и,  которую
проводил Коротков, дверь  открылась  и  на  пороге  возник  лично  полковник
Гордеев. Собственной персоной. Вид его нельзя было назвать цветущим,  но  уж
болезненным-то он не был, это точно.
   -  Картина  Репина  "Не  ждали",  -  шепотом  прокомментировал   Доценко,
наклонясь к Насте.
   - Тебе видней, - улыбнулась она, - ты у нас теперь крупный спец по  части
живописи.
   - Это почему?
   - Потому. Не ты один тут сыщик.
   Настя даже не заметила,  что  впервые  за  все  время  совместной  работы
обратилась к Михаилу на "ты". Он, кажется, тоже этого не заметил, потому что
был полностью поглощен  мыслью  о  том,  как  это  Каменская  узнала  о  его
культпоходе на выставку живописи.
   Колобок  несколько  секунд  постоял  в  дверях,   внимательно   оглядывая
присутствующих, потом удовлетворенно кивнул.
   - Продолжайте. Не буду мешать.  После  совещания  попрошу  зайти  ко  мне
Короткова, Каменскую и Доценко.
   Он вышел, но совещание  так  и  не  было  продолжено.  Коротков,  оглядев
сотрудников, спросил:
   - Кто-нибудь знает, что случилось? Почему Гордеев здесь?
   Ответом ему был гул голосов, из которого  следовало,  что  для  всех  сие
явление оказалось полной неожиданностью.
   - Может, его выписали? - предположил кто-то.
   - Не может, - отрицательно мотнул головой Юрий, - я только вчера  вечером
с ним разговаривал, о выписке и речи не было.
   - Он мог просто не предупредить, - сказала Настя. - Знал, что сегодня его
выпишут, но специально промолчал, чтобы застать нас врасплох  и  посмотреть,
чем мы по утрам занимаемся.
   - Ладно, все свободны. Миша, Ася, вперед за орденами.
   Втроем они вошли в кабинет Колобка и застыли у двери, вопросительно глядя
на начальника. Все  правильно,  с  хмурой  усмешкой  подумала  Настя,  нужно
успевать с самого утра получить выволочку от начальника,  чтобы  потом  весь
день чувствовать себя свободным.
   Гордеев, сидя за  столом,  перебирал  бумаги.  Кинув  быстрый  взгляд  на
подчиненных, он снова уткнулся в какой-то документ, коротко бросив:
   - Рассаживайтесь. Поговорим.
   Они молча уселись вокруг длинного приставного  стола,  не  ожидая  ничего
хорошего. Ожидания полностью оправдались.
   - Я бы хотел услышать подробный и  последовательный  отчет  о  работе  по
убийствам, связанным с телепередачей, - жестко произнес Гордеев.  -  Сегодня
утром мне позвонил генерал и вежливо  поинтересовался,  когда  я  смогу  ему
доложить о результатах. Я надеюсь, вы понимаете, что, когда  ставится  такой
вопрос, ответ может быть только один: сегодня.  Преступлениями  интересуется
пресса, дело получило широкую огласку,  у  Образцовой  берут  интервью,  уже
потоком идут публикации, которых вы, конечно, не читаете, вы же  так  ужасно
заняты, вы же всех убийц в Москве переловили, пока я болел. Из всего, что вы
мне рассказываете, когда приезжаете  в  госпиталь,  вытекает  неутешительный
вывод: докладывать нечего. С  этой  интересной  мыслью  я  не  могу  идти  к
генералу. А теперь я вас слушаю.
   Докладывали по очереди, сначала Коротков, потом Настя, последним  -  Миша
Доценко. Гордеев почти  не  перебивал,  только  изредка  задавал  уточняющие
вопросы и все время чтото записывал.
   - Печально, - подвел итог полковник, - прошло больше месяца, за это время
вы чуть не задержали невиновного, поймали убийцу наркоманов и сделали  вывод
о том, что ваш  Шутник  скорее  всего  как-то  связан  с  Шуваловым.  Говоря
нормальным русским языком, по делу не сделано ничего. Ни-че-го, -  раздельно
повторил он. - Как прикажете это понимать? Причина в том,  что  Коротков  не
справляется с руководством отделом? Или  в  том,  что  вы  его  обманываете,
пользуясь многолетней дружбой с ним, и  не  работаете,  а  занимаетесь  черт
знает чем в рабочее время?
   - Виктор Алексеевич, - начала Настя, - вы несправедливы, Коротков хороший
руководитель, и старая дружба здесь ни при чем.
   - Тогда в чем дело?
   - Дело в преступнике. В Шутнике. Он не так прост, его  невозможно  быстро
вычислить, его с жертвами не связывают личные отношения...
   - Ты мне ликбез не устраивай! - взорвался Гордеев.  -  Я  сам  знаю,  что
просто, а что сложно! Я не спрашиваю, почему Шутник до сих пор не пойман.  Я
спрашиваю, почему так мало сделано и чем мне через  час  отчитываться  перед
генералом. Полмесяца вы разрабатывали Горшкова и  оказались  не  правы.  Еще
полмесяца вы угробили на Шувалова, и снова  интуиция  вас  подвела.  Я  что,
должен генералу про вашу интуицию никуда не годную рассказывать?
   - Но, Виктор Алексеевич, с Шуваловым мы еще не закончили, я уверена,  что
у него есть сообщник...
   -  Все  свободны,  кроме  Каменской,  -  оборвал  ее  Колобок.  -  Идите.
Работайте, черт вас возьми, если вы еще не разучились это делать.
   Коротков и Миша Доценко мгновенно испарились из  кабинета.  Гордеев  снял
очки, швырнул их на  стол  и  начал  расхаживать  у  Насти  за  спиной.  Она
терпеливо ждала продолжения, понимая,  что  ничего  приятного  не  дождется.
Наконец полковник остановился и сел за стол для совещаний напротив нее.
   - Что происходит, Стасенька? - негромко спросил  он.  -  Неужели  ты  так
сильно испугалась?
   Она молча кивнула, чувствуя, как слезы закипают в уголках глаз. Только бы
не расплакаться, этого еще не хватало!
   - Вам всем словно глаза кто-то закрыл, - продолжал Гордеев, - вы изо всех
сил стремитесь подтянуть любую информацию к версии о том,  что  преступления
Шутника направлены против Образцовой. Ну хорошо, я готов это понять, если бы
речь шла только о тебе. Если главная цель Шутника не  Татьяна,  значит,  это
ты. Тебе эта мысль неприятна, она  тебя  пугает,  и  ты  стараешься  от  нее
избавиться. Это  неправильно,  но  хотя  бы  понятно.  Но  Коротков-то  куда
смотрит? А Селуянов? А Доценко? А мальчик этот из округа. Зарубин? У  них-то
взгляд должен быть более трезвым, сторонним, почему же они ничего не видят?
   Настя постаралась улыбнуться, хотя ей было вовсе не до улыбок.
   - Наверное, меня жалеют, - сказала она.
   - Жалостливые нашлись! А тех, кого Шутник за это время  угробил,  они  не
пожалели, а? Ты тоже хороша, сколько времени прошло с  тех  пор,  как  мы  с
тобой в госпитале разговаривали, я тебе русским языком велел  не  кивать  на
Татьяну, а искать собственного врага. А ты?  Обрадовалась,  что  подвернулся
Шувалов, который может иметь зуб на Татьяну, и все внимание  переключила  на
него. Я понимаю, тебе страшно, я понимаю, тебе не хочется  думать,  что  все
это против тебя, но кого, моя девочка, в этой жизни интересует, отчего  тебе
страшно и чего тебе хочется? Никого. Никого! Даже меня это не интересует.  Я
- начальник, в том числе и твой, и меня интересует,  чтобы  работа,  которой
занимается мой отдел, выполнялась добросовестно и результативно. А эмоции  -
это там, - он махнул рукой в сторону  окна,  -  это  дома,  сколько  угодно.
Хочешь, я расскажу тебе, что произошло? Или сама знаешь?
   - Не знаю. Расскажите.
   Она была уверена, что сейчас Колобок поведает ей всю историю преступлений
Шутника, как она выстроилась у него в мозгу после их доклада, и история  эта
будет выглядеть совсем иначе,  нежели  в  ее  глазах.  Гордеев  всегда  умел
нестандартно посмотреть на ситуацию.
   - А вот что. У Короткова медленно умирает теща, и  он  постоянно  мыслями
возвращается ко всяким проблемам,  связанным  с  ее  смертью.  Например,  он
думает о том, у кого занять денег на похороны и поминки, как купить место  и
на каком кладбище, хоронить ее или кремировать.  Я  даже  допускаю,  что  по
этому поводу по  вечерам  ведутся  длительные  дискуссии  с  женой,  которые
заканчиваются  очередным  скандалом.  Селуянов  занимается  серией   убийств
наркоманов, он к твоему Шутнику никакого отношения не имел до тех пор,  пока
случайно не срослось. Мишка Доценко влюбился  в  родственницу  Образцовой  и
бегает к ней на свидания. Такова диспозиция. А ты,  девочка  моя,  позволила
себе  роскошь  испугаться,  дала  себе  поблажку  и  решила,  что  мысль   -
вещественна. То есть ты решила, что если очень чего-то захотеть, то так  оно
и будет. Ты очень сильно захотела, чтобы Шутник противостоял  Образцовой,  а
не тебе, что это ей, а не тебе он с самого  начала  предлагал  угадать,  где
состоится встреча со смертью, это к  ней  он  приближается  с  каждым  новым
трупом, а не к тебе. Ты  так  сильно  этого  захотела,  что  перестала  быть
сыщиком и превратилась в обыкновенного начетчика, подтасовывающего  факты  в
угоду желаемому результату. А мальчики наши послушно пошли у тебя на поводу,
во-первых, потому, что ты старшая  по  званию,  во-вторых,  потому,  что  ты
всегда была для них генератором идей, и они к этому привыкли,  а  в-третьих,
по уже изложенным выше причинам. У каждого из них своя головная боль, и  они
воспользовались тем, что ты за них якобы думаешь, а  они  просто  выполняют,
думая при этом о своем. Они просто пошли у тебя на поводу, относясь к  твоим
идеям без критики, а ты и рада. Ну что, я прав?
   Ей было стыдно и не хотелось признаваться в том, что начальник прав, но и
не признаться было невозможно. Она и сама давно уже понимала, что  позволяет
слабости и страху управлять собой, но не могла найти  в  себе  душевных  сил
исправить положение. Быть слабой так удобно...
   - Да, - она набрала в легкие побольше воздуха и медленно выдохнула, - да,
Виктор Алексеевич, вы правы.
   - Значит, так и договоримся.
   Он  встал  и  пересел  на  свое  привычное  место,   туда,   где   стояло
начальственное кресло с высокой спинкой и  где  под  рукой  были  телефонные
аппараты.
   - Иди и начинай нормально работать. Сделай наконец то, что я  тебе  давно
уже  велел:  перебери  всех  своих  клиентов,  подумай,   подбери   наиболее
подходящие кандидатуры на роль Шутника. Составь план их отработки. Созвонись
с психологами, передай им все материалы, пусть подумают над  психологическим
портретом преступника. Не понимаю, почему до сих пор это не сделано! Бардак,
ей-богу!
   Настя вышла из кабинета Гордеева и  внезапно  почувствовала,  что  голова
болит так сильно, что еще немного - и она начнет задыхаться. Ей  не  хватало
воздуха, и, преодолевая дурноту, она спустилась по  лестнице  по  внутренний
двор. Сырой холодный воздух облепил ее, как мокрая тряпка, ее зазнобило,  но
стало немного легче. Постояв на пронизывающем ветру, она вернулась  к  себе.
Гордеев прав, она непростительно распустилась.  Если  бы  она  не  поддалась
страху, если бы сразу, с самого начала, всерьез допустила мысль о  том,  что
Шутник играет против нее, как знать, быть может, она бы  уже  успела  что-то
придумать, что-то такое, что остановило бы его. Неужели из четырех его жертв
хотя бы одна - на ее, Настиной, совести? Эта  мысль  невыносима,  но  нельзя
больше гнать ее от себя и делать вид, что все происходящее ее  не  касается.
Касается. И не кого-то, а именно ее.
   Ей удалось, хоть и не без труда, настроиться на работу.  К  вечеру  перед
ней лежал список из четырех человек, от каждого из  которых  можно  было  бы
ожидать столь неординарных действий.

   УБИЙЦА

   - Если бы одни из нас умирали, а  другие  нет,  умирать  было  бы  крайне
досадно, - усмехнулась бабушка.
   Я с грустью смотрел на ее морщинистое усталое от беспрерывной боли  лицо,
с которого даже тяжелая болезнь не смогла стереть породистости, и впервые  в
жизни подумал о том, что  мне  будет  ее  не  хватать.  Всего  два  человека
остались в моей жизни - отец и бабушка, жена не в счет, она слишком молода и
глупа, чтобы значить хоть что-нибудь для моей души.  А  отец  и  эта  старая
сильная женщина составляли два главных стержня, на которых я держался.  Отец
был для меня примером служения Родине и настоящим Мужчиной,  на  которого  я
должен  был  равняться.  Бабушка  же   являла   собой   образец   стойкости,
несгибаемости и бесстрашия.  Она  поистине  ничего  не  боялась.  Даже,  как
оказалось, смерти. Ей оставались считанные дни, она прекрасно знала об  этом
и все-таки умудрялась шутить.
   - Сколько нужно прожить на свете, чтобы прийти к такому выводу? - спросил
я, стараясь не показывать, как мне горько.
   - Не знаю, дорогой. Одному мудрому человеку удалось додуматься до этого к
сорока годам,  а  я  только  повторяю  за  ним  следом.  Но  повторяю,  надо
признаться, с чувством абсолютного согласия.
   - И кто сей мудрец?
   - Лабрюйер. Жан де Лабрюйер.  Он  жил  во  времена  Людовика  XIV  и  был
воспитателем внука принца Конде. А тебе, потомку рода Данилевичей-Лисовских,
стыдно этого не знать. Сейчас укол подействует, и я усну, а ты возьми  томик
Лабрюйера и прочти, тебе это будет полезно.  Он  стоит  на  той  полке,  где
французские философы.
   Я не знал тогда, вернее, не почувствовал, что это наш последний разговор.
Укол подействовал, бабушка уснула  и  больше  не  проснулась.  Она  спала  и
умирала, а я сидел рядом в глубоком кожаном кресле и читал: "Жизнь  отделена
от смерти длительным промежутком болезни для того, по-видимому, чтобы смерть
казалась избавлением и тем, кто умирает, и тем, кто остается". От этой фразы
я вздрогнул, она показалась мне беспредельно циничной и жестокой. Но  уже  в
следующий момент я собрался с силами, заглянул внутрь себя и понял, что  это
- при всей своей циничности - правда. Я не хотел, чтобы бабушка умирала.  Но
и не хотел просиживать возле ее постели все свое свободное время.  Я  хотел,
чтобы бабушка была здоровой и полной сил, а  беспомощная  и  умирающая,  она
стала для меня обузой. Мне нужно было заканчивать докторскую  диссертацию  и
проводить множество экспериментов в лабораториях.
   Мучивший меня после убийства мамы вопрос о соответствии  жизни  и  смерти
окрасился отныне новыми оттенками.
   Смерть неизбежна, и с этим надо смириться. На этот счет у Лабрюйера  тоже
нашлось высказывание: "Неизбежность смерти отчасти смягчается тем, что мы не
знаем, когда она настигнет  нас;  в  этой  неопределенности  есть  нечто  от
бесконечности и того, что мы называем вечностью". Но вот тут я с французским
философом согласен не был. Просто категорически не был согласен. Ему, в  его
семнадцатом веке, казалось, вероятно, что вечность и бесконечность - понятия
божественные и потому разумом неохватываемые, а коль так,  то  надо  принять
сие как благодать небесную и радоваться, что не знаешь,  когда  умрешь.  Мне
же, выросшему в двадцатом веке и получившему высшее техническое образование,
понятия вечности и бесконечности были понятны и близки, я имел с  ними  дело
ежедневно на протяжении многих лет и ничего данного "свыше",  "от  бога",  в
них не видел. Мы не знаем, когда смерть настигнет нас? Верно.  Но  это-то  и
плохо. Мама не знала, и что вышло? Какую смерть она  заслужила?  Чудовищную,
грязную, не - пристойную. Смерть, недостойную ее самой и той жизни,  которую
мама прожила. И ничто, никакие представления  о  вечном  и  бесконечном,  не
могут  меня  с  этим  примирить,  как  обещает  личный  гувернер  маленького
наследника - принца Конде.
   Говорят, человек является хозяином своей судьбы. Для меня  это  означало,
что я являюсь хозяином не только своей жизни, но и своей смерти. Ибо  смерть
- это тоже судьба, часть ее, конечный пункт, завершающий акт, точно так  же,
как знак препинания "точка" является неотъемлемой частью предложения. И если
уж я стараюсь жить так, чтобы быть достойным своего рода и своих предков, то
и умереть я должен достойно.
   Не думайте, что все это я понял сразу, в один момент, пока сидел в кресле
возле умирающей бабушки. На это ушли годы. Смешно? Наверное  -  Долгие  годы
додумываться до того, что можно рассказать  в  две  минуты...  Впрочем,  все
научные открытия можно изложить в две минуты, а сколько лет на  них  уходит!
"Уступить природе и поддаться страху смерти гораздо легче,  чем  вооружиться
доводами рассудка, вступить в борьбу с  собою  и  ценой  непрерывных  усилий
преодолеть этот страх". Тоже, между прочим, Лабрюйер сказал. Не глупее нас с
вами был  дядечка.  Вооружиться  доводами  рассудка,  признать,  что  смерть
неизбежна, абсолютно неизбежна, и ничего здесь нельзя придумать. Это  первый
этап. Бороться с собой и ценой непрерывных усилий преодолевать страх смерти.
Это второй этап. И на каждый нужно время и душевные силы.  Много  времени  и
много сил. Но я сумел, я сделал это. Я перестал бояться смерти.

   ИРИНА

   Ира постоянно ловила себя на том, что думает о Мише Доценко.  Но  столько
позади осталось неудачных романов, слез и  горьких  разочарований,  что  она
боялась довериться и самой себе,  и  новому  кавалеру.  Ей  и  в  голову  не
приходило, что Доценко отнюдь не считает себя обычным кавалером-поклонником,
намерения его куда как серьезны. Она видела, что Миша ищет любой  повод  для
телефонного звонка и любую малейшую возможность для встреч, ее это радовало,
но о большем она и не думала. Миша очень ей нравился. Очень. Поэтому  Ира  с
восторгом отнеслась к  очередному  предложению  Михаила,  хотя  звучало  оно
довольно необычно.
   - Ириша, - сказал он  по  телефону,  позвонив  ей  около  полудня,  -  ты
помнишь, в тот день, когда мы с Сережкой Зарубиным  были  у  вас  в  гостях,
Татьяна ходила к какому-то специалисту по кошкам?
   - Ходила, - подтвердила Ира.
   - Ты не могла бы узнать у Татьяны его адрес и телефон?
   - Зачем? - удивилась она. - Ты хочешь купить котенка?
   -  Никогда!  Понимаешь,  Ириша,  тут  недавно  убили  одну  старую  леди,
совершенно одинокую, у нее никого не было, кроме четырех кошек.  Теперь  эти
кошки  остались  без  хозяина,  их  временно  соседи  к   себе   взяли,   но
предупредили, что всего на несколько дней, а что с ними потом делать - никто
не знает. Я вот подумал, а что, если я возьму  этих  кошек,  и  мы  с  тобой
подъедем к тому  специалисту,  посоветуемся.  Может  быть,  он  знает  адрес
какого-нибудь кошачьего приюта. Как ты смотришь на такое предложение?
   Ира смотрела на предложение положительно, речь шла о том, чтобы поехать к
специалисту по кошкам вечером, после того, как Миша закончит  работу,  и  ее
это вполне устраивало.
   Вечером дома будут и Татьяна,  и  Стасов,  и  проблема  "с  кем  оставить
Гришеньку" не возникнет. Она пообещала узнать у  Татьяны  номер  телефона  и
даже взяла на себя труд дозвониться до "кошатника" и договориться  с  ним  о
встрече.
   В  восемь  вечера  Ирочка  уже  стояла  возле  подъезда,   сияя   красиво
подведенными глазами. Михаил немного опаздывал, но она отнеслась к  этому  с
пониманием. Ему нужно где-то достать  специальную  сумку-переноску,  забрать
кошек у сердобольных соседей, поймать  машину.  Трудно  рассчитать  время  с
точностью до минуты. В четверть девятого у дома затормозила  белая  "Волга".
Ира с радостным лицом шагнула к машине, но, когда дверь  открылась,  из  нее
вышел не Михаил, а сосед Андрей Тимофеевич. Ей показалось, что,  увидев  ее,
он поспешно захлопнул дверь. Даже слишком поспешно.  И  лицо  его  выглядело
недовольным.
   - Добрый вечер, дорогая, - поздоровался он как обычно, но Ире показалось,
что голос его был слегка напряженным. - Кого-нибудь ждете?
   - Мишу. Здравствуйте, Андрей Тимофеевич.
   - На свидание собрались? - усмехнулся он, как Ире показалось, недобро.
   - Не столько на свидание, сколько  по  делу.  Четыре  несчастные  кошечки
остались без хозяина, и мы с Мишей договорились отвезти  их  к  специалисту,
который может посоветовать, куда их девать.
   - Кошек куда девать? - переспросил сосед и с неожиданной злостью ответил:
- На  помойку  отнести,  им  там  самое  место.  Впрочем,  -  он  неожиданно
улыбнулся, - не обращайте внимание, это я ворчу. Мой Агат терпеть  не  может
кошек, вероятно, я  от  него  заразился  этой  нелюбовью.  А  вообще-то  они
забавные  существа,  очень  милые.  Ну,  всего  вам  доброго,  дорогая.   Не
простыньте на ветру.
   Он вошел в подъезд, и Ира с недоумением поглядела  ему  вслед.  Надо  же,
оказывается, соседушко Котофеич способен на злобные  выпады.