а принялась  вспо-
минать в деталях все, что знает о Сергее, воспроизводить  в  уме  каждое
его слово, каждый жест, каждый намек. Ничего на ум не  приходило.  Тогда
она зашла в спальню, внимательно ее осмотрела и вспомнила, что он  жало-
вался на висящую над изголовьем лампу:  она  рассчитана  на  лампочки  -
"миньон", а от них мало света, и ему трудно читать. Покупать  же  другую
лампу он не хочет, потому что ему очень нравится дизайн. Он долго ее вы-
бирал и купил именно то, что ему больше  всего  захотелось.  Только  вот
насчет лампочек не рассчитал. Решено, подумала Ирина, она  объедет  весь
город, но найдет то, что нужно.
   Светлана Параскевич любила необжитые места. За двадцать восемь прожи-
тых лет ей много раз приходилось переезжать, и она знала совершенно точ-
но: переезжать в давно заселенные и освоенные районы она не  любит.  Она
очень болезненно переживала первый, довольно длительный,  период,  когда
остро ощущала себя незваной гостьей, чужой, нежеланной среди людей,  ко-
торые живут здесь давно, знают и друг друга, и продавцов в магазинах,  и
маршруты муниципального транспорта, и время  работы  ателье  по  ремонту
обуви. Но больше всего Светлану угнетала мысль о том, что в квартире  до
нес кто-то жил, страдал или радовался, любил или ненавидел,  предавал  и
утешал, и ее буквально преследовало ощущение, что дух  прежних  жильцов,
вобравший в себя все пережитое на этих квадратных метрах, витает  теперь
над ней самой, определяя ее мысли и поступки.
   Зато в районы новостроек Светлана всегда переезжала охотно. В новост-
ройках все равны и приятно щекочет чувство, будто начинаешь жизнь с чис-
той страницы - в новой квартире, где до тебя никто не жил, с новыми  со-
седями, с которыми можно выстроить наконец правильные отношения и  кото-
рые не знают про тебя того, что тебе хотелось бы от них скрыть.
   Поэтому новая квартира, в  которую  они  переехали  с  Леонидом  чуть
больше месяца назад, ей очень нравилась, и она  с  сожалением  думала  о
том, что ей придется снова переезжать. Но остаться здесь она не могла.
   Сегодня она снова ездила смотреть квартиру, в которую  ей  предстояло
вскоре переехать: нужно было замерить рулеткой кухню, чтобы не ошибиться
при покупке мебельного гарнитура. Район тоже был новым, таким  же  отда-
ленным и неблагоустроенным, без телефонной станции и отделения  милиции,
даже без уличного освещения, но Светлану он устраивал. Ведь она  собира-
лась жить здесь с человеком, которого любила, и ей совсем не нужно, что-
бы ей ежедневно звонили и приезжали знакомые  или  родственники.  Она  -
вдова, и перспектива ловить осуждающие взгляды  и  выслушивать  высокон-
равственные сентенции ей вовсе не улыбалась.
   Она вышла из подъезда дома и не спеша двинулась к месту, где оставила
машину. Свет в салоне не был включен, но Светлана знала, что он не  спит
и наблюдает за ней, хотя обычно он засыпал мгновенно, стоило ему остано-
вить машину и расслабиться. Она открыла переднюю дверь, но  садиться  не
стала.
   - Давай пройдемся, - предложила Светлана. - Подышим воздухом, погуля-
ем. Мы с тобой за три недели ни разу вместе не гуляли.
   Опираясь на руку идущего рядом мужчины, Светлана Параскевич в который
раз за последнее время подумала о том" какая же она  счастливая,  потому
что у нее есть человек, которого она так сильно, так остро и так  безза-
ветно любит. И перед этой любовью совершенно меркнет расчетливая мыслиш-
ка о том, а любит ли он ее. Это было совершенно не важно, это  не  имело
никакого значения. Значение имело только то, что этот  мужчина  был  для
нее лучше всех на свете.
   - Мне не дает покоя то, что рассказал  следователь,  -  сказала  она,
прижимаясь щекой к рукаву его дубленки. - Все-таки это ужасно.
   - Не вижу ничего ужасного.
   - Но ведь Людмила умерла!
   - И что? Она была сумасшедшей  и  покончила  с  собой.  Это  было  ее
собственное решение. Повторяю, я не вижу в этом ничего ужасного.
   - Ну как же ты можешь так говорить, - произнесла она с упреком. - Да,
пусть она сумасшедшая, но она же живой человек. Живой, ты  понимаешь?  И
она должна была жить до тех пор, пока не умрет естественной смертью.
   - Для сумасшедшего естественная смерть - это смерть, которую  он  сам
себе приносит. Прекрати ее жалеть, она этого не стоит.
   - Что ты говоришь! - возмутилась Светлана. - Каждый  человек  достоин
того, чтобы его пожалели. Нельзя так.
   - Она убийца. Ты что, забыла об  этом?  Она  убила  любимого  мужчину
только лишь потому, что не хотела, чтобы он принадлежал другой  женщине,
то есть тебе.
   - Она убила человека не по собственной инициативе, а потому,  что  он
ее об этом попросил. Не делай вид, что ты этого не помнишь.
   - Все равно. Света, не впадай в сентиментальность. Вспомни,  что  она
сделала с тобой, вспомни, как ты лежала в этой чертовой больнице  и  как
тебе шесть раз в день делали эти чертовы уколы, и твои ягодицы  и  бедра
превратились в один сплошной синяк, и ты не могла ни сидеть, ни  лежать.
Быстро же ты ей все простила. Ты даже готова забыть, что до сих пор про-
сыпаешься по ночам, когда тебе снится, что на тебя бросается  женщина  с
огромным ножом. Людмила получила то, что заслужила, и не смей ее жалеть.
   - Но она же больной человек! - почти в отчаянии воскликнула Светлана.
- Как же можно обвинять ее во всем этом! Да, она сделала это, она броса-
лась с ножом, она стреляла из пистолета, но она же не в себе, она не ру-
ководит своими поступками, она не отдает себе отчета в них. Разве  можно
мстить душевнобольному? Разве можно радоваться самоубийству?
   - Можно, Светочка. Можно. А в данном случае - нужно.
   Светлана выдернула свою руку из-под согнутой руки  мужчины  и  слегка
отстранилась.
   - У тебя есть сигареты? Я свои в машине оставила.
   Он молча достал из кармана пачку сигарет и зажигалку. Ветер дул прямо
в лицо, и Светлане пришлось повернуться, чтобы прикурить. Она  несколько
раз глубоко затянулась, потом медленно пошла назад к машине.
   Ей было неприятно оттого, что он проявил такую жестокость. И еще  бо-
лее неприятно ей было оттого, что такой жестокости и бездушия она в  нем
и не подозревала.
   Подойдя к машине, она села на место водителя.
   - Я отвезу тебя домой, - сдержанно сказала она.
   - Разве ты не зайдешь? Ты же хотела.
   - Я не рассчитала времени. Думала, мы с квартирой раньше управимся. А
сейчас уже поздно, мне нужно возвращаться, - уклончиво ответила  Светла-
на.
   - Тогда я поеду с тобой.
   - Нет. Ты со мной не поедешь. Я отвезу тебя домой.
   - Светка, я не могу так больше. Я умираю, когда тебя нет рядом. Я хо-
чу быть с тобой все время, двадцать четыре часа в сутки.
   - Нужно подождать. Сейчас еще рано. Вот перееду сюда - и будем  вмес-
те.
   Она постаралась улыбнуться как можно теплее и ласковее, надеясь  этой
вымученной улыбкой отогнать от себя охватившую ее внезапную неприязнь  к
человеку, которого она любила и который только что проявил такой неверо-
ятный цинизм.
   - Галина Ивановна вчера звонила, - сказала она, только чтобы  что-ни-
будь сказать. - По-моему, она совсем плоха. Всерьез  собралась  со  мной
судиться.
   - Крыша у нее дырявая, - презрительно фыркнул он. - Ты же ей сказала,
что книги написала ты. Она что, не поверила?
   - Конечно, нет. А кто бы поверил? Любая вера во что бы то ни было ос-
нована в первую очередь на совпадении того, что тебе хочется услышать, с
тем, что ты слышишь. Вот моя мама, если бы ей сказали,  что,  гениальный
писатель - это ее дочь, а вовсе не зять, сразу бы поверила,  потому  что
любая мать, сознательно или подсознательно, но всегда  хочет,  чтобы  ее
ребенок оказался выдающимся, талантливым, известным. Поэтому скажи любой
матери, что ее ребенок безумно талантлив, и она охотно тебе  поверит.  А
если матери известного писателя сказать, что он  -  бездарность  и  двух
слов связать не может, а все его гениальные книги  написаны  ненавистной
невесткой, то надо быть большим оптимистом, чтобы  ожидать,  что  она  с
первого раза поверит.
   - И что эта кретинка собирается делать?
   - Будет подавать иск о разделе наследства. А я ей в ответ иск об  ус-
тановлении авторства произведений,  подписанных  Леонидом  Параскевичем.
Она будет доказывать свое право на наследство сына, а я  -  что  спорные
денежные суммы не входят в наследственную  массу,  так  как  принадлежат
лично мне как автору.
   - Дура безмозглая. Кто бы мог подумать, что она так люто тебя ненави-
дит!
   - Перестань, - поморщилась Светлана. - Да, Галина Ивановна  совершает
не самые умные и не самые этичные поступки, но это  пожилая  женщина,  и
нужно быть к ней терпимыми хотя бы в силу ее возраста. И потом,  напомню
тебе, если ты забыл,  дорогой,  что  три  недели  назад  она  похоронила
единственного сына. Когда человек умирает после тяжелой  болезни,  то  у
близких есть хоть какое-то время, чтобы морально подготовиться к утрате.
А когда молодой человек погибает от руки убийцы, то от  такого  шока  не
скоро оправляются. Вполне возможно, когда Галина Ивановна придет в себя,
через год или два, ей самой станет стыдно за то, как она ведет себя сей-
час.
   - Стыдно? - рассмеялся он. - Светка, я тебя обожаю за твою неизбывную
веру в хорошее. Тебе покажи маньяка, на руках которого кровь  сотни  не-
винных младенцев, ты и про него скажешь, что его,  наверное,  в  детстве
обделили любовью и заботой, что мать больше любила младшего братика, чем
его, поэтому он через всю жизнь пронес ненависть к маленьким  мальчикам.
Твоя любимая свекровь никогда не будет стыдиться того, что делает сегод-
ня, и не надейся. Но она, наверное, сильно удивилась бы, узнав,  что  ты
пытаешься ее как-то оправдать. Она ведь уверена, что ни в каких оправда-
ниях не нуждается.
   Светлана помолчала, потом тихо сказала:
   - Откуда в тебе столько злости? Раньше ты не был таким безжалостным.
   - Я изменился? - спросил он надменно, и Светлана  с  болью  отметила,
что раньше никогда не замечала у него этого надменного, холодного тона.
   - Да. Ты изменился. Очень изменился. Я даже не  подозревала,  что  ты
такой.
   - Какой же?
   - Холодный. Безжалостный. Циничный.
   - Глупости, Светик. Тебе показалось. Просто  ты  чрезмерно  сентимен-
тальна и жалостлива, а я разумно расчетлив и  справедлив,  но  тебе  моя
рассудительность кажется жестокостью и холодностью в силу того,  что  ты
сама слишком эмоциональна. Еще раз повторяю, сумасшедшая Людмила  заслу-
жила свою смерть, потому что осмелилась поднять руку на тебя, на  женщи-
ну, которую я люблю больше жизни.
   Светлана не ответила, и остаток пути они проделали молча. Высадив его
возле его дома, она не стала,  как  обычно,  ждать,  пока  он  войдет  в
подъезд, а тут же тронулась и быстро набрала скорость. На душе у нее бы-
ло тяжко и очень тревожно. Впервые за много месяцев она вдруг усомнилась
в том, что поступает правильно. Тут же на память  пришли  слова  Виктора
Федоровича: хирург, сделав операцию, уже не имеет  права  сомневаться  в
том, нужно ли было ее делать,  а  должен  думать  о  том,  как  выходить
больного. Что ж, операция сделана, вырезанный и выброшенный орган обрат-
но не вошьешь, и теперь начинается долгий и  сложный  этап  выхаживания.
Тот же Виктор Федорович говорил, что сделать операцию - не фокус, а  вот
выходить послеоперационного больного - это  уже  задача  посложнее,  она
требует терпения, внимания, квалификации. Светлана тогда не связала  его
слов с той ситуацией, в которой оказалась сама, потому что ее  собствен-
ная операция требовала длительной и тщательной подготовки и про нее ник-
то не смог бы сказать, что это "не фокус". А оказалось, что  послеопера-
ционный период - еще сложнее, еще тяжелее и требует еще больше  душевных
сил, чем сама операция. Светлана была женщиной сильной и знала, что  вы-
несет все тяготы этого непростого периода, но сейчас впервые она  засом-
невалась в том, что игра стоит свеч.
   Работая на Наталью Досюкову, Стасов решил всетаки снова повидать всех
свидетелей, на показаниях которых было выстроено обвинение Евгения Досю-
кова в убийстве Бориса Красавчикова. Их набралось  одиннадцать  человек.
Впрочем, Стасов не исключал, что на самом деле их могло быть  и  больше,
просто только одиннадцать были вызваны в суд. Пока что у него  на  руках
была только копия приговора, а потом, может быть, придется залезть  и  в
само уголовное дело.
   Итак, дама, выходившая из ресторана "Лада"  вместе  с  Красавчиковым,
швейцар-охранник, еще двое посетителей ресторана, выскочившие на  улицу,
услышав отчаянный вопль дамы, - это четверо. Три работника милиции и два
медика "скорой помощи" - пятеро. И еще двое -  Игорь  Тихоненко,  хозяин
страдавшего поносом дога по кличке Лорд, и  некто  Пригарин,  кинувшийся
выполнять свой гражданский долг, увидев арестованного убийцу по  телеви-
зору. Итого - одиннадцать душ.
   Проще всего было "достать" милиционеров, поскольку  они  должны  были
работать в одном месте, раз вместе выехали на место происшествия. Надеж-
ды Стасова оправдались, но лишь частично. Все трое милиционеров, которые
приехали по вызову к ресторану "Лада" и были допрошены в судебном  засе-
дании в качестве свидетелей, действительно  год  назад  работали  в  УВД
Центрального округа Москвы, а сейчас в округе  остался  только  один  из
них. Второй перевелся в Юго-Западный округ, потому что там ему пообещали
помочь с жильем. ("Может, и не наврали, - подумал Стасов, - в южной час-
ти еще идет строительство, а в Центральном округе  хрен  чего  получишь,
там один квадратный жилой метр стоит в десять раз больше, чем на  окраи-
не".) Третий милиционер вообще уволился из органов и процветал в качест-
ве юрисконсульта в какой-то фирме.
   У Стасова ушло два дня (а точнее - два вечера, поскольку днем он дол-
жен был отрабатывать зарплату в "Сириусе") на то, чтобы  разыскать  всех
троих. Все они дружно утверждали, что к моменту их приезда на месте про-
исшествия находились лежащий на тротуаре Красавчиков и около него женщи-
на и трое мужчин, один из которых был швейцаром ресторана "Лада", а двое
других - посетителями того же ресторана. Потерпевший был в тяжелом  сос-
тоянии, но в сознании. На вопрос: "Вы знаете, кто в вас стрелял?" он от-
ветил тихо и с трудом, но совершенно отчетливо: "Досюков... Женя...  Ев-
гений... Досюков".
   Женщина и мужчины тут же подтвердили, что те же самые  слова  он  уже
произносил несколько раз до приезда милиции.
   После милиционеров Стасов принялся  за  врачей,  поскольку  они  тоже
должны были быть с одной подстанции. Так и оказалось. То ли у  медицинс-
ких работников текучесть кадров меньше, чем в  милиции,  то  ли  Стасову
просто повезло, но оба - врач и фельдшер - по-прежнему работали  вместе.
И никаких признаков того, что им кто-то заплатил  за  ложные  показания,
Стасов не углядел. Злые на весь мир, нищие и в то же самое время веселые
и любящие пропустить стаканчик-другой, они,  не  колеблясь,  подтвердили
то, что было записано в приговоре. Да, они приехали к ресторану  "Лада",
забрали оттуда мужчину с огнестрельным ранением,  который  скончался  по
дороге в институт Склифософского, но до самого конца был  в  сознании  и
отвечал на вопросы работника милиции, поехавшего вместе с ними.
   - Какие вопросы задавал работник милиции, не помните?
   - Да, в основном, одни и те же. Кто в вас стрелял?
   Почему он в вас стрелял?
   - А что Красавчиков отвечал?
   - Имя называл. И все удивлялся: за что, мол, он меня?
   - А можно в прямой речи, а не в косвенной? - попросил Стасов.
   - Можно, - добродушно согласилась врач, толстая немолодая  женщина  с
обвислыми щеками и удивительно сильными руками. - Значит, так  примерно:
"Женька, Досюков Женька. Господи, за что? За что? Женька, за  что?"  Вот
так и бормотал всю дорогу, пока не помер. Не довезли мы его.
   - Так, Может, бредил он? - предположил Стасов. - Вам не показалось?
   - Нет, - вступила в разговор тоненькая фельдшерица с явными признака-
ми раннего увядания на лице. - Милиционер ему и другие вопросы  задавал,
адрес спрашивал, имя его собственное, потерпевшего то есть, день  какой,
число, с кем был в ресторане. И он все ему  сказал  правильно.  Милицио-
нер-то, видно, грамотный был, тоже стал проверять, не бредит ли раненый.
   При таком раскладе пытаться найти что-то особенное,  разговаривая  со
швейцаром, двумя посторонними посетителями ресторана и знакомой  Красав-
чикова, было делом бесперспективным. Но Стасов в силу природной добросо-
вестности их все-таки разыскал, потратив на это еще три вечера. И ничего
нового не услышал.
   Оставались двое: сосед с нижнего этажа Игорь  Тихоненко  и  случайный
прохожий Пригарин. После этого нужно будет падать в ножки Насте, а то  и
самому генералу Заточному, чтобы раздобыть в архиве суда уголовное  дело
по обвинению Евгения Досюкова. Посмотреть внимательно, кто еще  допраши-
вался по этому делу, какие мелькают факты и суждения, которые по той или
иной причине не вошли в обвинительное заключение. Особое внимание  нужно
будет уделить заключениям экспертов, посмотреть, какие вопросы поставили
им следователи и что именно было обнаружено в ходе экспертного  исследо-
вания. Но это все потом, когда из архива раздобудут дело, а  пока  нужно
побеседовать с Игорем Тихоненко. В конце концов, подавляющее большинство
свидетелей были не более чем передатчиками информации:  услышали,  какие
слова говорил Красавчиков, пересказали милиции. А вот сам Красавчиков  и
Игорь Тихоненко ничьих слов не пересказывали, они своими глазами  видели
хорошо знакомого человека. Но Бориса Красавчикова теперь  уже  не  спро-
сишь.
   Тихоненко оказался жутко подозрительным мужиком, никого не впускающим
в квартиру без долгих предварительных переговоров. Визит Стасова  в  его
головенке не укладывался, потому что суд давно состоялся, Досюков  сидел
в колонии, и какие такие дополнительные беседы нужно по этому поводу ве-
сти - совершенно непонятно. В конце концов Владислав разозлился, поднял-
ся этажом выше и попросил Наталью подойти вместе с ним к квартире  Тихо-
ненко.
   - Игорь, - громко сказала она, - это я, Наташа, из двести семнадцатой
квартиры.
   Только после этого недоверчивый Тихоненко соизволил открыть дверь, но
огромный, мышиного цвета дог стоял рядом с хозяином и весьма недружелюб-
но поглядывал на Стасова. Наталью он, по-видимому, знал.
   - Игорь, пожалуйста, ответь на вопросы Владислава Николаевича, - поп-
росила она соседа.
   - Какие еще вопросы? - недовольно буркнул Тихоненко, который оказался
невысоким и довольно хлипким на вид мужичком лет тридцати двух - тридца-
ти трех. - Чего опять старое ворошить?
   - Я наняла частного детектива, - стала объяснять Наталья,  -  и  хочу
доказать, что Женя никакого убийства не совершал. Я уверена,  что  прои-
зошло недоразумение, трагическая ошибка, а в результате за решеткой ока-
зался невинный человек. Пожалуйста, Игорь, поговори с Владиславом  Нико-
лаевичем. Это нужно в первую очередь для тебя самого.
   - Почему? - вздернул кустистые брови Тихоненко. - Мне-то на кой  хрен
это все нужно?
   - Потому что, когда Женя выйдет на свободу, он очень удивится, узнав,
что ты не захотел разговаривать с человеком, который делает  все,  чтобы
его реабилитировать и доказать его невиновность.
   Фраза была совершенно бесстыдная в своей  прозрачности,  как  дорогое
женское белье. Дескать, уроет тебя Женя в землю по самое естество,  если
узнает, что ты нанятого по его указанию частного детектива послал по да-
лекому, но хорошо всем известному адресу. А если поговоришь с  человеком
по-хорошему, то Женя-то, глядишь, и отблагодарит тебя за то, что помог в
трудную минуту. Ведь как знать, может, и вправду не виноват Женя, и  оп-
равдают его, и выйдет он на свободу уже совсем скоро, да и  узнает,  что
ты, Тихоненко, человека, посланного за его освобождение бороться, с  со-
бакой встречал и на порог не пускал.
   В результате времени на пугливого Ти