б
этом... Кто тебе дал денег на укол вчера вечером?
     Римма отвела глаза в сторону.
     - Не понимаю, о чем ты. Я очень голодна. Ты можешь дать мне...
     - Замолчи!  Ты  согласна  пройти  курс  лечения,   если   мне   удастся
договориться с врачом?
     Лицо Риммы помрачнело.
     - Мне уже поздно лечиться. Я знаю. Бесполезно говорить о врачах.
     - Есть  человек,  который  может  тебя  вылечить.   Если   мы   с   ним
договоримся, ты согласишься пройти курс лечения?
     - Кто это?
     - Доктор Клинци. Он лечит  всех  знаменитых  киноартистов.  Может,  мне
удастся уговорить его.
     - Держи карман шире. Проще всего дать мне денег. Много не  надо,  всего
каких-нибудь...
     Я с силой встряхнул ее. Мне едва не стало дурно, когда она  дохнула  на
меня.
     - Ты согласишься лечиться у него, если мы с ним договоримся? -  крикнул
я.
     Римма вырвалась у меня из рук.
     - Как хочешь.
     - Ладно. Я переговорю с ним. Никуда  не  выходи  из  комнаты.  Я  скажу
Кэрри, чтобы она принесла тебе чашку кофе и что-нибудь поесть.
     Подойдя к лестничной площадке, я окликнул Кэрри и попросил ее  принести
Римме шницель и кофе, потом зашел к себе и надел свой лучший костюм.  Костюм
был неважный, местами лоснился, но когда я причесался,  начистил  ботинки  и
вообще привел себя в порядок, вид у меня стал вполне приличный.
     Затем я снова зашел к Римме. Она сидела на кровати,  отпивая  кофе,  и,
увидев меня, по привычке сморщила нос.
     - О! Ты здорово выглядишь!
     - Неважно, как я выгляжу. Давай, пой. Все, что угодно.
     Римма уставилась на меня.
     - Все, что угодно?
     - Да. Пой.
     Римма запела "Дым ест тебе глаза".
     Она пела без всякого усилия. И снова при звуках  ее  чистого,  сильного
голоса я чувствовал озноб.
     Я стоял и молча слушал, а когда она исполнила припев, остановил ее.
     - Хорошо, хорошо, - сказал я с бьющимся сердцем. - Никуда не  уходи.  Я
скоро вернусь.
     Прыгая сразу через несколько ступенек, я сбежал по лестнице.


2

     Особняк  доктора  Клинци  стоял  посреди   большого   красивого   сада,
обнесенного высокой стеной с острыми железными шипами.
     Я пошел по длинной аллее. Мне потребовалось три-четыре  минуты  быстрой
ходьбы, прежде чем я увидел дом,  показавшийся  мне  голливудским  вариантом
дворца Медичи во Флоренции.
     Около пятидесяти ступенек вели к  большой  террасе.  В  окнах  верхнего
этажа виднелись решетки.
     И  от  самого  особняка,  и  от  сада  веяло  какой-то  холодностью   и
отчужденностью. Казалось, даже розы и бегонии источают не аромат, а уныние.
     Недалеко от аллеи, под тенью вязов сидели в креслах-колясках  несколько
человек, рядом  хлопотали  три  или  четыре  сиделки  в  ослепительно  белых
халатах.
     Я поднялся по ступенькам парадного и позвонил.
     Через несколько секунд дверь открыл  какой-то  серый  человек:  у  него
были серые волосы, серые  глаза,  серый  костюм  и  медлительные  старческие
манеры.
     Я назвал себя.
     Он молча провел меня по сверкающему паркету в  небольшую  комнату,  где
за  письменным  столом   сидела   и   что-то   писала   карандашом   изящная
блондинка-медсестра.
     - Мистер Гордон, - доложил серый человек.
     Стоя позади, он с такой силой пододвинул стул,  что  мне  волей-неволей
пришлось сесть. Уходя, он осторожно, словно она  была  из  хрупкого  стекла,
прикрыл за собой дверь.
     Медсестра отложила в  сторону  карандаш  и,  печально  улыбаясь  одними
глазами, мягко спросила:
     - Да, мистер Гордон? Чем мы можем вам помочь?
     - Я хочу переговорить с доктором Клинци об одном пациенте.
     Медсестра взглянула на мой костюм.
     - А кто ваш пациент, мистер Гордон?
     - Я все расскажу доктору Клинци.
     - Боюсь, доктор сейчас занят.  Вы  можете  довериться  мне.  Решение  о
приеме зависит от меня.
     - Очень мило с вашей стороны, но в данном случае речь  идет  об  особом
случае. Я хочу поговорить лично с доктором Клинци.
     - Что за особый случай, мистер Гордон?
     Чувствовалось, что  мое  объяснение  никакого  впечатления  на  нее  не
произвело. В ее глазах уже не было печали, они выражали просто скуку.
     - Я антрепренер, а мой клиент -  певица,  и  стоит  очень  дорого.  Мне
придется  обратиться  еще  куда-нибудь,  если  я   не   смогу   переговорить
непосредственно с доктором Клинци.
     Кажется, мои слова произвели впечатление. Медсестра задумалась.
     - Если  вы  минуточку  подождете,  мистер  Гордон,   -   сказала   она,
поднимаясь, - я выясню...
     Она вышла из комнаты, но  почти  тут  же  вернулась  и  остановилась  в
открытых дверях.
     - Прошу вас.
     Я прошел в огромную комнату, заставленную  современной  мебелью.  Здесь
же стоял операционный стол, а за письменным столом у окна  сидел  человек  в
белом халате.
     - Мистер Гордон?
     Он произнес  мою  фамилию  так,  словно  мое  посещение  доставило  ему
необыкновенную радость.
     Человек поднялся. Это был мужчина лет  тридцати,  небольшого  роста.  У
него были светлые курчавые волосы, серо-голубые глаза и  мягкие,  вкрадчивые
манеры.
     - Да, правильно. Доктор Клинци?
     - Конечно. - Он жестом показал на стул.  -  Чем  могу  служить,  мистер
Гордон?
     Я сел и подождал, пока уйдет сестра.
     - У меня есть певица, которая вот уже  три  года  принимает  морфий,  -
начал я. - Мне нужно ее вылечить. Во сколько это обойдется?
     Взгляд его серо-голубых глаз не был обнадеживающим.
     - Мы  берем  пять  тысяч  долларов  за  курс  лечения,  мистер  Гордон,
гарантируя  положительный  исход.  У  нас  есть  все  основания  для   такой
гарантии.
     Я глубоко вздохнул.
     - За такие деньги вполне естественно ожидать положительного исхода.
     Он   печально   улыбнулся.    В    этом    заведении,    видимо,    все
специализировались на чисто печальных улыбках.
     - Вам, мистер Гордон, возможно, сумма покажется значительной,  но  наши
пациенты принадлежат к высшим слоям общества.
     - Сколько времени длится лечение?
     - Все зависит от пациента. Примерно недель пять, а если мы  имеем  дело
с очень трудным случаем - недель восемь, не больше.
     - И результат гарантирован?
     - Разумеется.
     Я знал, что не найдется  сумасшедшего,  который  одолжил  бы  мне  пять
тысяч долларов. У меня не было никакой возможности раздобыть такую сумму.
     Я решил испытать, не клюнет ли он на мою приманку.
     - Видите ли, доктор, это несколько  больше  того,  что  я  в  состоянии
заплатить. Девушка обладает изумительным голосом. Если я смогу вылечить  ее,
она будет зарабатывать огромные деньги. А что, если вы согласитесь войти  со
мной в пай и получать процентов двадцать со  всех  ее  гонораров  впредь  до
выплаты пяти тысяч долларов? Затем вы получите еще  три  тысячи  в  качестве
процентов.
     Едва договорив,  я  понял,  что  допустил  ошибку.  Лицо  Клинци  стало
равнодушным, в глазах появилось отсутствующее выражение.
     - Мы  не  занимаемся  такими  делами,  мистер  Гордон.  Моя   лечебница
переполнена. Плату за лечение мы  всегда  принимаем  только  наличными:  три
тысячи при поступлении больного и две - перед выходом из больницы.
     - Но тут же совершенно особый случай...
     Его  палец  с  наманикюренным  ногтем  потянулся  к  кнопке  звонка  на
письменном столе.
     - Извините, но таковы наши условия.
     Он с удовольствием нажал кнопку.
     - Но если  я  все  же  достану  денег,  вы  действительно  гарантируете
результаты?
     - Результаты лечения? Конечно.
     Он  уже  стоял.  Открылась  дверь,  вплыла  медсестра.  Оба  они  опять
печально улыбнулись мне.
     - Если  ваша  клиентка,  мистер  Гордон,  все  же   захочет   лечиться,
пожалуйста, поскорее известите нас. Желающих много, и не исключено, что  нам
будет трудно или даже невозможно принять ее.
     - Спасибо. Буду иметь в виду.
     Доктор  Клинци  подал  мне  холодную  белую   руку,   словно   оказывал
величайшую милость, а затем медсестра проводила меня до двери.
     По дороге в меблированные комнаты я обдумывал все сказанное доктором  и
впервые в жизни пожалел, что не располагаю хотя бы некоторой  суммой  денег.
Но была ли у меня хоть тень надежды раздобыть где-нибудь нужные пять  тысяч?
Если бы я с помощью чуда достал их и  заплатил  за  лечение  Риммы,  она,  а
вместе с ней и я вскоре оказались бы на вершине славы.
     Размышляя, я медленно шел  по  улице,  пока  не  поравнялся  с  большим
магазином патефонов и  радиоприемников.  Я  остановился  у  витрины  и  стал
рассматривать яркие конверты с долгоиграющими пластинками, представляя,  как
выглядела бы Римма на одном из  них.  В  глаза  мне  бросилось  висевшее  за
стеклом объявление: "Запишите свой голос на ленту! Трехминутная запись  -  2
доллара 50 центов. Носите свой голос в кармане, чтобы удивлять друзей!"
     У меня тут же возникла идея.
     Если  записать  голос  Риммы  на  пленку,  можно  будет  не   опасаться
повторения  того,  что  случилось  в  "Голубой  розе".  Мне  останется  лишь
прокручивать ленту, и, может, кто-нибудь все  же  заинтересуется  и  одолжит
мне деньги для лечения Риммы.
     Я поспешно направился в пансион.
     Римму я застал  уже  одетой.  Она  сидела  у  окна  и  курила.  Девушка
повернулась ко мне и ожидающе взглянула на меня.
     - Доктор Клинци утверждает, что он может излечить  тебя,  -  сказал  я,
усаживаясь на кровать. - Но нужны деньги. Пять тысяч.
     Римма сморщила нос, пожала плечами и снова уставилась в окно.
     - Ничего невозможного нет, - продолжал я. - У меня появилась  идея.  Мы
запишем твой голос на ленту.  Не  исключено,  что  кто-нибудь  из  тех,  кто
выпускает пластинки, послушав твой голос, даст денег. Пошли.
     - Ты совсем сошел с ума. Никто тебе таких денег не даст.
     - Предоставь это решать мне. Пошли.  Мы  исполним  "Некоторые  дни",  -
сказал я по пути в магазин. - Ты знаешь эту вещь?
     Римма ответила, что знает.
     - Петь надо как можно громче и быстрее.
     Продавец  магазина,  проведший  нас  в  студию  звукозаписи,   выглядел
неприветливым и скучающим. Он, несомненно, видел в  нас  чету  бездельников,
которые от нечего делать решили выбросить на  ветер  два  доллара  пятьдесят
центов и только зря отнимали у него время.
     - Мы вначале прорепетируем, -  заметил  я,  усаживаясь  за  пианино.  -
Громко и быстро.
     Продавец включил звукозаписывающий аппарат.
     - Никаких репетиций. У нас не полагается, - ответил продавец. - Я  буду
регулировать исполнение в процессе записи.
     - Нет, вначале мы прорепетируем. Вам, может быть, это и безразлично,  а
нам нет.
     Я заиграл мелодию в несколько более быстром темпе,  чем  обычно.  Римма
запела. Я  взглянул  на  продавца.  Голос  девушки,  видимо,  ошеломил  его:
раскрыв рот, он словно в оцепенении смотрел на нас.
     Никогда еще Римма не пела так хорошо. Это действительно было пение!
     После первого куплета я остановил девушку.
     - Боже милосердный! - приглушенным шепотом  воскликнул  продавец.  -  В
жизни не слышал ничего подобного!
     Римма молча скользнула по нему равнодушным взглядом.
     - Ну, а сейчас начнем записывать. Запись звука включена?
     - Давайте, - ответил продавец. - Включу, как только вы начнете.
     На этот раз Римма пела еще лучше, если это вообще было возможно.
     Когда  Римма  кончила,  продавец  предложил  прослушать  запись   через
стереофонический проигрыватель.
     Слушали мы сидя.
     При  правильной  регулировке  проигрывателя  и   применении   фильтров,
устраняющих  шипение   радиоламп,   голос   девушки   звучал   громче,   чем
естественный,  и  производил  потрясающее  впечатление.  Мне  не  доводилось
слушать ничего более поразительного.
     - Ну и ну! - воскликнул продавец, выключая аппарат. - Вот  это  да!  Эл
Ширли должен обязательно это прослушать. Он с ума сойдет.
     - Эл Ширли? Кто это? - спросил я.
     - Ширли?  -  удивился  продавец.  -  Владелец  фирмы  по   производству
пластинок. "Калифорнийская компания звукозаписи". Он открыл Джой  Миллер.  В
прошлом году она напела пять  пластинок.  Знаете,  сколько  она  заработала?
Полмиллиона! И разрешите добавить, что она полное ничтожество  по  сравнению
с этой девочкой. Можете мне поверить. Я много лет торгую пластинками  и  еще
не слышал ничего похожего. Поговорите с Ширли. Он ухватится  за  нее  обеими
руками.
     Я поблагодарил продавца и хотел заплатить  ему  два  доллара  пятьдесят
центов, но он отмахнулся.
     - Оставьте! Я получил и хороший урок, и  удовольствие.  Переговорите  с
Ширли. Буду рад, если она его заинтересует. - Он пожал  мне  руку.  -  Желаю
удачи. Впрочем, ничего иного и быть не может.
     Возвращаясь с Риммой по набережной в меблированные  комнаты,  я  сильно
волновался. Если она и в самом деле пела лучше Джой  Миллер,  -  а  продавец
знал, что говорил,  -  значит,  она  сможет  зарабатывать  огромные  деньги.
Предположим, за первый же год полмиллиончика! Десять  процентов  этой  суммы
должны выглядеть совсем неплохо.
     Я  искоса  взглянул  на  Римму.  Засунув   руки   глубоко   в   карманы
комбинезона, она шла рядом со мной, безучастная ко всему на свете.
     - Сегодня же переговорю с Ширли, - сказал я. - Может,  он  одолжит  мне
пять тысяч на твое лечение. Слышала, что сказал этот деятель в магазине?  Ты
можешь высоко взлететь.
     - Я хочу есть, - мрачно заявила Римма. - Могу я что-нибудь поесть?
     - Ты слушаешь меня или не слушаешь? - Я остановился  и  резко  повернул
ее к себе. - Ты можешь заработать  своим  голосом  целое  состояние.  Только
сначала надо вылечиться.
     - Напрасно ты морочишь себе голову, - ответила Римма,  вырываясь.  -  Я
уже лечилась. Все бесполезно... Как же насчет еды?
     - Доктор Клинци вылечит тебя. А  Ширли,  прослушав  запись,  может,  не
откажется одолжить денег.
     - Может, может... Может, у меня вырастут крылья, и я  улечу.  Никто  не
одолжит нам столько денег.
     В тот же день, взяв у Расти  машину,  я  поехал  в  Голливуд.  Лента  с
записью лежала у меня в кармане,  и  я  опять  сильно  волновался.  Было  бы
неосторожно открывать Ширли, что Римма наркоманка. Он,  конечно,  и  слышать
ничего не  захочет,  когда  узнает  тайну  девушки.  Мне  предстояло  как-то
убедить его расстаться с пятью тысячами долларов, но как именно, я  себе  не
представлял. Все зависело от того,  какое  впечатление  произведет  на  него
запись.  Если  он  ухватится  за  нее,   тогда   я   смогу   заставить   его
раскошелиться.
     Фирма    Ширли     находилась     почти     рядом     с     киностудией
"Метро-Голдвин-Мейер".  Это  было  двухэтажное  здание,   расположенное   на
участке примерно в четверть гектара. Пройти на территорию фирмы  можно  было
только через проходную у ворот, где дежурили два свирепых на вид вахтера.
     Только здесь, убедившись, с каким солидным предприятием  мне  предстоит
иметь дело, я понял всю трудность своей задачи. Все тут было  поставлено  на
широкую ногу. У меня внезапно пропала всякая вера в собственные силы.
     Едва я вошел в проходную, как один из вахтеров направился  ко  мне.  Он
окинул меня критическим взглядом и, решив, что церемониться  нечего,  резким
тоном спросил, зачем я пожаловал. Я ответил, что  хотел  бы  переговорить  с
мистером Ширли. Нечто вроде растерянности промелькнуло в  глазах  охранника,
но в следующую секунду он рассердился.
     - Вас таких двадцать миллионов. Вы договаривались о приеме?
     - Нет.
     - В таком случае и не надейтесь.
     Наступил момент, когда не оставалось ничего иного, как идти ва-банк.
     - Да? Ну и чудесно. При первой же встрече с ним я обязательно  упомяну,
какая у него образцовая охрана. Он как-то приглашал меня заглянуть,  если  я
окажусь рядом, но коль скоро вы этого  не  хотите,  то  разбирайтесь  с  ним
сами.
     Охранник смутился.
     - Он в самом деле вас приглашал?
     - А почему бы и нет? Они с моим отцом учились вместе в университете.
     Агрессивное выражение совсем исчезло с лица охранника.
     - Как вы назвали себя?
     - Джефф Гордон.
     - Подождите минуточку.
     Он скрылся в помещении,  позвонил  куда-то  по  телефону,  потом  снова
вышел и жестом пригласил меня пройти.
     - Обратитесь к мисс Уиссин.
     Это уже был шаг вперед.
     С пересохшим ртом  и  отчаянно  бьющимся  сердцем  я  миновал  аллею  и
оказался  во  внушительном  вестибюле.  В  сопровождении  мальчика  в  форме
небесно-голубого цвета с пуговицами, сверкающими, как бриллианты,  я  прошел
по коридору, в который с  обеих  сторон  выходили  отполированные  двери  из
красного дерева, и остановился перед  одной  из  них,  с  медной  табличкой,
гласившей: "Мистер Гарри Найт и мисс Генриетта Уиссин".
     Мальчик открыл дверь и знаком предложил мне войти.
     Я оказался в большой с темно-серыми стенами комнате; в  мягких  креслах
сидели какие-то люди  -  человек  пятнадцать.  При  виде  их  мне  почему-то
вспомнилось выражение: стадо заблудших овец.
     Впрочем, я не успел как следует рассмотреть присутствующих, потому  что
обнаружил,  что  меня  внимательно  разглядывают  чьи-то   изумрудно-зеленые
глаза, твердые, словно стекло, и такие же  равнодушные.  Глаза  принадлежали
рыжеволосой девушке  лет  двадцати  четырех,  с  красивой  фигурой  и  очень
холодным выражением лица.
     - Я вас слушаю.
     - К мистеру Ширли, пожалуйста.
     Девица пригладила волосы и  вновь  взглянула  на  меня  так,  словно  я
только что сбежал из зверинца.
     - Мистер Ширли не принимает посетителей, а мистер Найт сейчас занят.  -
Ленивым взмахом руки она показала на стадо заблудших.  -  Если  вы  сообщите
мне вашу фамилию и причины вашего посещения,  я,  возможно,  смогу  записать
вас на прием в конце недели.
     Я понимал, что ложь, на которую клюнул вахтер, на нее  не  подействует.
Эта особа была хитра и обучена никому  и  ничему  не  верить.  Если  мне  не
удастся обмануть ее, то моя песенка спета.
     - В конце недели? - небрежно бросил я. - Слишком поздно. Если  Найт  не
примет меня сейчас же, ему не избежать убытков, а  это  вряд  ли  понравится
мистеру Ширли.
     Слабовато, но ничего сильнее я придумать не мог.
     По крайней мере, все в комнате стали прислушиваться,  подавшись  вперед
и вытянув шеи, как собаки, учуявшие добычу.
     Но если мои слова и произвели на них впечатление, то  мисс  Уиссин  они
оставили совершенно равнодушной, она лишь небрежно и скучающе улыбнулась.
     - Возможно,  вы  не  откажетесь  написать   нам?   Если   мистер   Найт
заинтересуется, он даст вам знать.
     Позади девушки открылась дверь, и из нее выглянул лысеющий толстяк  лет
сорока  в  желтовато-коричневом  костюме  в  полоску.  Он   окинул   комнату
враждебным взглядом.
     - Следующий!  -  Именно  таким  тоном  медицинская  сестра  в  кабинете
зубного врача вызывает очередного страдальца.
     В то же мгновение я оказался рядом с ним. Уголком глаза я заметил,  что
высокий юноша с бакенбардами, как у Элвиса Пресли,  судорожно  сжав  гитару,
извлек ее из кресла. Но он опоздал.
     Наступая на толстяка, широко и обаятельно улыбаясь, я  оттеснил  его  в
кабинет.
     - Здравствуйте, дорогой мистер Найт, - сказал я. - У  меня  есть  нечто
такое, что доставит вам истинное наслаждение. Не сомневаюсь,  что  вы  сразу
же захотите обрадовать и мистера Ширли.
     К этому времени я уже оказался в кабинете и ногой захлопнул дверь.
     На письменном столе Найта стоял магнитофон. Обойдя вокруг  толстяка,  я
вставил ленту в аппарат и приготовился его включить.
     - Сейчас вы будете себя  благодарить  за  проявленное  благоразумие,  -
тараторил  я.  -  Конечно,  на  таком  аппарате  вы  не   получите   полного
представления, но вы подпрыгнете до потолка, если воспроизведете  запись  на
стереофоническом проигрывателе.
     Найт, с лица которого не сходило выражение  крайнего  изумления,  молч