момента, как ты стал  моим  начальником,
да и Генкиным тоже, мы не считали  для  себя  возможным  обсуждать  твою
жизнь с тобой. Ты волен поступать  так,  как  считаешь  нужным,  ты  уже
взрослый мальчик и наших советов не спрашивал. Ты только давал  указания
и требовал их беспрекословного исполнения. Но история с Милой нас крайне
удивила. Твой разрыв с Аллой мы восприняли более спокойно, хотя тоже не-
доумевали, но твой поступок по крайней мере не казался ничем из ряда вон
выходящим. Разлюбил жену, с которой прожил двадцать лет,  полюбил  моло-
денькую - что ж, мало найдется мужиков, с которыми этого не случалось бы
хоть раз в жизни. Но с Милой... Тут уж ты, извини, погорячился.  Что  на
тебя нашло? Почему ты не дождался возвращения Любы и не свел ваши  отно-
шения на нет потихоньку, как делают порядочные люди? Ты избегал телефон-
ных разговоров с ней, ты не снимал трубку, слыша через  автоответчик  ее
голос. Может быть, тебе это не интересно, но она рассказывала Ларе,  что
голодала, отказывалась от обеда или ужина, чтобы хозяин  дал  ей  деньги
наличными. На эти деньги она покупала телефонную карточку, чтобы  позво-
нить тебе. А ты не снимал трубку. На что ты рассчитывал? Ты же  понимал,
что рано или поздно она приедет, и тебе придется с ней объясняться.
   - Она голодала? - тихо переспросил Стрельников. - Я  этого  не  знал.
Мила сказала, что у нее все хорошо, она прекрасно устроена, у нее  инте-
ресная и прилично оплачиваемая работа. Выходит, она мне солгала?
   - Не в том дело, что она тебе солгала, а в том, что  ты  ей  поверил.
Тебе хотелось поверить, и ты поверил. Ты даже  не  удосужился  хоть  раз
снять телефонную трубку, когда звонила Люба, чтобы убедиться  в  правди-
вости Милы и в том, что у женщины, с которой ты прожил два года и на ко-
торой обещал жениться, действительно все в порядке. Я не  хочу  говорить
плохо о покойнице, но ты не мог не видеть, что она лжива  вся  насквозь.
Ну признайся, ты это понимал?
   - Слава, я прошу тебя... Давай не будем обсуждать Милу. Какая бы  она
ни была, но ее больше нет. Не нужно тревожить ее память.  Лучше  посове-
туй, как быть с Любой. Как мне себя вести, если я встречусь с ней на по-
хоронах?
   - Не знаю, - резко ответил Томчак.
   Ему очень хотелось сказать что-нибудь грубое, вроде "ты заварил -  ты
и расхлебывай. Когда Милу в постель укладывал,  ты  у  меня  советов  не
спрашивал", но он понимал, что с друзьями так себя не ведут. Володя про-
сит совета и помощи, и ему надо помочь, а не читать нравоучения.
   - Если хочешь, мы с Ларисой возьмем Любу на себя, когда она появится.
В конце концов, она нормальный разумный человек и не  станет  устраивать
тебе сцены и выяснять отношения в такой момент.
   - Ты уверен?
   - Конечно. Если бы она считала, что ты должен с ней объясниться,  она
пришла бы к тебе, не дожидаясь, пока ее соперница...
   Томчак запнулся. Что он говорит? Идиот. Его послушать, так  получает-
ся, что Люба, может быть, и не думала объясняться со Стрельниковым, пока
была жива Мила. Она ждала ее смерти. Ждала... Черт, бред какой-то.  Люба
не могла этого сделать. Хотя почему, собственно, не могла? Так ли хорошо
он ее знает, чтобы с уверенностью это утверждать?
   Стрельников снова умолк, глядя на огонь. В отблесках пламени его лицо
казалось высеченным из камня, каким-то мертвенно-неподвижным и неожидан-
но жестким.
   - У меня к тебе еще одна просьба, Слава, - негромко сказал он. - Меня
уже допрашивал следователь. Его очень привлекает версия убийства из рев-
ности. И два самых перспективных подозреваемых для него - это я и Люба.
   - Ты? - удивился Томчак. - Ну, Люба - понятно. Но почему ты?
   - Потому что Мила вела весьма активную жизнь за  моей  спиной.  Но  я
этого не знал, честное слово. Славка, я клянусь тебе, я этого  не  знал.
Мне об этом сказал следователь. У меня не было причин ревновать  ее.  Ты
мне веришь?
   - Верю. Значит, ты считаешь, что это сделала Люба?
   - Не имеет значения, что именно я считаю. Я не убивал Милу.  И  ни  в
коем случае нельзя допустить, чтобы убийцей оказалась Люба. Ты меня  по-
нимаешь?
   Да, Томчак это хорошо понимал. Одно дело, когда будущую жену  убивает
неизвестный убийца, и совсем другое -  когда  оказывается,  что  ты  сам
спровоцировал ситуацию и одна твоя любовница расправилась с другой. Ни о
каком новом назначении после такого скандала и речи быть  не  может.  Но
если не будет нового назначения для Стрельникова, то не  будет  и  новых
хороших должностей для Вячеслава Томчака и  Геннадия  Леонтьева.  Вот  и
весь расклад. Значит, нужно сделать все, чтобы выгородить  Любу.  Потому
что никто, кроме нее, не мог убить Милу Широкову.
   - Я тебя понимаю, Володя, - медленно произнес Томчак. - Надеюсь,  что
и Гена тебя поймет. И наши жены тоже. Ты можешь на  нас  положиться.  Мы
тебя не подведем.
   Вот так и должно быть среди друзей. Долой обиды и недоразумения,  до-
лой бабские глупости и сопливые сантименты. Друг в беде, и ему нужна по-
мощь. И он эту помощь получит.


   Глава 4

   Она никак не могла включиться в окружающую  жизнь.  Что-то  с  кем-то
происходило, кто-то что-то говорил, люди куда-то ходили, но Люба не мог-
ла вникнуть в суть. Целыми днями она  пыталась  заставить  себя  встрях-
нуться, но не могла. Мила умерла. Она ее убила. "Этого не может быть,  -
твердила себе Люба, - я не могла этого сделать. Так не бывает. Я не мог-
ла, не могла, не могла. И все-таки сделала".
   Перед родителями нужно было делать лицо, и  она  старалась  изо  всех
сил. Больше всего, конечно, ее доставала мать.
   - Ты все еще дома? - неподдельно удивилась она, придя с работы  через
два дня после возвращения Любы. - Я думала, ты снова будешь жить у Воло-
ди. Почему ты не у него? Вы что, поссорились?
   - Ничего мы не ссорились, - вяло откликнулась Люба. - Могу  я  пожить
дома, в конце концов? Что в этом особенного? Или я вам мешаю?
   Мать озабоченно склонилась над ней.
   - Что случилось, Любочка? Ты с ним порвала? Он  тебя  чем-то  обидел?
Скажи мне.
   - Ничего не случилось. Оставь меня в покое, пожалуйста. Мне нужно по-
быть без него какое-то время.
   - Понимаю, - закивала мать, - у тебя новый роман. Ты с ним познакоми-
лась в Турции? Почему ты мне ничего не рассказываешь?
   - Нет у меня никакого нового романа, мама, оставь ты, ради Бога,  эти
глупости. Просто мне нужно побыть без Володи. Можешь ты это понять?
   Мать обиженно вздохнула и ушла на кухню готовить ужин. Отец, кадровый
военный, вопросов о Стрельникове вообще не задавал, ему с самого  начала
не нравилось, что дочь живет у женатого любовника, зато его очень беспо-
коило, что Люба, вернувшись из-за границы, так и не начала работать.  Он
был человеком старой закалки, и домашнее безделье казалось ему чем-то из
ряда вон выходящим.
   - Когда тебе выходить на работу? - спросил он в первый же  день,  как
только Люба появилась дома.
   - На работу?..
   Она растерялась. В самом деле, надо же где-то работать.
   Наверное, в той же гостинице, в "Русиче", гендиректор обещал сразу же
взять ее на старое место и даже с  повышением,  если  она  действительно
пройдет стажировку в хорошем курортном отеле. Но ведь она ее не  прошла.
И кроме того, там все знают про Стрельникова. И будут ее  жалеть...  Или
злорадствовать. Кто как. И с Милой придется видеться  каждый  день.  Нет
уж, только не это.
   - Папа, я полгода работала без выходных,  мне  нужно  хотя  бы  отос-
паться.
   - Но у тебя стаж прервется.
   Отец все еще жил старыми понятиями, такими, как трудовой стаж,  проф-
союз, трудовая книжка.
   - Не прервется. Про вахтовый метод слышал? Полгода работаешь без  вы-
ходных, потом полгода отдыхаешь на законных основаниях.
   - Голову ты мне морочишь, - ворчал он. - Смотри, будешь потом  волосы
на себе рвать да локти кусать, а ведь я тебя предупреждал.
   Люба внутренне съеживалась. Всю жизнь она панически боялась своих ро-
дителей. Они никогда не били ее, но при каждом удобном случае  говорили:
"А мы тебя предупреждали... Вот, мы так и знали, что  этим  все  кончит-
ся... Так тебе и надо, мы же тебе говорили..." Это было  невыносимо.  Ни
разу в жизни Любе не удалось получить от них дельный совет,  потому  что
сперва приходилось рассказывать о том затруднении, в которое она попала,
и тут же начиналось: мы предупреждали, мы говорили, так тебе и надо,  не
надо было тебе... Конечно, если бы у нее хватало мужества вытерпеть  эти
нотации, дослушать, какая она глупая и непослушная, потому  что  ее  сто
раз предупреждали, а она все равно сделала посвоему, так  вот,  если  бы
она смогла дождаться окончания всего этого, то потом, может быть, и  по-
лезный совет услышала. Может быть. В том-то все и дело. Совет -  он  еще
только "может быть" и "потом", а выговор - он  уже  сейчас  имеет  место
быть. Лет с пятнадцати Люба Сергиенко решила, что лучше со своими  проб-
лемами к родителям не обращаться.
   Пусть думают, что у нее все хорошо. Не надо рассказывать им  о  своих
неприятностях и давать повод порассуждать о том, какая она глупая и  не-
хорошая и вообще сама во всем виновата. Господи, конечно, сама,  кто  же
спорит. Можно подумать, она этого не понимает. Но ведь  о  неприятностях
рассказывают не для того, чтобы тебе сказали "ты сам дурак", а для того,
чтобы тебе посочувствовали и помогли. Только для этого.  И  почему  люди
таких простых вещей не понимают?
   Мать порой сетовала на скрытность дочери.
   - Почему ты ничего мне не рассказываешь? - обиженно говорила  она,  в
очередной раз обнаружив, что в жизни Любы произошли какие-то события,  о
которых она не знала.
   "Потому что ты не умеешь слушать, - каждый раз хотела ответить  Люба.
- Потому что ты начнешь причитать, предупреждать и  читать  мне  мораль,
вместо того, чтобы просто принять к сведению".
   Вернувшись домой после полугодового  отсутствия,  Люба  коротко,  без
подробностей, рассказала о том, как работала  в  четырехзвездном  отеле,
продемонстрировала сделанные покупки и на этом  тему  Турции  для  своей
семьи закрыла. Все было прекрасно, просто  превосходно,  но  теперь  она
здесь, дома, и говорить больше не о чем.
   Сутки делились для Любы на два периода, каждый из которых был по-сво-
ему тягостен. День, когда родители уходили на работу  и  она  оставалась
предоставленной самой себе, и время с вечера до следующего  утра,  когда
мать с отцом были дома и приставали к ней с разговорами  и  расспросами.
От каждого сказанного ими слова ей хотелось завизжать, закрыть уши рука-
ми, кинуться опрометью в свою комнату, запереть дверь и не открывать ее.
Никогда. Заснуть, проснуться и обнаружить, что все это только сон. Пусть
кошмарный, но сон...
   Она - убийца. Она позволила ненависти и злобе одержать верх над разу-
мом, она поддалась неуемной жажде мести. Она  хотела  смерти  для  своей
подруги. Она призывала эту смерть, она мечтала о ней, улыбаясь в  темно-
те, как когда-то улыбалась, лежа в  темной  душной  комнате  и  думая  о
Стрельникове, о своем возвращении к нему. Люба вложила в эту  мечту  всю
душу, и когда оказалось, что Стрельников ее не ждет, все внутри нее  го-
тово было рассыпаться на мелкие кусочки, ибо стержень, на котором крепи-
лось все остальное, рухнул. Но тут появился другой стержень - ненависть.
Ненависть к самому Стрельникову и к Миле Широковой.  Рассыпавшаяся  было
душа снова собралась вокруг прочного стержня. Появилась  цель,  появился
смысл. Теперь есть, чего ждать и к чему стремиться, есть о чем  мечтать.
И вот Милы больше нет. Снова из Любиной души выдернут  стержень,  и  все
опять рушится, расползается по швам, разлетается вдребезги. Ей казалось,
что она стоит на полу на коленях и беспомощно пытается  собрать  в  одну
кучку эти мелкие осколки, а они ускользают, не даются в руки и от каждо-
го прикосновения только отлетают все дальше и дальше. Этот образ пресле-
довал ее днем и ночью. "Лучше бы ты осталась жива, -  беззвучно  шептала
Люба, - тогда я бы по крайней мере понимала, зачем живу  и  чего  жду  в
этой жизни. А теперь я ничего не понимаю и ничего не жду. И жить мне не-
зачем".
   В понедельник, в день похорон Милы, Люба с утра  отправилась  в  цер-
ковь, расположенную неподалеку от своего дома. После  возвращения  домой
прошло чуть больше недели, и за это время Люба бывала там почти ежеднев-
но. Она никогда не была набожной, но и воинствующей  атеисткой  тоже  не
была, всегда относилась к вопросу о Боге достаточно равнодушно.  Но  те-
перь, поддавшись жгучей, яростной ненависти,  она  готова  была  сделать
все, чтобы отнять жизнь у Милы. У подруги. У соперницы. У воровки и шлю-
хи. Кто-то когда-то говорил, что если у тебя есть враг,  нужно  пойти  в
три церкви и во всех трех поставить свечи за его здравие и пожелать  ему
всяческих благ. Тогда то зло, которое от твоего врага исходит,  тебя  не
коснется. Были и другие советы, связанные с применением черной  и  белой
магии, заговоров, наведением порчи и прочими прелестями. Люба  выполнила
все. Еще живя у Томчаков, она начала ходить к бабкам, гадалкам,  знахар-
кам и магам. А вернувшись домой, стала ежедневно заглядывать в  церковь.
Ставила свечки за Милу и исступленно шептала, глядя на пляшущее пламя:
   - Я хочу, чтобы ты умерла. Пусть ты умрешь в страшных мучениях. Пусть
тебе хотя бы на пять минут станет так же больно и страшно, как было мне.
Я не хочу, чтобы ты жила.
   Но сегодня, в день похорон ненавистной подруги-соперницы, Люба надея-
лась, что на нее снизойдет хотя бы подобие спокойствия. Все  свершилось.
Все получилось так, как Люба хотела. Больше не  нужна  ярость  и  злоба,
можно дать душе отдохновение.
   Войдя в храм, она купила три свечи и направилась к ставшему уже  при-
вычным месту - иконе Николая-угодника.  Здесь  она  посылала  проклятия,
здесь призывала смерть к Миле, здесь и прощения попросит у покойницы.
   - Прости меня, Мила, я не ведала, что делаю. Я потеряла разум, я  ни-
чего не понимала, ненависть ослепила меня. Теперь я вижу, что  лучше  бы
тебе было остаться в живых. Но уже поздно. Я хотела смерти для  тебя,  а
убила себя. Так что ты жди меня, Мила, я здесь не задержусь. Скоро  уви-
димся. До встречи.
   Люба хорошо помнила, что раньше, постояв перед иконой и пошептав сло-
ва ненависти и проклятий, она успокаивалась и выходила из  церкви  почти
умиротворенной. Настолько, что даже в течение  нескольких  часов  готова
была отказаться от мести. Ярость, бушевавшая в ней, утихала, и Люба даже
становилась немного похожей на себя прежнюю. И она очень надеялась,  что
сегодняшний поход в церковь тоже принесет облегчение.
   Но облегчения не было. Не было вообще ничего. Ни стыда, ни раскаяния,
ни жалости, ни чувства вины. Осколки разлетелись так далеко, что  теперь
нужен был очень мощный магнит, который смог бы их собрать  и  удерживать
душу в целостности. Люба Сергиенко с ужасом поняла, что  таким  магнитом
может стать теперь только ненависть. Милы нет больше. Но ведь  есть  еще
Стрельников.
   Дело об убийстве Людмилы Широковой довольно быстро  обросло  обширной
информацией, в которой, однако, не было самого главного: ответа на  воп-
рос, где и с кем она провела тот вечер, когда ее убили. Жена  Владислава
Стасова Татьяна была непоколебима: именно Широкова сидела рядом с ней  в
вагоне метро в тот день. Она села в поезд вместе с Татьяной  на  станции
"Китай-город", вышла на "Академической", и было это в интервале от шести
до половины седьмого вечера.
   - И скорее всего из района "Академической" она больше никуда не  уез-
жала, по крайней мере одна не уезжала, - сказала Татьяна.
   - Почему ты решила? - удивилась Настя.
   Татьяна задумчиво повертела в руках книжку в мягкой серо-голубой  об-
ложке, потом открыла ее на том месте, где лежала закладка - цветной кар-
тонный посадочный талон из аэропорта Барселоны.
   - Закладка лежит почти на том же месте,  на  каком  Широкова  закрыла
книжку, когда выходила из вагона. Я хорошо помню,  какой  именно  эпизод
она читала перед тем, как закрыть книгу. Сейчас закладка  лежит  на  три
листа дальше. Вы ее перекладывали?
   - Конечно. Мы ее вынимали и осматривали. Но потом положили  точно  на
то место, где она была у Широковой. Ты не обратила внимания, она  читала
быстро или медленно?
   - В среднем темпе. Давай посчитаем. Когда она открыла книгу, то  была
вот здесь, - Татьяна перелистала страницы и  заложила  на  нужном  месте
чистую библиографическую карточку, которую взяла со стола у Насти,  -  а
когда закрыла - вот здесь. От "Китай-города" до "Академической"  сколько
минут?
   - Примерно двенадцать.
   - За двенадцать минут она  прочитала  девять  страниц,  итого  минута
двадцать секунд на страницу. Три листа - это шесть страниц, стало  быть,
ей удалось еще почитать в общей сложности около восьми минут.
   - Да, - кивнула Настя, - ты права, пожалуй. На "Академической"  пере-
саживаться некуда, можно только выйти в город. Стало быть, самое большее
- это, восемь-десять минут на автобусе. За эти жалкие минуты  далеко  не
уедешь. А может быть, она вообще никуда не ехала, а просто сидела на ла-
вочке и ждала кого-то. Вполне естественно при этом читать  книжку,  осо-
бенно если до этого пришлось прерваться на интересном месте.
   Она чуть откинулась на стуле и два раза стукнула  кулаком  в  стенку.
Через несколько секунд дверь открылась и на пороге возник идеально  выб-
ритый и подстриженный Коля Селуянов. Вдобавок он был  в  новом  костюме,
чем лишил Настю Каменскую дара речи примерно эдак секунд на пять.
   - Господи, - пробормотала она, придя в себя, - Коленька,  что  случи-
лось?
   - Вот, - торжественно ответил Селуянов, с трудом сдерживая хохот, - я
так и знал, что ты обязательно опозоришь меня перед  мэтром  российского
детективного жанра. Вчера вечером Стасов мне сказал, что сегодня Татьяна
Григорьевна будет здесь, и я ради такого случая постарался выглядеть по-
приличнее, чтобы произвести на знаменитость хорошее впечатление,  а  ты,
Настасья, взяла и все испортила. Разрешите  представиться,  -  церемонно
обратился он к Татьяне, - майор Селуянов, в быту Николай,  можно  просто
Коля.  Горячий  поклонник  вашего  таланта,  как  литературного,  так  и
следственного.
   - Очень приятно. Образцова, - мелодично пропела  Татьяна,  протягивая
Селуянову руку, к которой он тут же припал губами в духе салонных  манер
девятнадцатого века.
   Настя ошарашенно смотрела на них, не понимая, что происходит. Коля не
похож сам на себя, никогда в жизни он дамам ручки не целовал и  не  про-
чел, насколько Настя знала, ни одного детектива. Селуянов  вообще  читал
мало, поскольку времени у него на это удовольствие не  было  совсем,  но
если уж читал, то исключительно фантастику про каких-нибудь  инопланетян
и звездные войны. "Я читаю не для того, чтобы поумнеть, - говорил он,  -
а единственно для того, чтобы отвлечься от гадостей и мерзостей окружаю-
щей меня жизни. Поэтому я читаю только то, что совершенно не  похоже  на
нашу жизнь". Настя могла бы поклясться, что ее коллега Николай не то что
не прочел, но даже в руках не держал ни одной книжки Татьяны Томилиной.
   - Коля, у меня к тебе просьба, - сказала она, стараясь "не  зависать"
над неожиданным поведением Селуянова. - Куда можно минут  за  восемь-де-
сять уехать на общественном транспорте от станции метро "Академическая"?
   - Именно на общественном? - уточнил он. - Или на машине тоже?
   - Нет, на машине не нужно. В машине люди обычно не читают книжки.
   - А при чем тут книжка?
   - Мы по объему прочитанного текста пытаемся определить, как далеко от
метро уехала потерпевшая, если допустить, что читала она в транспорте, а
не сидя на лавочке.
   - Тогда придется делать разблюдовку на свободные маршруты и  забитые.
В переполненном автобусе или трамвае она могла ехать  какое-то  время  в
давке, и только потом, когда стало посвободнее, сумела сесть  и  открыть
книгу.
   - Все ты правильно говоришь, Николаша, - усмехнулась Настя,  пере