Пойти повиниться, попросить  прощения?  Или  ничего  не
говорить, а молча войти в кабинет с бутылкой и предложить выпить? Брр!
   Настю даже передернуло от такой перспективы. Она вообще  спиртное  не
любила  и  могла  выпить  только  мартини,  да  и  то  крайне  редко.  С
начальником же в виде жеста примирения пить придется водку  или  коньяк,
сладкий легкий напиток здесь, как говорится, не проканает.
   Ну зачем, зачем она была такой дурой? Зачем она  сказала  Афанасьеву,
что он плохой человек и она его не уважает?
   Он что, спрашивал ее мнение? Спрашивал, что она думает о  нем  как  о
человеке и профессионале, уважает ли его?
   Нет,  не  спрашивал.  Ее  мнение  его  в  тот  момент  совершенно  не
интересовало.  Так  зачем  она  полезла  со  своими   высказываниями   и
оценками?
   А кстати, интересно получается... Как там Дюжин говорил? Не делай, не
говори и не думай ничего, если тебя об этом не просят... Ну  точно,  все
так и получилось! Не спрашивают - не отвечай. Не просят  высказать  свое
мнение - сиди  и  молчи  в  тряпочку.  Странный,  вообще-то,  закон,  но
выходит, что правильный. Ладно, над законом она еще  подумает  потом,  а
сейчас ей важнее понять, что же  двигало  ею  в  тот  роковой  момент  в
кабинете  начальника,  если  не   стремление   погордиться   собственным
бесстрашием.
   Так, десять минут прошли, пора разворачиваться.  "Разворачивайтесь  в
марше, словесной не место кляузе..."  Да  нет,  насчет  марша  это  она,
пожалуй, хватила, до марша ее черепашье ползание пока не  дотягивает.  И
насчет словесной кляузы тоже невпопад оказалось, сейчас ей нужно  думать
и мысленно проговаривать каждое пришедшее в голову соображение, чтобы не
упустить чего-то важного.
   Тогда, летом прошлого года, когда на  место  Гордеева  пришел  Афоня,
Настя впервые всерьез задумалась о том, где ей работать:  оставаться  на
Петровке в подчинении начальника,  который  ей  глубоко  неприятен,  или
уходить.
   Перспектива ухода казалась ей устрашающей, невероятной,  невозможной,
она видела себя только здесь, на этом месте, и была уверена, что  ни  на
какой другой  должности  не  приживется.  Просто  не  выживет.  На  этой
привычной и любимой работе есть привычные и любимые коллеги и привычная,
давно сложившаяся Настя Каменская, при этом Настя, ее коллеги  и  работа
друг другу соответствуют и сосуществуют в  полной  гармонии.  Другая  же
работа, другая служебная и  профессиональная  ситуация  будет  требовать
совсем другой Насти. Иными словами, ей,  Каменской,  придется  в  чем-то
измениться,  чем-то  пожертвовать,  что-то  приобретать.   Перемены   ее
страшили, она  была  уверена,  что  либо  не  сможет  изменить  себя  и,
соответственно, не сможет работать на другом  месте,  либо  изменится  и
перестанет быть самой собой.
   И вот в кабинете  начальника  Вячеслава  Михайловича  Афанасьева  она
дважды совершила поступок, совершенно ей несвойственный. Вышла за  рамки
служебных отношений и заявила Афоне, что в грош его  не  ставит,  потому
что он, во-первых, когда-то давно занимался спекуляцией и  наживался  на
нищих студентах, в том числе и на ней, Каменской, при этом пользуясь  на
экзаменах  составленными  ею  шпаргалками,  а  во-вторых,  гоняется   за
громкими преступлениями, на раскрытии которых можно сделать  карьеру,  а
если быстрого и эффектного  раскрытия  не  получается,  то  преступление
вообще перестает его интересовать, и он, вместо того чтобы налаживать  и
координировать работу сыщиков, дабы довести дело до конца,  бросает  все
силы на работу  по  новому  преступлению,  при  этом  еще  и  навязывает
подчиненным версии, которые кажутся ему наиболее красивыми  и  яркими  с
точки зрения "паблисити", и тормозит работу по всем остальным версиям. И
за все за это она, доблестный подполковник  милиции  Анастасия  Павловна
Каменская, никогда уважать своего нового начальника не будет.
   И все-таки интересно, зачем она все это ему сказала?
   Он что, сам не знает, что когда-то спекулировал, прогуливал занятия в
университете,  пользовался  шпаргалками  и  получал  еле-еле   натянутые
троечки, а потом делал карьеру всеми доступными  ему  средствами?  Знает
прекрасно. Он что, не знал,  что  Каменской  об  этом  известно,  и  она
открыла ему глаза? Нет, конечно.
   Все, Каменская, до дома осталось метров десять, за эти десять  метров
ты должна, ты просто  обязана  проговорить  все  до  конца,  хватит  уже
прятаться за видимость непонимания и задавать себе один и тот же вопрос:
зачем да зачем?
   Все ты прекрасно понимаешь, ты отлично знаешь, зачем ты это  сделала.
Ну, давай же, набери побольше воздуха в грудь, зажмурься и скажи правду.
Лучше вслух.
   - Я хотела попробовать сделать то, чего никогда раньше не  делала.  Я
никогда не вступала в открытый конфликт  с  начальством.  Я  никогда  не
говорила посторонним  людям  неприятных,  более  того  -  оскорбительных
вещей. Мне хотелось убедиться, что  я  могу,  если  нужно  будет,  стать
другой, измениться, тогда перспектива ухода на другую работу  перестанет
так сильно меня пугать. Я стремилась получить  подтверждение  того,  что
сорок один год - еще не конец жизни, не последняя точка  в  формировании
характера и мировоззрения,  что  я  могу  изменить  себя,  если  захочу.
Частично это стремление проявилось в том, что  в  тот  период  я  начала
учиться  готовить.  Частично  -  в  том,  что  я  натворила  в  кабинете
начальника. Но кулинарные тренировки ничего, кроме пользы, не  принесли,
а вот с начальником картина совсем другая. У  меня  была  проблема,  моя
собственная проблема: страх перемен. И решать я должна была ее только за
свой счет. А я стала решать ее за счет Афони, я обидела и оскорбила его.
Мы не встречались с ним двадцать  лет,  за  эти  двадцать  лет  он  стал
совершенно  другим  человеком,  он  наверняка  раскрыл  немало   сложных
преступлений, иначе не сделал бы карьеру в  розыске.  Это  в  аппаратной
работе можно добиться постов и званий лестью и  подхалимажем,  ловкостью
маневра и интригами, а в розыске важен результат, а не милая  улыбка.  И
вообще, каким бы ни был Афоня, будь он хоть  сто  раз  карьерист,  какое
право я имею его оскорблять? Кто я такая, чтобы оценивать его и  судить?
Я поступила примерно так же, как Раскольников  у  Достоевского,  у  того
тоже была сугубо личная проблема: проверить, тварь ли  он  дрожащая  или
право имеет, и он эту проблему решил за счет  старухи-процентщицы  и  ее
беременной  сестры.  А  вовсе  не  за  счет  внутреннего   душевного   и
интеллектуального ресурса. Это не правильно. Более  того,  это  гадко  и
недостойно. Я поступила плохо. И независимо от того, плохой или  хороший
человек   мой   начальник,   я   поступила   отвратительно.   По-детски,
по-хулигански. Вот мальчишки бегают по лестнице и звонят во все двери, а
потом  прячутся.  Мне  тоже  звонили,  однажды  я,  по   мнится,   жутко
перепугалась, уж не помню, почему, какая там у меня  была  ситуация,  но
помню, что этот звонок в одиннадцать часов вечера вызвал у меня  панику.
Я уже лежала в постели, пришлось судорожно вскакивать, искать  халат,  я
запуталась в тапочках, чуть не упала, с замиранием сердца открыла дверь,
а там - никого. Господи, как я их ненавидела в тот момент,  этих  глупых
мальчишек! А ведь они, в сущности,  мало  чем  отличаются  от  меня.  Им
скучно, но это их внутренняя проблема, а они  развлекают  себя  за  счет
беспокойства и нервирования совершенно посторонних людей.
   Все. Крыльцо. Сердце колотится,  голос  дрожит.  Кто  утверждал,  что
говорить правду легко и приятно? Булгаков?
   Врал. Все писатели врут. Люди сами себе  врут,  потому  что  говорить
правду трудно и больно. Особенно самому себе.
   На крыльце Настя покачнулась, потеряла равновесие и едва  устояла  на
здоровой правой ноге, ибо левая в подпорки после прогулки уже  никак  не
годилась. Вот упала  бы  она  сейчас,  еще  что-нибудь  повредила  бы  и
валялась на крыльце, пока кто-нибудь не придет на помощь.  А  кто?  Кому
она нужна? Да глупости все это, скоро  медсестра  придет,  а  в  крайнем
случае  есть  же  мобильник,  можно  позвонить,  и   через   час-полтора
кто-нибудь появится - или Чистяков, или Паша Дюжин,  или  Селуянов,  или
Коротков, они все дорогу знают. Никакой катастрофы.
   Она улыбнулась собственным мыслям и  полезла  в  карман  за  ключами.
Сейчас она пообедает,  потом  ей  сделают  массаж,  потом  она  почитает
что-нибудь приятное, а часиков в восемь  примчится  Коля  Селуянов,  она
утром ему позвонила и  сказала,  что  готова  отчитаться  о  проделанной
работе по изучению ежедневника Галины Васильевны Аничковой. Даже странно
вспоминать, что всего три дня назад, в воскресенье, жизнь на даче  Павла
Дюжина казалась Насте невыносимой и тоскливой. Какая же  она  тоскливая,
когда работы невпроворот, что с убийством Аничковой, что с  собственными
проблемами! Тосковать некогда.
   Да, в общем-то, и незачем.
   К полудню ситуация с убийством Юлии  Халиповой  приобрела  более  или
менее законченный вид. Выяснилось, что накануне вечером Юлия  вместе  со
своим любовником Константином Федоровичем Островским  была  в  гостях  у
знакомых, точнее  -  у  знакомого,  бывшего  каскадера,  когда-то  много
снимавшегося  в  фильмах  Островского.  Каскадер  этот  по  имени  Антон
Кричевец показал, что гости приехали около  десяти  вечера,  было  много
съедено и немало выпито, впрочем. Юля почти  не  пила,  она  была  не  в
настроении, не то расстроена чем-то, не то  встревожена,  но  ничего  не
объясняла. Предполагалось, что на  обратном  пути  машину  поведет  она,
посему  Островский  позволил  себе  выпить  лишнего,  а  Юля,  напротив,
ограничилась всего несколькими глотками "Шабли".
   Примерно в половине первого ночи ей позвонили по городскому телефону.
Юля с самого начала предупредила, что ждет звонка, но, так как у нее еще
днем начала садиться батарея  на  мобильнике,  он  мог  в  любой  момент
отключиться, а зарядное устройство лежит дома, она дала номер городского
телефона Кричевца, поскольку знала, что вечером будет у него  в  гостях.
Так вот, ей позвонили, разговаривала она из кухни, и о чем шел разговор,
никто из присутствующих не слышал. В комнату Юля вернулась какая-то, как
выразился  Кричевец,  переделанная,  побледневшая,   губы   поджаты,   и
попросила у Островского дать ей ключи от машины, мол, ей нужно ненадолго
съездить по делу. Обещала вернуться минут через сорок, максимум -  через
час, ведь ночью дороги свободные и пробок нет. И  Островский,  и  хозяин
дома были уже изрядно навеселе, жизнь казалась им розовой и шелковистой,
и они спокойно отпустили девушку,  продолжая  тем  временем  предаваться
радостям застолья.
   Через час Юля не вернулась, не вернулась и через два  часа,  и  через
три. Третьим  человеком  в  квартире  была  близкая  знакомая  Кричевца,
которая пила не  так  много,  как  мужчины,  и  сохраняла  относительную
ясность мышления.
   Она-то и  забеспокоилась  первой,  однако  нетрезвые  кинодеятели  ее
тревогу всерьез не восприняли, поскольку на часы не смотрели  и  течения
времени не ощущали. К пяти утра они наконец поняли, что  Юля  так  и  не
вернулась, но списали это на необязательный и безответственный  характер
молодой актрисы. Сколько  раз  бывало,  что  она  застревала  надолго  в
каких-то случайных компаниях, хотя  собиралась  ехать  совсем  в  другое
место и заниматься совсем другими  делами.  Мобильник  у  нее  отключен,
потому как батарея в конце концов села, а самой позвонить ей и в  голову
не приходит, ей всегда было наплевать на других.
   Островского уложили спать в  квартире  Кричевца,  сам  Кричевец  тоже
прилег отдохнуть, утомленный борьбой со спиртным.  Знакомая  же  Антона,
иными словами - его любовница, или, как пишут в милицейских  протоколах,
сожительница, в  десять  утра  потеряла  терпение  и  стала  звонить  по
телефону, по которому дают справки о несчастных случаях, и в милицию. Ей
предложили назваться, дать свой адрес и телефон и сидеть дома в ожидании
работников милиции, которые в самом ближайшем времени  к  ней  подъедут,
все объяснят и зададут несколько вопросов.
   Юлию  Халипову  нашли  около  половины  шестого  утра  за   Кольцевой
автодорогой. Она лежала рядом с открытой машиной Островского, на  голове
ее был полиэтиленовый мешок, привязанный обмотанной вокруг  длинной  шеи
веревкой.  Судебный  медик  осматривал  ее  в  начале   седьмого   и   с
уверенностью  заявил,  что  смерть  наступила  около  двух  часов  ночи.
Передняя часть автомобиля имела характерные повреждения,  какие  бывают,
если машина на большой скорости сбивает человека. Сразу  же  был  сделан
соответствующий запрос по  телефону,  и  из  полученного  ответа  сыщики
сделали вывод, что Юлия Халипова в ходе  своей  загадочной  поездки  "по
делу" сбила женщину  с  ребенком  и  уехала  с  места  происшествия,  не
остановившись и не оказав им помощи. Пострадавшие погибли.
   Почему она не остановилась? Неужели наплевательское отношение к людям
достигло такого чудовищного выражения? Или она была  чем-то  напугана  и
спасалась бегством, и в этой ситуации  любая  остановка,  любая  заминка
угрожали ее собственной жизни?
   Так, может быть, сплетни про второго могущественного любовника и  его
угрозы - не такие уж сплетни?
   Господи, как голова раскалывается от всего этого... А не  плюнуть  ли
на служебный долг и не смотаться ли в Болотники к Каменской? Пусть не по
делу поговорить, так хоть воздухом подышать и  душу  отвести  в  легком,
ничего не  значащем  трепе.  А  там,  как-нибудь  невзначай,  и  дельное
соображение получить.
 
*** 
 
   Коля Селуянов был прав, у людей аккуратных  ежедневник  действительно
является отражением и характера, и образа жизни. Чего  стоят,  например,
одни только записи о днях рождений! Они встречались в ежедневнике Галины
Васильевны Аничковой на каждой третьей-четвертой странице,  стало  быть,
людей, которых она собиралась поздравлять, было не меньше  ста  человек.
Настя прикинула, а скольких человек ежегодно  поздравляет  она  сама,  и
цифра получилась просто смехотворной. А ведь только один этот показатель
- свидетельство и внимательного отношения к людям,  желания  сделать  им
приятное, и характеризует широту круга общения. Да уж, одинокой покойную
Аничкову назвать никак нельзя.
   Еще из записей следовало, что Галина Васильевна тщательно следила  за
собой, два раза в неделю посещала фитнес-центр, где занималась не  менее
двух часов, один раз в неделю  ходила  к  косметологу,  ежемесячно  -  к
парикмахеру и мастеру по маникюру (судя по времени, которое отводилось в
ежедневнике на визит к этому мастеру, Аничкова делала также и  педикюр),
раз в полгода навещала  стоматолога  и  гинеколога.  За  десять  месяцев
минувшего года она трижды ездила на неделю отдыхать за  границу,  каждый
раз в разные страны, что подтверждали  записи  о  визитах  в  посольства
Германии, Италии и Чехии.
   Что же касается ее деятельности в качестве кинезиолога, то  выглядело
это примерно так. Основная  масса  клиентов  (или  пациентов?  Настя  не
знала, как правильно  называть  людей,  прибегнувших  к  услугам  Галины
Васильевны) приходила к ней  примерно  по  десять  раз.  Вероятно,  курс
требовал десяти  сеансов,  во  всяком  случае,  так  утверждала  Изольда
Валериановна, с которой Настя долго разговаривала  об  Аничковой  еще  в
госпитале. Некоторые пациенты приходили раз в неделю, некоторые -  реже,
раз в две недели, были  и  такие,  которые  посещали  кинезиолога  чаще,
дважды  в  неделю.  Некоторые   ограничивались   двумя-тремя   сеансами,
некоторые  и  вовсе  приходили  только  один  раз,  и  потом  их  имя  в
ежедневнике больше не появлялось.  Впрочем,  возможно,  это  были  и  не
пациенты, а люди, встречавшиеся с Аничковой по другим надобностям. Хотя,
скорее всего, все-таки это были пациенты. Аккуратная  Галина  Васильевна
рядом с записью о первом визите всегда помечала, на кого ссылается  тот,
кто звонит и просит принять, например: "15.30 - Татьяна Ващук (от  Лидии
Павловны)".
   И здесь же - контактный телефон этой  самой  Ващук.  Благодаря  такой
тщательности Насте удалось обзвонить всех, кто  приходил  на  сеансы  за
неделю до 5 - 6 сентября и в течение  недели  после  этих  дней.  Ничего
особо замечательного она не выяснила, Аничкова ходила  в  театр,  о  чем
рассказывала своей пациентке, но было это не 5 - 6, а 7 сентября,  и  об
этом есть запись на соответствующей страничке.
   В целом же все как один утверждали, что Галина Васильевна  беседовала
с пациентами о них самих, а вовсе не о себе и уж тем более не  о  других
пациентах,  иными  словами  -  ничего  им  о  своей  и  чужой  жизни  не
рассказывала и ничем не делилась.
   Выяснилось также, что Аничкова работала не только у себя дома,  но  и
ездила домой или даже в больницу  к  тем  пациентам,  которые  не  имели
возможности приходить к ней, как это было, например, с той  же  Изольдой
Валериановной, страдавшей артрозом.
   В  целом  же,  опираясь  на  прижизненные  фотографии  потерпевшей  и
сведения, почерпнутые из  ее  ежедневника,  можно  было  заключить,  что
Галина Васильевна Аничкова была  красивой  и  веселой  женщиной,  хорошо
организованной,  энергичной,  трудолюбивой   и   неутомимой   (некоторых
пациентов она принимала даже  поздним  вечером),  открыто  и  по-доброму
относящейся к людям, любящей авангардный  театр  и  авторское  кино  (за
десять месяцев - четыре  премьеры  в  Доме  кино  и  почти  еженедельные
посещения  театров,  Настя  не  поленилась,  обзвонила  и  Дом  кино,  и
указанные в записях театры и выяснила, какие именно спектакли  и  фильмы
шли в те дни).  Никакой  другой  деловой  активности,  помимо  работы  с
пациентами, она не вела и с бизнесом дела не имела, хотя названия разных
фирм то и дело появлялись на страницах ежедневника. Опять же при  помощи
телефона  Настя   узнала,   что   Аничкову   частенько   приглашали   на
корпоративные вечеринки в фирмы,  руководителям  которых  она  оказывала
помощь в качестве  кинезиолога.  Наверное,  у  этих  руководителей  были
психологические проблемы, мешавшие им эффективно заниматься делами...
   Кстати, в ежедневнике была запись  о  подобном  мероприятии,  которое
должно  было  состояться  через  пару  недель  после  убийства.  На  эту
вечеринку Аничкова уже не попала.
   Да, все это было замечательно, но не проливало ни малейшего света  на
имя убийцы, о котором можно было сказать только одно: он (или  она?)  не
был пациентом, прошедшим полный курс из  десяти  сеансов.  Этот  человек
встречался с Аничковой только  один  раз  и  позаботился  о  том,  чтобы
уничтожить только эту запись. В каком качестве он встречался  с  Галиной
Васильевной? В  качестве  человека,  нуждающегося  в  помощи,  но  после
первого же сеанса разочаровавшегося в возможностях кинезиолога? Или  для
встречи был другой повод? Или вообще случайное знакомство? Нет, это вряд
ли, случайных знакомых в ежедневник не заносят, их имена могут оказаться
только в записной книжке или на визитных карточках.  Значит,  о  встрече
договаривались заранее. Ну и что это дает? Ничего.
   Есть, конечно, вариант, но муторный и  долгий.  К  Галине  Васильевне
(опять же, если полагаться на записи в ежедневнике)  никто  не  приходил
случайно, с улицы. Только по рекомендации кого-то из людей, которых  она
знала. Да иначе и быть не могло, рекламу Аничкова не давала, и узнать  о
ней и получить номер ее телефона можно было только от знакомых. Так вот,
нужно взять ее записную книжку и методично пройтись по всем  знакомым  с
вопросом, кому они в течение последнего года рекомендовали обратиться  к
Аничковой и давали ее телефон. Составить список,  потом  сверить  его  с
записями в ежедневнике и посмотреть, кто из них стал пациентом Аничковой
и ходил к ней на сеансы, а кто так и не пришел.  Потом  разыскать  всех,
кто брал ее телефон, но не воспользовался им, и постараться най