед толстым смешным дядькой, с ко-
торым что-то оживленно обсуждал, и поднялся из-за стола. Но кухня оказа-
лась занята, там сидели две дамы и, весело чирикая, украшали котлеты  на
косточках затейливыми бантиками из тонких полосок цветной бумаги.
   Настя растерянно взглянула на отчима, но он  тут  же  сделал  головой
движение, указывающее на входную дверь. Стараясь не щелкать замком,  они
тихонько выбрались на лестничную площадку.
   - Ну, ребенок Настя, говори, что тебя гложет.
   - Я не могу работать с Мельником, - выпалила она.
   - Не можешь или не хочешь?
   - Не хочу, потому что не могу. Папа, я подумываю о том, чтобы уйти из
отдела. Что ты мне скажешь?
   - Ну, ребенок, ты уже замужняя дама и в моих советах вряд  ли  нужда-
ешься. Скажи уж честно, тебе нужна помощь? Я могу  поговорить  в  минис-
терстве...
   - Нет, папа, - она упрямо помотала головой, - мне нужен именно совет.
   - Насчет чего?
   - Уходить или не уходить. Я не хочу работать с Мельником. Но в то  же
время мне неловко как-то... Стыдно.
   - Это понятно, - кивнул отчим. - Можешь не объяснять.
   Господи, как хорошо, что папа все понимает. Он сам всю жизнь прорабо-
тал на практике, он прекрасно знает, что такое "отдел Гордеева", как  он
создавался и что в этом отделе делала Настя, поэтому он все понимает без
лишних слов.
   - Ребенок, тебе хорошо известно, что рабский труд самый  непродуктив-
ный. Человек, работающий из-под палки, не будет делать свою работу хоро-
шо, даже если очень постарается. Тебе нужно либо изменить свое отношение
к происходящему,  либо  действительно  уходить.  Если  ты  останешься  у
Мельника и будешь ежедневно бороться со своей неприязнью к  нему,  много
ты все равно не наработаешь. Поверь моему опыту, я  через  это  проходил
неоднократно.
   - И каждый раз менял место работы? - недоверчиво спросила Настя.
   - Ну зачем же. Я менял отношение к ситуации. Или прикладывал усилия к
тому, чтобы мои отношения с людьми были такими, как мне хочется.
   - Я не смогу, - вздохнула она. - У меня характер не тот.
   - Знаю. Поэтому считаю, что ты вполне можешь уйти.
   Если бы ты проработала на практике год-полтора, я бы счел  твой  уход
трусливым бегством от трудностей. Но ты в уголовном розыске больше деся-
ти лет, ты работала честно, добросовестно, от трудностей не пряталась, я
все про тебя знаю, мне Гордеев регулярно докладывал,  как  трудится  мой
ребенок. И ты имеешь полное моральное  право  уйти,  не  опасаясь  косых
взглядов и не укоряя себя.
   - Ты думаешь?
   - Уверен. Надо только подумать, куда.
   - Да какая разница, - Настя махнула рукой, - лишь бы от Мельника  по-
дальше.
   - А вот тут ты не права, - возразил Леонид Петрович. - Разница  очень
даже есть. У тебя сейчас должность невыгодная.
   - Как это - невыгодная? - не поняла она.
   - Ты - старший опер. Уйти с Петровки в округ на  такую  же  должность
означает уйти с понижением. Чтобы  ничего  не  потерять,  нужно  уходить
только на вышестоящую должность, начальника отделения, отдела и так  да-
лее. Ты - женщина. Понятно?
   - Понятно. Меня на такую должность никто не назначит.
   - Вот именно. Значит, территориальные органы отметаем сразу, если  ты
не собираешься менять профиль работы. Единственная возможность  работать
в округе без понижения в  должности  -  это  заниматься  предупреждением
преступности несовершеннолетних. Вот на  этой  работе  женщин  на  любые
должности назначают. Пойдешь?
   - Ни за что! Там надо детей любить, уметь их понимать  и  у  прощать,
быть педагогом. А из меня какой педагог? /
   - Это верно, никакой. А если остаться на  Петровке,  на-/  пример,  в
штабе или в информационном центре?
   - Нет, папа, я не смогу. Каждый день ребят видеть и глаза  прятать...
Нет.
   - Ладно, Петровку тоже отметаем. На тебя трудно угодить, ребенок Нас-
тя.
   - Ну пап...
   - Хорошо, хорошо. А если в адъюнктуру поступить? Ты об этом не  дума-
ла? Тебе летом исполнится тридцать семь, в адъюнктуру, правда, принимают
только до тридцати шести, вступительные экзамены осенью, но в ряде  слу-
чаев делают исключения, ведь речь идет всего о трех  месяцах.  Как  тебе
такая идея?
   - Да ты что, папа, какой из меня ученый?
   - Вот между прочим ученый-то из тебя как раз хороший получится. У те-
бя голова прекрасная, аналитический склад мышления,  усидчивость  огром-
ная. Напишешь диссертацию, защитишься, будешь преподавать.
   - Это все замечательно, но...
   - Что - но? Какое у тебя опять "но"?
   - Я не выдержу до осени. Я хочу уйти сейчас. Прямо сейчас.
   - Да-а, - протянул отчим, - допек тебя Мельник. А  мне  он  показался
вполне нормальным мужиком. Чего ты с ним не поделила?
   - Границу мы с ним не поделили. Границу между его  самолюбием  и  на-
чальственным самомнением и моим стилем работы. Я всегда сомневаюсь, меня
так Колобок приучил, я никогда не цепляюсь за версию, даже если она  мне
ужасно нравится, когда вижу, что она слабая или неправильная. Понимаешь,
папа, я, конечно, отношусь к своей работе как к творчеству, и мне бывает
жалко и обидно отказываться от того, до чего я с  таким  трудом  додума-
лась, но все равно отказываюсь я легко, даже если на проверку этой  вер-
сии я убила кучу времени и сил. Потому что в конечном итоге дело в раск-
рытии преступления и поимке преступника, а не в моих амбициях и не в мо-
ем творчестве. Я не стыжусь и не стесняюсь признаваться, что ошиблась. А
Мельник - это начальник, который всегда прав по определению.
   - Тяжелый случай. Тогда ты права, надо уходить. Я подумаю,  как  тебе
помочь, поговорю со знакомыми.
   - Папа, не надо мне помогать, я тебя прошу. Мне важно  услышать  твое
мнение. А остальное я сама как-нибудь устрою.
   - Ну что ж, мое мнение ты услышала. Не можешь работать с Мельником  -
уходи, не насилуй себя и не ломай. Еще вопросы есть?
   - Больше нет, - улыбнулась Настя.
   - Тогда пойдем. Ты на часы все посматриваешь. Торопишься?
   - Немного. Мне еще добираться до дома часа полтора.
   - Ладно уж, поезжай. Только не забудь продукты, мама тебе там нагото-
вила на неделю вперед.
   Когда они вернулись в квартиру, кухня уже была свободна. Леонид  Пет-
рович достал большую сумку и стал помогать Насте складывать в нее  паке-
ты, банки и кастрюльки, заботливо приготовленные  Надеждой  Ростиславов-
ной.
   - А это что? - спросила Настя, беря в руки непрозрачный тяжелый свер-
ток.
   - Это рыба. Она сырая, но уже почищенная и разделанная, ее только на-
до обвалять в муке и пожарить. Справишься?
   Настя с сомнением посмотрела на сверток.
   - Не уверена, но попробую. Вообще-то у меня растительного масла  нет,
кончилось. Может, я не буду рыбу брать? Давай я вам ее оставлю.
   - Еще чего. Погоди-ка, у нас, кажется, много масла, сейчас я маму по-
зову, она тебе его выдаст.
   Через минуту в кухню влетела Надежда Ростиславовна и с ходу  наброси-
лась на дочь.
   - Почему ты не хочешь брать рыбу? Что у тебя за жуткая  привычка  же-
вать бутерброды! Надо обязательно есть горячее.
   - Мамуля, я не умею ее правильно готовить, и масла у меня нет. А ког-
да я сумею дойти до магазина - неизвестно. Жалко же продукт переводить.
   - Тут и уметь нечего. Кладешь на сковороду и жаришь.
   А масла я тебе сейчас отолью  в  бутылку.  Она  достала  из  шкафчика
большую жестяную емкость с/  оливковым  маслом,  пустую  бутылку  из-под
коньяка и во-/ ронку. /
   - Вот и все, - удовлетворенно констатировала мать, аккуратно пристра-
ивая бутылку в сумку между пакетами и банками. - Ты уже уходишь?
   - Да, побегу. Пока доеду, уже совсем поздно  будет.  Ничего,  если  я
смоюсь потихоньку, не прощаясь с гостями?
   - Иди уж, - улыбнулась мать. - У тебя усталый вид, отдохни как следу-
ет.
   Сумка была тяжелой, и Настя с трудом дотащила ее до дома. "Сейчас вы-
ложу продукты в холодильник - и спать, - подумала она, снимая  куртку  и
потирая ноющую поясницу. - Прошлую ночь совсем не спала, глаза уже  зак-
рываются, до подушки бы донести голову".
   Расставив кастрюльки и банки в холодильнике, она  вытащила  из  сумки
бутылку с оливковым маслом. Руки вмиг ослабели, колени задрожали.  Обык-
новенная бутылка из-под коньяка. И этикетка обыкновенная. Только светлые
части на рисунке заштрихованы карандашом.
   Осторожно поставив бутылку на стол, словно она могла  развалиться  от
малейшего прикосновения, Настя сделала три глубоких вздоха, чтобы  унять
сердцебиение, и сняла телефонную трубку.
   - Мамуля, я доехала, не беспокойтесь.
   - Молодец, что позвонила. Не забудь продукты положить в  холодильник,
а то я тебя знаю, бросишь сумку в прихожей, не разобрав, и все испортит-
ся.
   - Уже все положила. Слушай, у вас в доме  бывают  странные  гости,  -
сказала она как можно более невинным тоном. - Рисуют на бутылочных  эти-
кетках. У кого это такая страсть к художественному творчеству?
   - Что ты, Настюша, - удивленно откликнулась мать, - это у папы  такая
привычка. Ты разве не замечала?
   - У папы?
   Она крепко стиснула свободную руку в кулак, ногти впились  в  ладонь,
от боли выступили слезы, но это позволило ей сдержаться.
   - Никогда не видела, чтобы он штриховал этикетки.
   - Это потому, что ты с ним вдвоем не пьешь, - засмеялась Надежда Рос-
тиславовна. - Во время застолья наш папа ведет себя прилично. А вот ког-
да сидит с кем-нибудь вдвоем за бутылочкой  и  с  серьезным  разговором,
всегда берет карандаш и портит этикетки. Говорит, что это  ему  помогает
сосредоточиться. Да, Настюша, я забыла тебе сказать, в банке изпод тома-
тов салат "оливье", он незаправленный, чтобы не портился.  Когда  будешь
его есть, положи майонез и не забудь посолить.
   - Не забуду, мамуля, спасибо, - машинально ответила Настя.
   Значит, папа. "Господи, только не это! -  в  отчаянии  подумала  она,
обессилено падая на стул. - Я не хочу! Я не хочу. За что мне это испыта-
ние, Господи? Чем я тебя прогневила? Папа... Он вырастил меня, он в зна-
чительной степени сделал меня тем, что я есть. Он многому  меня  научил.
Он так много мне дал. И ведь я сама всегда рисую и заштриховываю ромбики
и квадратики, когда думаю, потому что я - его дочь, хоть и неродная. Вот
почему мне так неприятно было думать об этикетке на бутылке, найденной в
машине Баглюка. Теперь-то я вспоминаю, что видела на кухне  у  родителей
пустые бутылки со штриховкой на этикетках, но подсознательно боялась это
понимать. Не зря я не хотела сегодня идти к родителям, как  чувствовала,
что все плохо кончится.
   И зачем я только сказала п